Бекарыс Нуржан, Муслим Булат
Путешествие на запад
Часть I
Кефе1
Свой жизни путь почти окончив,
Я очутился в сумрачном лесу.2
(Изучая языки гяуров3, пользуюсь ими применяемым украшением для книг, называемым ими ήφᾰργιπἐ4.)
Году в *** хиджры, в тот год, когда волею Всемилостивого дано мне было достигнуть возраста Пророка (да благословит Его Всевышний и приветствует!), устремил я, раб Божий Аляутдин, стопы свои в хадж. Ибо грешен я перед Ним, аль-Гаффаром5. И грешность моя завела мою душу в неприятности. Такова воля Его, Справедливого, и наказание мое за греховные помыслы мои.
Случилось так, что в тот месяц, когда решил я выступить в путь в Мекку, у меня было большое дело в Кефе: хотел я нанять и испытать корабль с гребцами, чтобы отправлять с ним поклажу со специями и другими товарами, столь нужными моим друзьям в Руме6.
Испытание сего корабля и само путешествие в Кефе я, наивный в своих приземленных помыслах, решил совместить с путем в Город паломников, предварив его морским походом до Бурсы7. Там я думал выгрузить мои шелка и специи, возможно, прикупить чего-нибудь в обратный путь, ибо негоже кораблю возвращаться пустым, и отпустить его в Кефе. А самому отправиться в путь по безопасным землям османских султанов, до самой Мекки.
Но увы!
Не добрался я и до Бурсы. Благополучно прибыв в Кефе вместе с моим караваном, я продал товар и, присовокупив к этим деньгам те, что я пошел и получил у местных своих собратьев, нанял корабль из тех, что стояли в порту.
Сам Кефе меня удивил. Спиной ли, ухом или затылком почуял я, будто весь этот город обращен куда-то какою-то непреодолимою силой. Всё верно, все дороги ведут в Мекку, на юг, решил было я, но какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что с Кефе всё не совсем так. Да, город, теперь я понял это окончательно, смотрел, раскрывая свои объятия точно на юг, туда, где должна была бы быть Мекка, там, за морем, за Румом. Но взгляд этот, точно у близорукого, не устремлялся так далеко, но был обращен на нечто совсем близкое, на самое море, что плескалось вблизи.
Доселе я не встречал портов и о кораблях знал немногое, но выбрал тот из них, что по моему мнению соответствовал цели и дальности моей поездки пересечь Дениз8.
Корабль, рассудил я, должен быть подобен верблюду: столь же крепок и вынослив, как благородный зверь кормилец мой и моих братьев по ремеслу. Я выбрал тот из качавшихся по волнам, у которого была самая крепкая шея, не очень большой, но вместительный, точно горб, парус, а главное, что стоил столь же дорого, сколько стоит нанять караван верблюдов. Признаюсь честно, за стоимость этого корабля я мог бы нанять два или даже три каравана в сторону дешта9, сторговавшись в порту.
Погрузил я товары для румских купцов на этот корабль и стал он как будто бы меньше. Странно, подумал я, когда на верблюда грузят поклажу, становится он больше, а с кораблями почему-то всё наоборот.
Сел я и сам на корабль тот, и отплыли мы. Легкий ветерок с востока не предвещал бури.
Долго и медленно разворачивался корабль между скалами и стенами Кефе, нависавшими над морем. Долго выходил в открытое море. Начал я было беспокоиться, справятся ли гребцы, показавшиеся мне вовсе не такими сильными, но капитан, как они называют главного корабельщика, уверил меня, что всё в порядке, после чего что-то резко выкрикнул кому-то и раскрылся парус. В отличие от верблюжьего горба парус вмещает не воду, а воздух, что помогает, вот удивительно, кораблю плыть быстрее. И мой корабль поплыл. Поплыл по воле Всевышнего по спине моря, необъятной и ровной, точно дешт весной.
Но прошло какое-то время мне стало немного нехорошо и я спустился в недра корабля, чтобы соснуть, наступила ночь, ночь с погасшими звездами и спина спокойного моря обратилась в ужасающий хребет какого-то огромных размеров белогривого змея, который начал вздыматься волнами, извиваться и всячески пытаться сбросить нас с кораблем с себя.
