Ну и сами подумайте, чего ради мне было такие книги писать? он кивает в сторону атакующих, с ума я сошел по-вашему, или как?
Понимаю, что не нахожу ответа, что ответа нет, а значит, мне не остается ничего кроме как искать другую работу
Вы осторожнее с такими заявлениями, а то как бы другую работу искать не пришлось он будто читает мои мысли, а может, и не будто.
Хочу сказать, что и так придется, если я книги не вижу не говорю, чувствую, что найти что-то в этой бесконечности будет нереально.
Вы ищите, ищите, я же вас не тороплю, я же понимаю, как сложно все это
Ищу, ищу, понимаю, что меня не торопят, и в то же время понимаю, что не могут ждать вечно, и так уже прошло сорок тысяч лет. Аккуратно вытаскиваю из клетки пойманную злую книгу, тц-тц-тц-на-на-на, ай-й-й-черр-р-р-т, ты еще руку мне откуси, тварь
Смотрю на дату написания, может, хоть это мне что-нибудь скажет, перебираю даты, даты, даты, посмотреть бы еще, что было тогда, какие времена, какие события бесконечно далекие
Оглядываюсь, чтобы никто не видел, осторожно разматываю нить времени, бережно-бережно, чтобы не порвать, вы не думайте, я аккуратно, я её никогда не рвал, если порвет кто, вы имейте в виду, это не я. смотрю, все равно ничего не могу понять, пролистываю событие за событием, нет, все не то
Ну как успехи?
Автор появляется некстати, он всегда появляется некстати, как раз после очередного налета злых книг, когда мои подопечные сидят потрепанные и сиротливо поправляют вырванные страницы, я даже не успел их толком подклеить. Хочу что-то сказать в свое оправдание, он перебивает меня:
Большое спасибо за работу
Я уже понимаю, что это значит, что другого пастуха он, конечно, не найдет нигде и никогда, но такой пастух как я не очень-то ему и нужен. Думаю, куда податься дальше, чувствую, что не хочу никуда подаваться, я уже привык к книжным стаям, у меня есть целая вечность, чтобы перечитать их все Как будто меня кто-то здесь оставит после такой картины потрепанные книги, посреди которых я сам с мотком времени
Еще раз смотрю на размотанную линию времени, начинаю понимать.
Понимать все.
Я знаю, зачем вы это сделали.
Что сделал?
Эти книги зачем они
И зачем же, по-вашему?
Поставить мир на грань войны
Ну, это очевидно
Но неочевидно, зачем именно поставить мир на грань войны
Чтобы
чтобы ваши книги о мире стали кому-то нужны. Чтобы их раскупали как горячие пирожки, чтобы их подняли на щит вот для чего вы сделали все это
Вы оши
вы арестованы.
А вы молодец вы лучшая моя книга, честное слово, лучшая гордость моя
Вздрагиваю, ошарашенный внезапным открытием, чувствую, что у меня нет слов
Но
горжусь вами, отлично взмахивает прутиком, ну давайте, давайте в загон
Понимаю, что я проиграл, окончательно и бесповоротно, понимаю, что остается только одно, неужели я это сделаю
Распахиваю загон, смотрю, как чужие, неправильные книги устремляются к нам, стаями, стаями, я еще не знаю, на что я надеюсь, но на этот раз я не ошибаюсь хлопающие страницами хищники набрасываются на своего создателя
Память Сагари
так вы говорите, что черное и белое это одно и то же? спрашивает офицер.
Я хочу ответить, что так было во все времена до поры до времени, да, господин офицер, я прекрасно помню эти времена, черные играли с белыми в самих себя, никто даже не задумывался, кто есть кто
Я хочу сказать это не говорю, офицер не вспомнит, даром, что это было вчера есть у местных офицеров странное свойство, не помнить то, что было вчера
Офицер думаю, почему я должен называть коня господин Офицер, и даже не коня, а конскую голову. Есть что-то такое в мифах Японии, называется Сагари, но тогда он должен жить в лесу и свисать с веток деревьев, а не допрашивать меня на плацу Да и вообще мы не в Японии
Так вы уверяете, что мы не должны убивать белых? продолжает офицер. Этого офицера я помню, хорошо помню, в прошлый раз я своими глазами видел, как взрывом его буквально испепелило на месте, оставив только тень. В позапрошлый раз ему повезло больше или, наоборот, меньше он прожил еще несколько часов, поднимая к небу вытекшие глаза
Он не вспомнит.
