Забавно, как иногда вылетают из головы правила! Розалин не полагалось заходить сюда. Каждый раз, когда кто-то пускал слух, что группа негров собирается помолиться с нами воскресным утром, священники вставали на церковном крыльце, взявшись за руки, чтобы не пустить их. Мы любим их во Господе нашем, говорил брат Джеральд, но у них есть собственные молитвенные дома.
У меня сегодня день рождения, сказала я, надеясь направить его мысли в другую сторону.
Правда? Что ж, поздравляю тебя с днем рождения, Лили. И сколько тебе стукнуло?
Четырнадцать.
Спроси его, можно ли нам получить тебе в подарок парочку этих вееров, подначила меня Розалин.
Он издал тоненький звук что-то вроде смешка.
Ну, если мы начнем раздавать веера всем желающим, то в церкви ни одного не останется.
Она просто пошутила, заверила я и поднялась со скамьи.
Он улыбнулся, удовлетворенный моим ответом, и проводил меня до самой двери, а Розалин чуть замешкалась позади.
Небо на улице побелело от облаков, и нестерпимое сияние разливалось по всем поверхностям, отчего у меня в глазах заплясали мушки. Когда мы пересекли дворик дома священника и снова вышли на шоссе, Розалин вынула из-за пазухи два церковных веера и, изображая меня, глядящую снизу вверх с невинным выражением, передразнила:
«О, брат Джеральд, она просто пошутила»!
Мы вошли в Сильван с его худшей стороны. Старые дома, возведенные на фундаменте из шлакоблока. Вентиляторы, вставленные в форточки. Немощеные дворы с голой землей. Женщины в розовых бигуди. Собаки без ошейника.
Пройдя пару кварталов, мы приблизились к бензоколонке на углу Вест-Маркет и Парк-стрит, общепризнанному месту сборищ мужчин, у которых было слишком много свободного времени.
Я заметила, что ни одна машина сегодня не заправлялась. Трое мужчин сидели на стульях у гаража, положив на колени лист фанеры. Они играли в карты.
Крой давай, сказал один из них, и сдающий, в бейсболке с эмблемой магазина «Семена и корма», хлопнул перед собой картой. Потом поднял голову и увидел нас меня и Розалин, которая обмахивалась и шаркала ногами, покачиваясь при ходьбе из стороны в сторону.
Эй, поглядите-ка, кто к нам идет! воскликнул он. Ты куда это собралась, черномазая?
Вдалеке трещали праздничные петарды.
Не останавливайся, прошептала я. Не обращай внимания.
Но Розалин, у которой оказалось меньше благоразумия, чем я надеялась, промолвила тем же тоном, каким объясняла бы какой-нибудь трудный вопрос детсадовцу:
Я иду зарегистрировать свое имя, чтобы голосовать, вот куда я иду!
Давай, пошли скорее, поторопила ее я, но она даже не подумала ускорить шаг.
Мужчина, сидевший рядом со сдающим, у которого волосы были зализаны к затылку, отложил карты и глумливо сказал:
Не, вы слышали, а? У нас тут образцовая гражданочка!
Я слышала неторопливую песню ветра, тихо плывшую по улице за нашими спинами вдоль водосточной канавы. Мы продолжали идти, а мужчины отставили свой импровизированный карточный стол и выступили прямо на край тротуара, поджидая нас, словно были зрителями на параде, а мы его главной платформой.
Слышьте, вы когда-нибудь видели такую черную черномазую? спросил сдающий.
А мужчина с зализанными волосами сказал:
Не-а, и такую здоровенную тоже никогда не видел.
Естественно, третий должен был что-то добавить, и тогда он пригляделся к Розалин, невозмутимо шагавшей вперед, держа в руках веер с нарисованной белой леди, и спросил:
Где ты взяла этот веер, черномазая?
Из церкви свистнула, ляпнула она. Ничтоже сумняшеся.
Как-то раз я вместе со своей церковной группой сплавлялась на плоту по реке Чаттуга и теперь вновь испытала это ощущение когда тебя несет течением, вихрем событий, которые невозможно повернуть вспять.
Поравнявшись с мужчинами, Розалин подняла свою плевательницу, уже заполненную черной слюной, и спокойно опорожнила ее прямо на носки их ботинок, описывая рукой плавные петельки, словно тренируясь, выводила свое имя Розалин Дейз.