Воды хлестали по телу судна, будто джинны-мариды10, нападая со всех сторон. Корабль качало, а меня носило по палубе, точно я был каким-то безвольным перышком посреди урагана в пустыне. И не за что было ухватиться мне, и не владел я ни телом своим, ни душой.
Море! Море! Алла! Алла! кричал я, или кто-то кричал, уже не в силах я был разобрать.
Вконец обессилев и потеряв уже хоть какую-нибудь надежду спастись в этой кромешной и ужасной ночи, я, вероятно, потерял сознание, отдав свое тело этим ненасытным волнам.
Так сбился я с пути! Ибо Он отвратил меня от пути прямого11.
***
Очнулся я от холода. Ветер с моря медленно вгрызался в мою насквозь промокшую одежду, проникая глубоко в чрево мое, под ребра и во внутренние органы, а может быть, в душу.
Море, мой враг, уже не бушуя так яростно, вяло билось о берег волнами. Я огляделся: неподалеку от меня на берегу распласталась куча каких-то растений. Я подошел к ней и залез вовнутрь, не разумом, но каким-то другим чувством понимая, что смогу внутри согреться. Через некоторое время я действительно согрелся и уснул.
Сон ли мне снился, или не спал я сам вовсе, но какая-то тревога жгла меня холодом изнутри, хотя тело моё было согрето. Глухое, подавленное чувство царапало что-то в моей душе. Я, старик, уважаемый торговец и бек двенадцати городов, умудренный летами и белой бородой, благоверный мусульманин, собственнолично свернул с пути истинного и покаран Им, Справедливейшим12. Как виновен я пред Ним, как каюсь я
Понт
Эос-богиня, как пели блаженные греки, крылья над морем простерла, согретые солнцем. К морю я шел, свои подставляя ланиты ветру и солнцу, чтоб немного взять сил у богини.
Видел сундук я, на берег он выброшен бурей. Словно доспех, воссиял он на утреннем солнце. Бросил я камень в него, не уверен, на самом ли деле вижу его, иль мираж мне явился поутру. Камень отпрыгнул, сундук пробудив громким стуком
Кто-то проснулся еще, к сундуку прислоненный, камнем сим явно из сна привлеченный. Я обернулся и ужас! шевелится куча! Куча колец, на песке в беспорядке сплетенных.
Лаокоон! я воскликнул, и бросился, змеем смущенный, и убежать поскорей захотел. Но спали витки с лаоконова тела, и я увидал: то вовсе не жрец древнебожий. То был лишь старец, сияньем объятый. (Видно, святой, я подумал.) К нему подошел и смиренным почтеньем перед его преклонил я колени одухотворенным ликом.
Белобородый, как сам Посейдон, я подумал. Иль Авраам так, пожалуй, чуть больше похоже13
***
Воды! Воды! я попросил у юноши. Он и не думал сдвинуться с места.
Воды! воскликнул я насколько позволило мне мое пересохшее горло, пить! Реакции не последовало.
Пить! прошептал я и, освободив руку от водорослей, поднес её ко рту, Пить!
Юноша наконец понял. Он поднялся с колен, вынул из-за пазухи суму из козьего, как мне показалось, меха, достал оттуда какой-то сосуд и поднес его двумя руками прямо к моим устам. Госпожа всех райских напитков, вода, вода! Райские реки! Реки из воды!
В сосуде том живительной влаги было мало, и лишь сделав несколько глотков, я осушил его. Пока восстанавливал дыхание, я успел рассмотреть моего спасителя получше. То был, как я уже упомянул, юноша вида довольно нелепого: копна волос, видом своим напомнившая мне кизяк и ниспадавшая на глаза, длинный кривой нос, слегка перевешивавший всю голову, точно носик вечно льющего чайника, кожа белая, покрытая болезненным, как мне показалось, и неравномерным румянцем, а также чирьями и нарывами. Перед такой головою тело его казалось щуплым и сутулым (ноша этого носа, должно быть, особенно тяжела для всего его тела). Был он укутан от шеи до пят в грубое темно-бурого цвета полотнище (несмотря на солнечную погоду; даже я, совсем недавно переживший охлаждение морскими водами, не надел бы столь теплой одежды), будто караванщик, желающий укрыться от ночных ветров в суровом деште.