Не вспомнит.
Осторожно парирую:
Господин Офицер, вот мы ходим с вами по клетчатому полю, клетка черная, клетка белая, клетка черная, клетка белая мы же ходим и по черным, и по белым клеткам, не так ли? Вы же не предлагаете разделить плац на отдельные клетки, разрезать землю?
Говорю так, тут же пугаюсь, что я ляпнул, черт возьми, что я ляпнул, а ведь он не поймет, он ведь примет это как руководство к действию, он ведь разделит, не задумываясь
Вот как, значит, мы не должны убивать белых Значит, пусть белые убивают нас, так, да?
Хочу ответить, что и не так, и не так. Не отвечаю. Уже понимаю, что в этот раз не получится, как и не получилось в предыдущие разы, и все, что мне остается, лихорадочно думать, пока есть время думать, что я скажу ему в следующий раз, и не в эту минуту, а раньше, много раньше, когда мы еще смотрели друг на друга и не задумывались, что говорящие конские головы напротив друг друга разного цвета
Выслушиваю что-то про измену и дезертирство, прикидываю, как там наши, Бишеп, наверное, уже казнен, хотя плохо я знаю Бишепа, может быть, выкрутится, если вообще есть какой-то смысл тут выкручиваться, когда через два с половиной часа все рассыплется в прах
приговаривается
к смертной казни, мысленно добавляю про себя. Весь внутренне сжимаюсь, уже знаю, что меня ждет, это больно, чертовски больно, и почему в который раз бьется мысль, не на-а-адо-о-о-о
что-то происходит, почему офицер (так и хочется назвать его сагари) смотрит на меня так странно, почему хлопает себя по лбу, да что ж вы сразу мне не сказали, вот ведь черт, а я и не помнил, а вы тоже хороши, помните и не говорите, что будет-то да не бойтесь вы, я вас выведу, может, еще успеем что-то сделать
Он поворачивается ко мне спиной, это оказывается достаточно, чтобы прострелить ему голову, он падает, хрипит, как раненная лошадь, да он и есть лошадь, лошадь, возомнившая о себе черт знает что, что белые и черные лошади одинаковы Что-то будет, говорю я себе, еще успеваю поймать себя на мысли, что что-то будет, через два с половиной часа, нет, уже через два с четвертью, понять бы еще, что именно, нет, не понимаю, не помню, будет же что-то что-то да какая разница, скачу во весь опор, в атаку-у-у, на скаку рублю вражеского визиря, белая кровь извивается по черно-белым плитам бескрайнего поля
цепляюсь за ветку хурмы, поднимаюсь повыше, чтобы видеть полную луну мой белый собрат делает то же самое, и мы затягиваем песнь ночи, песнь луны, я на свой лад, он на свой, наши ноты чуть-чуть разнятся, и это чуть-чуть создает неповторимую мелодию. Первый раз задумываюсь, почему наши ноты разнятся, почему он белый, а я черный что-то вздрагивает в душе, что-то умоляет не думать, тут же отгоняю от себя странное наваждение
Перевернутое R, опрокинутое Е
В жизни так не бывает, так бывает в каких-нибудь буках о приключениях, вон они стоят в либрарии на полках, вот в буках так бывает, а в жизни нет. В жизни они не приходят в половине еллевенного, в черных жилетах, с шахматно-клетчатыми лентами на фуражках, у двоих даже расставлены шахматы, идет партия, у двух других партию уже отыграли, кинг и рук лениво перемещаются по доске в вечном шахе. В жизни они не приходят в половине еллевенного, не говорят:
Вы должны покинуть кастл.
Осмелюсь предположить, кастл под угрозой обрушения?
Вы не имеете права находиться в кастле, который вам не принадлежит.
Вот так, out of the blue, из ниоткуда, гром среди ясного неба.
Прошу прощения, осмелюсь предположить, здесь какая-то эррор, этим кастлом владел еще мой покойный фазер, и передал по наследству мне
Вы посмотрите на него, каков самозванец холод в голосе говорившего опускается до абсолютного нуля, Вы должны немедленно покинуть кастл.
