Я и не думала прежде, что буду скучать по примитивному юмору и напыщенности таких рекламок, но теперь скучала.
Шагая по улице к школе, я гадала, какую еще чертовщину приготовил сегодняшний день. Колледж Боско недолго был истинным раем. Может, я и не завела друзей, но хотя бы обрела покой и защиту учителей. А теперь даже эти профессиональные узы трещали. И вряд ли стоило этому удивляться, полагала я, учитывая, что Себастьян Мидраут регулярно посещал нашу школу, потому что в ней училась его дочь.
Лотти Мидраут стала для меня еще одним источником страданий. Несколько месяцев назад я буквально пытала ее в Аннуне, надеясь добыть сведения о планах ее отца. В Итхре она могла и не помнить о том, что я сделала, но могу сказать, где-то в глубине души она знала, что я опасна. В Боско разлетались слухи обо мне. В женском туалете на стенах красовались надписи: «Ферн Кинг должна умереть!»
Сегодня я села за свой стол и нашла на нем записку. Красной авторучкой было неряшливо нацарапано: «Мерзкая, мерзкая, мерзкая!» Когда я нахожу подобные записки, что-то во взгляде Лотти подсказывает мне, что она причастна по крайней мере к одной из них. В записках нет настоящих оскорблений, что вполне в духе Лотти. И они вряд ли худшее, что со мной происходит. Лотти должна была как-то быть связана и со шрамом от ожога, случившегося по вине Дженни. Ну, как бы то ни было, я заслужила все то, что Лотти мне адресует, пусть даже она сама не до конца это осознает. Мне приходится куда больше беспокоиться из-за других.
К счастью, никто в Боско пока что не дошел до настоящей жестокости, но они уже приближаются к ней. Это мелочи, которые можно не замечать: толчок локтем в ребра в шумном коридоре, или кто-то наступит мне на ногу, или дернет за волосы Когда я достаю из сумки ноутбук и карандаш, кто-то сзади резко дергает мой стул, так что я ударяюсь лбом о стол. Я оглядываюсь, но все уже мирно сидят на местах. И никто не смотрит на меня.
Все это может показаться мелочами по сравнению с тем, через что приходится проходить моим друзьям-«чудакам», но я знаю, как легко все это может перерасти в настоящую жестокость. Трут уже наготове. Нужна только спичка.
4
Обычно перемены и обеденный перерыв я тратила на свою рыцарскую книгу маленький блокнот, заполненный сведениями об Аннуне. Но больше не могу. Ночи патрулирования в Аннуне так напряженны, так наполнены печалью, что у меня не остается сил ни на что, когда я бодрствую.
И вместо того чтобы погрузиться в свои записи, я делаю то, что делала всегда, когда нуждалась в убежище: рисую.
Класс рисования находится в старом крыле Боско. В нем стоят старые столы, которым предназначено заканчивать свой век перемазанными красками. Землистый запах глины успокаивает меня. Раньше, когда я приходила сюда, здесь обычно находились несколько человек в основном одиночки вроде меня, и они тихо работали. Но теперь я одна.
Тебе следует поспешить, чтобы занять место, шутит учитель рисования, когда я вхожу.
Мистер Нолан милый, неловкий мужчина, он носит усы, которые выглядят так, словно им не хочется здесь быть. Он моет кисти, пока я достаю из шкафа свой альбом. Листы в нем покрыты рисунками лиц умерших. Рамеш и Феба, такие, какими я запомнила их в Аннуне: веселые, спокойные, стремящиеся к цели.
Они кажутся добрыми, говорит мистер Нолан, заставляя меня подпрыгнуть.
Они и были такими, отвечаю я.
А Спящие?
Я киваю. Этот вопрос стал стандартным сокращением, когда говорят о тех, кто умер во сне. Я его ненавижу. И это не потому, что я знаю: они не просто заснули и не проснулись, это потому, что это осквернение чего-то положительного. Мне ведь теперь известно, какими могучими могут быть сны. Я видела, что случается, когда люди это отрицают. И использование безобидного слова «спящие», банальность, заменяющая массовое истребление, вызывает у меня желание закричать во все горло.
Я перебираю листы своего альбома. Мои последние работы резко отличаются от остальных. Шесть квадратов окружают лист, в каждом другой рисунок: на одном пламя цвета жженого сахара, на другом геометрические фигуры, пурпурные и серебряные. Я теперь тружусь над третьим он заполнен мятным и травяным зеленым.