Однако он всё-таки поднял свою чересчур косматую голову, и сквозь солому волос пробился взгляд его добрых, глубоких голубых глаз, таких, каких не встречал я ни среди своих соплеменников, ни среди турок, ни румцев.
Я спросил его на нескольких языках, каково его имя (за годы странствий и торговли я приобрел навыки общения на нескольких языках к западу от дешта), и он недолго думая ответил по-гречески, что его зовут Выргыл или Виргил, или что-то вроде того, и испросил, как зовут меня. Я на сносном языке моих румских друзей назвал своё полное имя Абу Джафар Аляутдин ибн Ха́сан Хияас-ад-дин Ямин аль Ассур ибн Бани аль Нипал аль Крёс аль Гирей Ёз бек аль Син, свой род деятельности, направление моего пути и его замысел, закончив свою речь восхвалением Всевышнего и Его всесилия и всеведения. Надеюсь, мой собеседник меня в достаточной мере понял, ибо на лице его изобразилось некоторое смущение, то ли перед моим замысловатым полным именем, то ли перед искренностью выражения моей веры. Не мог же от гяура я требовать такой же истовости и любви ко Всевышнему.
***
Старец говорил долго, говорил странные вещи, произносил непонятные слова, включая его собственное имя, внезапно повышал голос, начиная то вопить, то стонать, то успокаиваясь. Был он ужасен, покрытый весь тиной из моря. Но в речах своих он будто бы сиял, пронизываемый светом прекрасного, и был прекрасен сам, смиренный в своих лохмотьях.
Я подумал: то Господь посылает мне ангела в теле старца или наставника для укрепления веры моей.
Наконец он спросил:
Где я? Что за берег гостеприимно принял меня?
Я ответил:
Вы в Валахии.
Валлахи?14 спросил он меня удивленно.
Ва-ла-хи-я, повторил я слог за слогом.
То есть, земля бога? последнее слово старец подбирал долго, и кажется, не остался доволен получившимся словом.
Я поспешил его успокоить:
Всё вокруг земли Бога.
Озадаченность вмиг спала с его лика.
Тогда мне нечего волноваться, Валахия! ответил он с улыбкой. Он объяснил мне, что он торговец, что из страны где-то на востоке, Орды или Татарии, и что он потерпел кораблекрушение (это слово долго не мог он объяснить на своем не самом сильном греческом), и что море выбросило его на берег. Повторяя постоянно слово Алла!, он о чем-то искренне сожалел, но я не понял, о чем именно. Потом он спросил, а где находится Валахия, и видя, что я не очень хорошо понимаю вопроса, взял большой острый камень с берега и принялся рисовать на песке. Он изобразил длинного дракона огромных размеров и добавил, что в пасти он держит какой-то овал. Он ткнул в этот овал и спросил: Где Валахия?
Я снова ничего не понял и вопросительно указал на дракона.
Орда, ответил он.
Я показал на овал.
Дениз, сказал он. И добавил: Кара дениз, Чёрное море.
Тогда я понял. Я взял маленький камешек и с другого бока овала, прямо напротив большого дракона нарисовал совсем-совсем маленького. Такого, что вовек бы не проглотил овала Черного моря. И указал старику:
Валахия.
Он удивился:
Такая маленькая? Я кивнул в ответ. Он снова взял свой камень и начал рисовать. Вокруг овала появились незамкнутые полукружия.
Турки, Рум? спросил он. Наверное, имеет в виду Рим, смекнул я и кивнул в ответ. А что там? Он указал на север от Валахии.
Европа, отвечал я.