Позвольте, господа, вы не имеете права говорю, сам не верю тому, что говорю. Так не бывает в жизни, говорю я себе, так бывает в буках о приключениях, еще так бывает в дримах, но уж никак не в жизни, когда меня окружают, заламывают руки, выволакивают прочь из кастла по каменным ступеням, по гарденовой дорожке, усеянной лиефами, и дальше по роаду через кантри, где те, кто еще вчера любезно приветствовали меня, теперь неодобрительно качают головами, вы посмотрите на него, каков самозванец
Это бук, говорю я себе, бук с приключениями, только непонятно, почему это все на самом деле, и со мной. Если я когда-то и мечтал оказаться на страницах бука, это не значит, что я на самом деле могу оказаться на страницах бука.
Хочу сказать, что буду жаловаться в полицию, понимаю, что они и есть полиция, и жловаться им на них самих по меньшей мере странно. Хочу сказать, пусть разберется суд, понимаю, что меня и тащат в суд, где карты всех мастей, а эти двенадцать созданий должно быть присяжные пишут что-то на грифельных досках
У вас есть кастл?
Конечно, есть
Почему они пишут нет
У вас есть фазер?
Есть то есть, был
Почему они снова пишут нет
Вы местный?
Ну, разумеется.
И почему, почему они снова пишут нет
обязаны покинуть землю в течение двадцати четырех минут.
Еще пытаюсь возразить, что обычно дается не двадцать четыре минуты, а двадцать четыре часа, даже не сразу спохватываюсь, что вообще-то никто не вправе вот так вышвырнуть меня с планеты, да что за бред вообще, вышвырнуть с планеты, так не бывает, это не приключенческий бук, а я уже вообще не знаю, какой
Позвольте мне хотя бы
Они не слышат меня, меня для них уже не существует, я понимаю, что в кои-то веки не у кого спросить, какого черта здесь вообще происходит. Здесь никогда ничего не объясняют, в этом обществе, где в одном слое нужно каждый день появляться в новом дрессе, а стоит вам подняться чуть-чуть повыше, то не вздумайте покупать новую мебель, потому что мебель надо непременно унаследовать, и черт пойми, где надо приходить в новом дрессе, а где в старой мебели. И что я, черт меня дери, мог сделать не так, что меня выдворяют прочь с планеты, пришел в театр вовремя, когда нужно было опоздать минут на двадцать, или в гостях похвалил фамильный сервиз хозяина, когда нужно было ругать его последними словами сервиз, а не хозяина, хотя черт их пойми. И ведь не скажут, ни за что не скажут, что именно было не так
Позвольте прощу прощения я еще пытаюсь что-то сказать, когда меня ведут к блестящему боллу, в таких боллах по слухам перевозят что-то на луну, как будто вообще нужно что-то перевозить на луну, нет, нет, не надо, пожалуйста, пустите, простие, прошу вас, требую адвоката, что значит, не положено, я для них уже как будто не человек, и черт пойми, что вообще происхо
скручивают, пристегивают, закрывается люк, десять секунд до старта, девять, восемь, семь
два, один
меня сплющивает, сильно, больно, неведомая сила пытается выдавить из меня кровь, внутренности проваливаются куда-то в никуда, болл стремительно поднимается в небо, я за ним не успеваю, моя кровь не успевает еще больше, мои филинги не успевают совсем, покидают меня, я проваливаюсь в беспросветный дарк
почему
И не у кого спросить почему, как всегда не у кого было спросить почему
Почему в нашем кастле надо было переворачивать буквы R и N слева направо, h и L вверх ногами, к К нужно было приставлять еще одну перевернутую К, а перевернутая P обрастала хвостиками и палочками, и её невозможно было прочитать, но она была. Почему I тоже обрастала палочками, а Е нужно было положить набок.
Почему, спрашивал я.
Мне не отвечали.
Почему к лэмпе нужно было добавлять какое-то шка, чтобы получилось лэмпе-шка, нет, не так, неправильно, не ш, а по-другому как-то, не так, и не так, почему R было две, одна нормальная, вторая превращалась в пэ, отбрасывала хвост, и нужно было сделать с языком что-то немыслимое, чтобы получилась эта R, которая пэ, нет, не получается, не хочу, не буду, нет, нет, нет, и убежать, и спрятаться в глубинах кастла, в южном тауэре или на аттике.
Почему, спрашивал я.
Мне не отвечали.