Большинству людей это может показаться просто каракулями, но это самое важное из моих произведений. Это мой ответ махагоновой шкатулке загадке Себастьяна Мидраута. Той, что наполнена планами уничтожения Аннуна и Итхра. Эти квадраты первые наброски для моей собственной шкатулки. Конечно, в моей не могут в буквальном смысле храниться мои мысли в таком случае они были бы не слишком симпатичными, учитывая то, что основное пространство моего ума занято презрением к Мидрауту. И в Итхре это было бы просто пустячком. Каждый квадрат представляет собой что-то такое, что я люблю в Аннуне. Огонь это сила, которую я нахожу там в себе. Пурпур и серебро это Тинтагель и таны. Зелень это красота самого Аннуна и всего того, что там растет. И все это служит напоминанием мне о том, что Аннун умирает и что я должна его спасти.
Знаешь, если тебе нужно с кем-то поговорить начинает мистер Нолан, снова заставляя меня подпрыгнуть на месте.
Я в порядке. Спасибо, отвечаю я.
Количество людей, которые за последние месяцы старательно убеждают меня поговорить с абсолютно незнакомыми, заставляет думать, что они вообще меня не знают. По правде говоря, я не нуждаюсь в мистере Нолане, или Джин, или еще ком-то, потому что мне уже есть с кем разговаривать. Это идеальные слушатели они не могут отвечать.
И после школы я отправляюсь к ним.
Боу всего в одной остановке до Стратфорда, где я обычно выхожу, возвращаясь домой. Дорожка к этому кладбищу теперь так же мне знакома, как тропа к могиле мамы. Место, которое мне нужно, в глубине, где находятся десятки свежих могил: здесь лежат те, кто умер во сне в этой части Лондона за несколько последних месяцев, все они похоронены бок о бок. Иногда мне нравится воображать, что, если бы Мидраут вдруг осмелился (или соблаговолил) прийти сюда, беззаконие его дел заставило бы тела вырваться из мягкой земли и утащить его вниз.
Этот могильный камень поставлен всего несколько недель назад. На могиле все еще лежат свежие цветы, на углу надгробия висит розовый цветочный венок.
«Райанш Халдар, написано на камне. Любимый сын и брат. Мы каждый день тоскуем по тебе. Покойся с миром».
Да, уже прошло немало времени с тех пор, как Райанш или Рамеш, как мы его звали, был убит в Аннуне, но мне до сих пор его не хватает. Фебу похоронили где-то неподалеку от Бристоля, я не смогла попасть на ее похороны, поэтому могила Рамеша стала местом, где я разговариваю с ними обоими.
Ты бы мог подумать, что мы уже привыкли не слышать в залах твоего громкого голоса, говорю я ему. Но без тебя и Фебы стало так тихо! Я теперь лейтенант. Ну, то есть мы с Олли лейтенанты. Мы бы стали вашими командирами. Могу поспорить, вам бы понравилось.
Я обрываю с зеленых камней леерсию, успевшую вырасти на могиле. Рамеш погиб до того, как мы с Олли снова стали настоящими друзьями. Я думаю о той записке, которую Олли написал Рамешу после его смерти: «Ты знал, кто я на самом деле, и все равно я тебе нравился». Да, в Рамеше это было он умел добираться до чужих тайн, а потом хранил их, используя лишь для того, чтобы сделать человека лучше. Он и меня знал по-настоящему он знал худшее во мне, и все равно я ему нравилась. Я гадала, что мог сказать ему Олли. Может быть, рассказал, что сделал со мной.
Я пытаюсь подпустить к себе людей, продолжаю я. Чувствую, что теперь вроде есть люди, которым я могу доверять. Лорд Элленби, возможно. И и Самсон
Я умолкаю. Я не могу коснуться того, что происходит между мной и Самсоном. Никогда не умела читать людей, так что, может быть, я вижу в его поведении то, чего там нет. Иногда я ощущаю напряжение, когда мы едем рядом верхом. Иногда его взгляд устремляется в мою сторону в рыцарском зале, когда он вроде должен бы читать рапорты. Я ощущаю каждый такой взгляд, как толчок в спину, как жар на щеках. Но в глубине души я лишь начинаю все это исследовать.