***
Что же мне делать? подумал я. Нахожусь где-то между Ордой и Османами, в стране, где говорят по-гречески, на берегу моря, покрытого морскими растениями. Мой корабль, должно быть, унесло куда-то в море или разбило о скалы. Вот к чему приводит излишняя тяга к стяжательству тогда, когда ты призван совершать совсем другое, богоугодное дело. Погнался за богатством и вот, один и ни с чем
Но тут мой взгляд упал на сундук. Это был мой сундук, спокойно стоял себе на песке. Вообще-то, я не вожу с собой сундуки на верблюдах это неудобно, да и есть другие, более удобные способы перевозить вещи, не говоря уже о деньгах и ценностях их вообще лучше не возить с собой. Но в Кефе, перед тем как сесть на корабль я не удержался от того, чтобы не сходить на местный базар и не глянуть на местные диковинки. Базар меня, честно говоря, немного разочаровал, ибо кроме русоволосых невольников и невольниц на нем не было ничего особенного, но уже на выходе из него я обратил внимание на резной сундук из благородного дерева, не большой и не маленький, легкий и крепкий, и решил взять такой себе в дорогу. В него я уложил некоторые из своих вещей, несколько свертков специй из Индии (мои румские друзья всегда давали за них хорошую цену), шелковые ткани (не для себя, ибо правоверному мужчине Пророк носить шелка не рекомендовал, но на продажу), хрупкие сосуды с китайской амброй, маслами, экстрактами, какие-то безделушки из серебра. Все эти вещи я аккуратно уложил и закрыл в сундуке на надежный замок (хитрый торговец на кефейском базаре хотел продать мне замок из железа едва ли не дороже, чем сам сундук, но я сторговался), ключ от которого повесил на веревочке на свою шею. Ключ! я ощупал свою грудь в поисках ключа. Вот он, здесь, слава Всевышнему! Стало быть, хотя бы одежда взамен совсем испорченной этой у меня точно есть.
Юноша, стоявший подле меня, уже некоторое время косился на сундук. Я спросил его по-гречески:
Так ты, Пырджыл, грек из народа Рума?
О нет, я Виргил, я влах из Валахии, отвечал он.
Но ты говоришь на греческом.
Да. Я монах, учёный монах. Говорю и пишу на греческом, на латыни, на славянском и limba romana15
Романа? Рум? Рум это же греки? спросил я, запутываясь окончательно. Диалог на языке греческих румцев или румских греков, который так хорошо начинался, кажется, переставал быть понятным.
Тогда он оглядел нашу карту на песке, повернув голову, подошел к ней и указал высунувшимся из-под его платья носком далеко на юго-запад от своей Валахии:
Рим. Это вот здесь.
Затем он сделал шаг поближе и указал на юг от Валахии:
А это Греция. А мы вот здесь, и он показал на Валахию.
Всё стало еще сложнее. Единственное, что я понял, так это то, что мой юный друг Виргил не грек, но говорит по-гречески. Пока что этого было достаточно.
Уважаемый Виргил, обратился я к нему, стараясь насколько это было возможно правильно произнести его имя, а где ты живешь? Тут есть какой-нибудь город или деревня?
Я монах, живу в монастыре святого
Монастырь, монастырь я никак не мог вспомнить значение этого слова, это город?
Нет, монастырь это место, где живут монахи, отвечал Виргил.
Кто такие монахи? этот термин мне тоже был знаком, но непонятен. Это торговцы?
Нет, монахи. Мы молимся Господу богу, читаем библию.
Вы верующие?
Да, но мы не просто верующие. Мы молимся, живём отдельно, постигаем Бога во всем его величии
Суфи! озарило меня, Вы суфи?
***
Мне показалось, он сказал σοφία мудрость. Я ответил:
Да, софия, фил-о-софия. Любовь к мудрости. Мы любим мудрость. Мы, монахи, познаем мудрость Бога. И среди нас есть философы. Пойдемте, я отведу вас в монастырь. Там вы сможете переодеться, поесть и передохнуть. Там вы сможете встретиться с философами.
Казалось, он того и ждал. Он сразу кивнул и попросил меня помочь с сундуком. Мы взялись с обоих торцов сундука были ручки и попробовали приподнять его. Тяжелый сундук. Интересно, что в нем? Должно быть, книги. Пестрые восточные книги с арабской вязью, что читаются с востока на запад, то есть, справа налево. Какие-нибудь трактаты по медицине, алхимии и астрономии. Сочинения тамошних философов. Восточные сказки
Тут я почувствовал небольшой толчок с другой стороны сундука. Мой новый знакомый в странной одежде добродушно улыбался, держа ручку сундука на весу. Морской ветерок трепал его бороду.
Я двинулся, и он со мной вослед16.
Монастырь святого А.
В 1*** году Anno Domini, в месяц август, перед днем почитания святого Роха, произошло в монастыре сем событие, отличившее сей день от многих других.