С раннего утра я, отец Августин, аббат-настоятель монастыря святого А., занимался в скриптории17 составлением гороскопа. Середина месяца, или как эти дни называли древние, иды, тревожное время. Иды августа забавно се. После ид, когда умертвили Цезаря, идут иды Августа18. Отец Августин в августовы иды блаженствует. День святого Роха, покровителя чумных19. Тревога, приключение, влекущее большие изменения.
Явился послушник Виргил, посланный с утра за постной рыбою для братии. Рыбу отрок не принес, зато принес немалого размера диковинный сундук и привел человека чужой веры в странных одеждах. Когда я вышел во двор к ним, они уже произвели переполох среди братии одним видом своим.
Я распорядился братьям заниматься своими делами, а отрока с незнакомцем позвал к себе, на разговор.
По какой причине, ты, отрок Виргил, ослушался указания нашего, не принес братии рыбы, да еще и привел непонятно откуда этого неизвестного человека? спросил я строгим голосом, Разве не известно тебе, что уставом монастыря запрещено приводить под крышу его людей, не являющихся членами братии, а уж иноверцев тем боле?
Потупивший взор послушник, так, что была мне видна лишь его круглая, но определенно не готовая к тонзурированию20 шевелюра, начал было что-то говорить почти шепотом в оправдание (очередного, я полагаю) своего безрассудства, однако незнакомец его перебил:
Прошу прощения, сказал он на не очень чистом даже для здешних мест греческом, но юноша Виргил спас мне жизнь.
Совсем старый, загорелый, смуглокожий, с обветрившимся и осунувшимся лицом, человек, должно быть пережил недавно некое потрясение. Он продолжал:
Я Аляутдин аль-Син, торговец. Торговец из Орды. У меня караваны и торговые дела с Румом. Я плыл на корабле
Откуда? перебил я. Насколько мне было известно, у Орды нет морских портов и на кораблях караванщики не плавают, так как передвигаются с верблюдами по суше.
Из Кефе. Это длинная история.
Так расскажите же её.
И он поведал нам следующую историю.
***
Начну с самого начала. Оттуда, откуда восходит солнце по утрам.
Из Колхиды?21 неожиданно оживился Виргил.
Из Китая. ответил старец, Есть у меня в Ханбалыке (мне больше по душе именно это название22) двор, где меняют товары и ведут торговлю. Много кого можно видеть в Ханбалыке: и корё с чосонами23, и хоншуи24 с островов, и сунцы, и юани, и минцы25, и монголы из степей и пустынь. Последние и пришли в мой торговый двор менять шкуры пушных зверей, очень ценимых в Китае, а также некоторое количество своих низкорослых, но выносливых лошадей, на золото, серебро, оружие, орудия и утварь. Ни золота, ни оружия мои люди им не дали, зато щедро вознаградили серебром и медной посудой.
В то же примерно время в Ханбалыке китайский император затеял очередную войну со своими южными провинциями26, и китайцам очень были нужны лошади. Они пришли к моим людям и сказали, что в казне нет золота и серебра на уплату стоимости лошадей, но они готовы платить большим запасом императорской амбры и шелком. Решение то было спорным, ибо моим людям неизвестно, каков сейчас спрос на амбру, да и шелка обычно не покупали. Поэтому они отправили ко мне почту.
Я в то время пребывал в Балхе27, ибо намеревался торговать с Индией. Самоцветы, слоновая кость и специи то, что меня интересовало в Индии.
Но от Ханбалыка на крайнем северо-востоке Китая до Балха на юге Орды не менее тысячи фарсахов28. Путь этот долг и очень сложен: сначала нужно пересечь всю Равнину со всеми ее княжествами, потом горы, потом еще одни горы, потом долину, потом опять горы. Но слава великому хану Чингизу и моим соотечественникам, наша почта работает быстро и надежно29.