Прости, это глупо.
Я улыбаюсь могиле. Мы с Рамешем никогда не говорили о таком нам и без того было чем заняться, вроде спасения человечества от кошмаров. Разговор об увлечении выглядел мелочью. Наверное, я просто защищаю Самсона. В конце концов, у него есть девушка в Итхре. Да если бы и не было, кто бы увлекся чудачкой вроде меня?
Боковым зрением я улавливаю что-то на другой стороне кладбища. Вдали у круглого мемориала с перечнем имен умерших во время мировой войны поднимается какая-то тень. Может, это просто шутка моего сознания, но какое-то мгновение мне кажется, что мемориал и тень испускают слабый голубой свет. Свет инспайра.
Я иду в ту сторону. Да, там, рядом с монументом едва заметный призрак. Ну, это призрак для непосвященных. А для тех, кто знает об Аннуне, это сон. Сон, сбежавший через портал между мирами. В последнее время такое случается все чаще и чаще. И я не в первый раз вижу такой сон. Даже газеты уже отметили странные явления.
Один из служащих кладбища проходит мимо с метлой, бросая на меня подозрительный взгляд. Когда я снова поворачиваюсь к мемориалу, призрак и голубой свет уже растаяли. Сны не могут долго существовать в Итхре: физика этого мира не такая, как в Аннуне. Я снова иду к могиле Рамеша, но прежде чем возобновляю разговор с ним, слышу чей-то голос.
Ты кто?
Этот голос я слышала на похоронах Рамеша. Потом она стояла перед церковью и бешено смотрела на собравшихся, возмущаясь их горем. У нее такая же смуглая кожа, как у Рамеша, и такой же подбородок, но в выражении ее лица есть жесткость, какой никогда не было у Рамеша, его глаза всегда были добрыми, даже когда он разочаровывался во мне.
Я отступаю, но она идет за мной.
Ты что тут делала?
Я была другом Рам Райанша, говорю я, слегка пугаясь, хотя я и старше нее.
У него не было друзей! заявляет она.
Я вздрагиваю, мне хочется защитить Рамеша, хотя он и не может ее слышать. Но мне не хочется отвечать. Мне не хочется лгать сестре моего друга.
Возможно, ты знала его не так хорошо, как тебе казалось.
Это плохой ответ девушке, которая все еще горюет по своему брату, но я не могу удержаться. Я раздражена ее присутствием здесь, хотя у нее куда больше прав на это, чем у меня, и мне не нравится, что у нее было так мало веры в брата.
О чем это ты? спрашивает она, и сквозь лед ее тона просачивается капля удивления.
Не важно.
Погоди говорит она, когда я проскакиваю мимо нее. Я тебя помню. Ты приходила на похороны
Сожалею о твоей потере, бросаю я через плечо.
Уже выходя с кладбища, я оглядываюсь. Она все еще смотрит мне вслед, стоя в одиночестве на фоне рядов и рядов свежих могил.
5
Как там дела? шепотом спрашивает Олли, когда вечером мы ждем, пока папа и Клемми накроют стол к ужину.
Я пожимаю плечами. Мне не слишком хочется упоминать о столкновении с сестрой Рамеша. Мне уже стыдно из-за того, как я обошлась с ней, и я знаю, что Олли заставит меня почувствовать себя еще хуже.
А как «Ди-Эс»?
Тебе же неинтересно.
Точно.
Но даже мое безразличие не портит настроения Олли.
Что на тебя нашло? спрашиваю я, толкая его ногой.
Ничего.
Но что-то случилось, настаиваю я. Почему ты такой созерцательный?
Брат строит гримасу.
Я медитировал.
Нет, не может быть.
Курил травку.
Прекрати!
Даже не знаю, что тебе сказать, Ферн. Просто я по природе счастливый человек.
Я фыркаю и на время оставляю эту тему. Ясно, что правды от брата мне не добиться. Щеки у него горят, глаза сверкают такого не было уже много лет. Меня охватывает нехорошее предчувствие. Мне кажется, я знаю, что́ все это значит. Не то чтобы я ревновала Просто это напоминает мне о Дженни и о странной дружбе с ней Олли. И посмотреть только, куда это завело его завело нас.