Пару секунд они просто смотрели на черную жижу, стекавшую с их ботинок, густую, как машинное масло, лупали глазами, пытаясь осмыслить происходящее. Когда они подняли головы, я увидела, что замешательство сменилось на их лицах гневом, а потом и неприкрытой яростью. Они бросились на нее, и все завертелось вихрем. Розалин хватали за руки, она молотила кулаками во все стороны, размахивая повисшими на ней мужчинами, точно дамскими сумочками, а те вопили, требуя, чтобы она извинилась и отчистила их обувь.
Оттирай давай! слышала я снова и снова только эти слова. И еще птичьи крики над головой, острые, как иголки, осыпавшиеся с нижних ветвей сосен, источавшие запах хвои. И уже тогда я понимала, что всю жизнь буду содрогаться от этого запаха.
Вызывай полицию! крикнул сдающий мужчине, выглянувшему из здания бензоколонки.
К этому моменту Розалин уже лежала распростертая на земле, избитая, вцепившись пальцами в островки травы. Из раны у нее под глазом шла кровь, стекая дорожкой под подбородок, точно слезы.
Приехавший полицейский сказал, что мы должны сесть на заднее сиденье его машины.
Вы арестованы, сказал он Розалин. За нападение, кражу и нарушение спокойствия, а потом повернулся ко мне: Когда доберемся до участка, позвоню твоему папе, и пусть он сам с тобой разбирается.
Розалин забралась в машину, подвинулась на сиденье. Я последовала за ней, двигаясь, как она, садясь, как она.
Дверца закрылась. Так тихо, словно это просто воздух легонько вздохнул. В том-то и заключалась вся странность как такой тихий звук смог накрыть собой весь мир.
Глава вторая
Покинув прежнее гнездо, рой, как правило, пролетает всего несколько метров и останавливается. Пчелы-разведчики ищут подходящие места для основания новой колонии. Со временем одно такое место завоевывает предпочтение, и весь рой взвивается в воздух.
«Пчелы мира»
Полицейского, который вез нас в тюрьму, звали Эйвери Гастон, но заправщик бензоколонки называл его Ботинком. Загадочное прозвище, поскольку в его ботинках не было ничего примечательного, да и в ногах тоже, насколько я могла судить. Единственной бросавшейся в глаза чертой его внешности были уши совсем детские, похожие на вяленые абрикосы. Я разглядывала их с заднего сиденья и гадала, почему ему не дали прозвище, например, Ушастик.
Трое мужчин ехали вслед за нами в зеленом пикапе с ружейной стойкой в кузове. Каждые пару минут они буквально нависали над нашим бампером и сигналили клаксоном. Я всякий раз подскакивала на месте, и Розалин успокаивающе поглаживала меня по ноге. Перед «Вестерн-Авто» они затеяли новую игру: поравнялись с нами и начали что-то выкрикивать в окна, что именно разобрать мы не могли, поскольку стекла в машине были подняты. Людям, сидящим на заднем сиденье полицейской машины, не положены такие привилегии, как дверные ручки и стеклоподъемники. Так что нам повезло ехать в тюрьму в удушающей жаре, наблюдая, как губы мужчин двигаются, произнося вещи, которых мы не слышали, и были этому рады.
Розалин смотрела прямо перед собой и делала вид, что эти мужчины мелкие мошки, жужжащие у москитной сетки кухонной двери. Вот только я чувствовала, как дрожат ее ноги, превращая все заднее сиденье в виброкушетку.
Мистер Гастон, позвала я, эти люди ведь не с нами едут?
В зеркальце заднего вида мелькнула его улыбка:
Трудно сказать, что могут сделать мужчины, которых настолько допекли.
Незадолго до Мейн-стрит это развлечение им наскучило, они прибавили газу и уехали вперед. Мне вздохнулось легче, но, когда мы остановились на пустой парковке за полицейским участком, они уже поджидали нас на заднем крыльце. Тот, что сдавал карты, похлопывал по ладони ручным фонариком. Двое других держали в руках церковные веера, помахивая ими.
Когда мы вышли из машины, мистер Гастон надел на Розалин наручники, защелкнув их у нее за спиной. Я подошла к ней так близко, что почувствовала, как с ее кожи испаряется влага.