Какие-то особые правила в каждом доме, в каждом ресторане, в каждом пабе, в каждой скуле, гардене и клабе
Филинги возвращаются, медленно, нехотя, на смену дарку приходит тускловатый лайт, болл покачивается и замирает. Я не верю, что люк откроется, я даже удивляюсь, когда он открывается от легчайшего тача. Меня встречает колд но не привычный колд, сырой, туманный, а какой-то особенный колд, сухой, острый, если про колд можно сказать острый. На невысоких хиллах клочками лежит легкий снов, тонкие твиги качаются на ветру.
Колд, вспоминаю я.
Колд.
Колд напоминает мне, что на мне только легкий джакет, и нужно искать хоме. Кроме того я вспоминаю, что брекфест давно уже прошел, как и время для ланча, и день близится к диннеру, и неплохо бы найти этот самый диннер.
Оглядываюсь только сейчас понимаю, что врали они все, что это фальс, выдумка, и ни на какую мун меня не отправили вот она, мун, высоко в небе, как висела, так и висит, с одной стороны подсвеченная огнями ночных сити и таунов. Так что все-таки это земля, но какая-то странная земля с сухим и колючим колдом и сновом на хиллах.
Оглядываю скайлин, замечаю огни вдалеке, что-то похожее на таун, но какой-то непривычный таун, я раньше таких не видел, а ведь вроде бы повидал многое. Выбора у меня нет, я иду к тауну, прикидываю, какие там могут быть порядки, нужно ли сказать добрый дей, или хэй, и нужно ли, входя в хоме, снять хат, или наоборот, надеть. Вспоминаю, что нужно говорить не хат, а хэт, это важно, хэт, хэт, и не добрый дэй, а гуд дэй, гуд дэй
Гуд дэй говорю я, когда подхожу к веранде хома, где сидят персоны, три мана и воман, один из манов вскрикивает, показывает на меня, еще один ман и воман хватают ганы, я уже понимаю, что будет дальше, я не жду, что будет дальше, я складываюсь пополам, скрываюсь за оградой, перемещаюсь короткими перебежками, пока по ограде щелкают шоты, шоты, шоты. Здесь надо подумать почему, но у меня нет времени думать почему, есть только время бежать, укрываться, прятаться, затаиться, прислушиваться к неторопливым шагам, к нервным перекрикиваниям, а у них получается R, которая без палочки, и двойная перевернутая К получается, и Е, положенная на бок, и еще много чего.
Выжидаю, весь обращаюсь в листен, даже не вспоминаю, что надо говорить лиссн, слышу, как ман подбирается ближе к моему хилому убежищу, понимаю, что у меня будет только один шанс.
Дарк силуэт появляется из-за стены бью куда-то в хитросплетение нервов, больно, сильно, представляю себе, как бью людей в черных жилетах и шахматных досках на фуражках, вот так, что есть силы, вот вам, вот вам, гады что-то всхрипывает, сгибается пополам, рушится в грасс, ган отлетает в сторону, я успеваю наступить на ган и подхватить его, прежде чем ман встанет, направить ствол на мана, не подходи, не подходи, прочь, прочь, прочь, сам не верю себе, что ман замирает на месте, и у меня есть время ускользнуть в лабиринты городка, раствориться в узких улочках
нет, все-таки это не земля, это что-то другое, или земля, но какая-то другая земля. Потому что на земле в хомах не бывает так тепло, даже жарко, в хомах бывает тепло только возле файра, да и то не всегда. И хомов таких не бывает, чтобы в один этаж, и все на одном этаже, и таких плотных двойных доров тоже не бывает, я и не знал, что можно жить с таким комфортом. И все-таки чего-то не хватает, даже сам не могу точно сказать, чего именно. Может, лестницы на второй этаж, хотя всего хватает на первом, может, огромной кровати с пологом, может, пробки, которой затыкают раковину, чтобы умыться. Больше всего не хватает, конечно, леттеров в буках, привычной R, I, D, F, G, V, W, L, и даже Y и Q. Открываю буки, изобилующие в доме, продираюсь сквозь перевернутые удвоенные К, положенные на бок Е, опрокинутые N и R. Вспоминаю почти забытое, де-ре-во это три, дом это хоме, до-ро-га вей, хлеб не помню. Проклинаю себя, что не помню, ёкает сердце, неужели меня готовили к этому, неужели фазер не случайно говорил не клок, а cha-si, не ти, а chai, не хоме, а dom.