Ночь ведь не отменяется? спрашиваю я, и мне самой противна беспомощность в моем тоне.
Ни за что не пропущу! быстро отвечает Олли, и мы оба умолкаем, когда папа с шумом ставит на стол перед нами миску с дымящейся запеканкой.
Клемми водружает на середину стола блюдо картофельного пюре и садится на свое место. Я продолжаю наблюдать за Олли, пока мы болтаем ни о чем, но он не смотрит мне в глаза. А я отвлеклась настолько, что не сразу осознаю, как разговор за столом перешел на другую тему.
Я всегда готова понять но это была настоящая провокация, говорит Клемми.
Какая провокация? спрашиваю я.
Олли, глянув на меня, качает головой.
Никто не заслуживает такого избиения, говорит папа.
Клемми только пожимает плечами, потом поворачивается ко мне.
Прошлым вечером в Ромфорде была драка.
Почему?
О Клемми небрежно взмахивает рукой и кладет себе еще порцию запеканки. Там было человек шесть с одной стороны и столько же с другой.
Что-то в том, как она это произносит, и выражение лиц моих родных заставляет меня насторожиться.
И кто дрался? спрашиваю я.
Да просто компания идиотов, выступавших против собрания «Одного голоса». А сторонникам «Одного голоса» не понравилось, что им помешали. И все вышло из-под контроля.
Они напали на протестующих?
Да, бурчит папа.
Ну, вообще-то, там ведь было просто тихое собрание, продолжает Клемми, явно раздраженная тем, что не получила ожидаемой поддержки. Разве люди уже не могут обсуждать свои взгляды без того, чтобы на них наорали?
И как сильно они избили протестующих? тихо спрашивает Олли.
Клемми фыркает и снова сосредотачивается на ужине.
Я смотрю на Олли, вскинув брови. Мы оба понимаем, что́ происходит. Власть Мидраута над умами дотянулась до Клемми. Стремясь поскорее вырваться из ледяной атмосферы, воцарившейся на нашей кухне, я мгновенно доедаю свою порцию.
Домашнее задание, поясняю я и бросаюсь наверх.
В тишине своей спальни я ищу сообщения о той драке, уверенная, что Клемми исказила события. Почти мгновенно выскакивает множество заметок. К одной прикреплено фото группы «Одного голоса». Их одежда и прически настолько одинаковы, словно они надели униформу. Протестующие одеты по-разному тут и джинсы, и куртки с капюшонами, и футболки, но когда я смотрю на фото двух групп, они сливаются для меня в одно. Если смотреть на выражение их лиц, оно одинаково. Лица искажены, зубы оскалены, глаза холодны.
Стараясь избавиться от чувства, что я несправедлива к протестующим, читаю статью: «Говорят, трое членов протестной группы Кричи громче находятся в критическом состоянии Партия Себастьяна Мидраута Один голос в последние годы восстала из безвестности, чтобы бросить вызов позиции премьер-министра»
Я сосредотачиваюсь на фотографии основателя «Кричи громче» Константина Хэйла. При таком затейливом имени выглядит он так, словно не меньше половины жизни прожил на пособия.
«Хэйл проклинает насилие, говорится в статье. Мы мирно протестовали против партии с коварными и опасными убеждениями»
Ну, по крайней мере, это он понял.
Еще немного поисков и я нахожу видео случившегося. Уже через несколько секунд мне хочется, чтобы я этого не видела. Две группы выкрикивают оскорбления в адрес друг друга, слова теряются в общем шуме. Потом кто-то я даже не могу сказать, это кто-то из «Одного голоса» или из протестующих, внезапно бросается вперед. И начинается: кулаки бьют в головы, зубы впиваются в руки, колени колотят в животы, ноги в ребра Это какое-то безумие. Я останавливаю видео, но успеваю услышать треск ломающихся костей.
Снизу доносится пронзительный смех Клемми. Я думаю о ее словах «Это была настоящая провокация» и морщусь. Она думает, что протестующие заслужили избиения. Я никогда не была особенно привязана к Клемми, но это не значит, что на свой лад она мне не нравилась. Она всегда казалась такой безобидной. А папа он по крайней мере не согласился с тем, что сотворили сторонники «Одного голоса». Он даже сейчас что-то неодобрительно проворчал, выражая недовольство своей подругой, это было слышно сквозь отголоски беспечного разговора.