Не дойдя до мужчин десять ярдов[10], она встала как вкопанная, отказываясь идти дальше.
Ну, слушайте, не заставляйте меня доставать пистолет, процедил мистер Гастон.
Обычно полицейским в Сильване приходилось пользоваться оружием только тогда, когда их вызывали отстреливать во дворах гремучих змей.
Пойдем, Розалин, попросила я. Да что они с тобой сделают на глазах у полицейского?
И тут тот, кто сдавал карты, взметнул фонарик над головой и резко опустил вниз, хрястнув Розалин по лбу. Она рухнула на колени.
Я не помню, чтобы что-то кричала, но когда снова начала себя осознавать, ладонь мистера Гастона зажимала мне рот.
Тихо, шикнул он.
Может, теперь тебе захочется извиниться, сказал раздающий.
Розалин силилась подняться на ноги, но без помощи рук это была безнадежная затея. Поднять ее смогли только мы с мистером Гастоном.
Ты все равно извинишься, черномазая, не мытьем, так катаньем, с угрозой сказал раздающий и вновь шагнул к Розалин.
Придержи-ка коней, Франклин, бросил ему мистер Гастон, ведя нас к двери. Не время еще.
Я не успокоюсь, пока она не извинится!
Это был его последний выкрик, а потом мы вошли в здание участка, и у меня возникло почти непреодолимое желание упасть на колени и расцеловать тюремный пол.
Я представляла себе тюрьмы только по вестернам в кинотеатрах, и эта была совершенно на них не похожа. Прежде всего, стены в ней были выкрашены в розовый цвет, а на окне висели занавески в цветочек. Оказалось, мы вошли через квартиру, отведенную для тюремного надзирателя. Его жена выглянула на шум из кухни, не переставая смазывать маслом форму для кексов.
Вот, привел тебе еще пару ртов на прокорм, сказал ей мистер Гастон, и она вернулась к своим делам. Сочувственной улыбки нам не досталось.
Он провел нас в переднюю часть участка, где друг против друга в два ряда выстроились камеры, все как одна пустые. Мистер Гастон снял с Розалин наручники и протянул ей полотенце, которое захватил из ванной комнаты. Она прижимала его к голове, пока он, сидя за столом, заполнял бумаги, а потом долго искал ключи от ящика для документов.
В тюрьме пахло застарелым перегаром. Он завел нас в первую камеру в первом ряду, где кто-то нацарапал на скамье, прикрученной к одной из стен, слова «Дерьмовый трон». У всего происходящего был отчетливый привкус нереальности. Мы в тюрьме, думала я. Мы в тюрьме.
Когда Розалин убрала от головы полотенце, я увидела рану длиной в дюйм[11], уже начавшую опухать, высоко над бровью.
Очень болит? спросила я.
Побаливает, ответила она.
Розалин два или три раза обошла камеру по кругу, потом опустилась на скамью.
Ти-Рэй нас отсюда вытащит, неуверенно сказала я.
Угу.
Она больше ни слова не проронила до тех пор, пока примерно через полчаса мистер Гастон не отворил дверь камеры.
Выходи, сказал он.
Лицо Розалин на миг озарилось надеждой. Она даже начала вставать. Он отрицательно покачал головой:
Ты никуда не идешь. Только девочка.
У двери я вцепилась в решетку камеры, точно она была рукой Розалин.
Я вернусь, обязательно! Договорились?.. Договорились, Розалин?
Иди уже, я справлюсь.
И выражение ее лица было загнанным настолько, что едва не добило меня.
Стрелка спидометра в грузовике Ти-Рэя скакала и металась так, что я не могла разобрать, показывает она семьдесят или восемьдесят миль[12] в час. Пригнувшись к рулю, он выжимал педаль газа, отпускал и выжимал снова. Бедный грузовик грохотал так, что казалось, крышка капота вот-вот оторвется и слетит, обезглавив в полете пару сосенок.
Как мне представлялось, Ти-Рэй так торопился домой, чтобы превратить его в пыточную камеру и насыпать пирамиды из крупы. А я буду переходить от одной кучи к другой, часы напролет простаивая на коленях с перерывами только на посещение туалета. Мне было все равно. Я не могла думать ни о чем, кроме Розалин, оставшейся в тюрьме.
Я покосилась на него:
А как же Розалин? Ты должен ее вытащить
Радуйся, что я тебя оттуда вытащил! рявкнул он.
Но она не может там оставаться
Она облила табачной жижей троих белых мужчин! О чем она, черт возьми, только думала?! Да еще самого Франклина Пози, Христос помилуй! Она не могла кого понормальнее выбрать? Он же самый злобный негроненавистник во всем Сильване. Да он ее прикончит сразу, как только увидит!
Да быть не может, возразила я. Ты же не имеешь в виду, что он прямо так возьмет и убьет ее!
Что я имею в виду что меня не удивит, если он взаправду ее кокнет.
Мои руки, засунутые в карманы, вмиг ослабели. Франклин Пози мужчина с фонариком, и он непременно убьет Розалин. Но с другой стороны, разве в душе я не знала этого еще прежде, чем Ти-Рэй сказал это вслух?
Он поднялся вслед за мной по лестнице. Я шла намеренно неторопливо, внутри меня вдруг начал нарастать гнев. Как он мог так вот бросить Розалин в тюрьме?
Когда я вошла в комнату, он остановился на пороге.
Я должен пойти разобраться с выплатой сборщикам, сказал он. Не смей выходить из комнаты. Ты меня поняла? Сиди здесь и думай о том, что я вернусь и разберусь с тобой. Подумай об этом хорошенько.
А ты меня не пугай, пробормотала я, в основном себе под нос.
Он уже повернулся, собираясь уйти, но при этих словах резко крутанулся ко мне:
Что ты там вякнула?
А ты меня не пугай, повторила я, на этот раз громче.
Изнутри меня рвалось на свободу смелое чувство, дерзкое нечто, прежде запертое в груди.
Он шагнул ко мне, занося руку, словно намереваясь дать мне пощечину.
Ты за языком бы своим последила!
Ну, давай ударь меня! завопила я.
Когда он размахнулся, я отдернула голову. Он промахнулся.
Я бросилась к кровати и забралась на самую ее середину, тяжело дыша.
Моя мать больше никогда не позволит тебе меня коснуться! выкрикнула я.
Твоя мать? Его лицо побагровело. Ты думаешь, этой чертовке было не насрать на тебя?
Мама любила меня! крикнула я.
Он запрокинул голову и издал натужный, злой смешок.
Это Это не смешно, бросила я.
Тогда он бросился к кровати, уперся кулаками в матрац, приблизив свое лицо к моему настолько, что я разглядела крохотные поры, из которых росли волоски у него на коже. Я отшатнулась назад, к подушкам, вжалась спиной в изголовье.
Не смешно?! заорал он. Не смешно? Почему же, я смешнее в жизни ничего не слыхивал! Ты думаешь, что мать твой ангел-хранитель! Он снова рассмеялся. Да этой женщине было наплевать на тебя!
Это неправда, возразила я. Неправда.
А тебе-то откуда знать? бросил он, по-прежнему нависая надо мной. Остатки ухмылки кривили уголки его рта.
Я тебя ненавижу! крикнула я.
Это стерло улыбку с его лица в один миг. Он заледенел.
Так, значит, маленькая сучка, выговорил он. Губы его побелели.
Внезапно по мне скользнул ледяной холод, словно что-то опасное проникло в комнату. Я бросила взгляд на окно и почувствовала, как дрожь пробежала вдоль позвоночника.
А теперь послушай меня, сказал он убийственно спокойным голосом. Правда в том, что твоя жалкая мамаша сбежала и бросила тебя. В тот день, когда она умерла, она вернулась, чтобы забрать свои вещи, вот и все. Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, но это она тебя бросила.
В комнате стало абсолютно тихо.
Он стряхнул что-то с полочки рубашки и пошел к двери.
Даже после его ухода я не шевелилась только поглаживала пальцем полосы света на кровати. Звук его шагов, прогрохотавших вниз по лестнице, замер. Я вытащила подушки из-под покрывала и обложилась ими, словно автомобильной камерой, которая могла поддержать меня на плаву. Я была способна понять, почему она ушла от него. Но уйти от меня? Эта мысль пустила бы меня на дно навеки.