Самая большая проблема для таких путешествий расстояния, которые делают даже выносливых монгольских коней усталыми. Поэтому кони должны меняться по пути следования почты как можно чаще. Устают и наездники, поэтому их тоже должно быть как можно больше. Переходы для почтовых сокращены с одного дня до четырех часов, чтобы ни путник, ни лошадь не уставали. Конечно, это требует большого числа лошадей и гонцов, что делает такую почту очень недешевым способом доставки сообщений, но поверьте, оно того стоит. Кроме того, сеть почтовых ям по всей территории Орды и Китая построена так, что на самых загруженных направлениях один гонец везет сразу несколько посланий, разделенных меж собою разного цвета пакетами. До сорока пакетов может перевозить один посланник. На каждом яме его уже ждут один или несколько следующих гонцов, которые могут разъезжаться в совсем разные стороны, предварительно поделив полученные пакеты по цветам. Иногда один пакет на переходном яме кладут в другой пакет другого цвета, так как может возникнуть путаница: не везде используются полностью одинаковые цвета пакетов для одних и тех же направлений.
Ко мне через три дня после отправки из Ханбалыка попал желтый пакет с сообщением от моих людей. Они спрашивали меня, что делать. Недолго думая, я написал короткий ответ: Берите столько амбры и шелка, сколько сможете, отправляйте мне их сюда, в Балх. Еще через неделю я получил огромную партию шелка и амбры. Шелк я обменял с индийцами на специи. С амброй и специями, а еще с шелками и прочими товарами я вышел караваном в Кефе, а оттуда собирался попасть в Бурсу, чтобы в итоге отправиться в хадж.
В Кефе я сделал свои дела, после чего нанял корабль с гребцами, чтобы отправиться в Бурсу по морю. Но Всевышний решил иначе и вот я здесь. Послал Он вас мне, добрые люди, о Милостивый!30
Неисповедимы пути Господни!
***
Верую, ибо абсурдно31. Таков был его рассказ. Вернее, таким мы записали его рассказ. Сам он говорил путанно, медленно, долго не находил нужных слов, делал много речевых ошибок. Однако его познания в греческом были достаточно обширны, хотя и без нужной в таком деле практики. Так и мы, сидя в запрете монастыря слишком долго, не в силах нести слово Божье с тем тщанием и усердием, достаточным, чтобы зажигать людские сердца и облагораживать души.
Мы приютили путника, ибо не по-христиански отказывать старцу, отказавшемся в столь неприятном положении, даже несмотря на то, что он другой веры. Его превратившуюся в лохмотья одежду мы сожгли и предложили нашу, скромную, но достойную старца рясу. Однако же он отказался, так как имел в сундуке свою собственную. Когда я увидел его во второй раз, чистого, сытого и в его пестрой богатой одежде, подумал я: вот человек32, хотя и вовсе другой веры.
Да, признаюсь, мучило меня последнее обстоятельство как не исповедованный грех, и решил я испросить, что мне делать с таким человеком, у государя нашего. Ему я и отправил письмо.
А неверного Аляутдина пока поучим здесь грамоте. Dixi.33
***
Упражнения в греческом и латинском языках
Раба Всевышнего Аляутдина Аль-Син
Года *** хиджры
Месяца Зулькада34
День пятый
Течет время. Ars longa vita brevis35. Ab mala ad ovo36.
Языки здешние кощунство одно неверие que37. Невежество есть мать благочестия38. Может ли солнце вставать на западе и стремиться к востоку? Может ли слово начинаться слева и стремиться вправо? Ad pulchritudinem tria requintur claritas integritas consonantia39. Aquinas Thomas. Al Sin Alavtdin.
Учат меня здесь по-гречески и по-латински. И то неверно, ибо в Руме говорят по-гречески, а по-румски это по-латински. Уже не знаю, что есть Рум, что Рим, что Греция, кто греки, кто латинцы, и кто романа. Tutti frutti40.
Греческий легче, мягче, круглее и ближе к нашему. Философия, Аль-Фараби. Алхимия, химера. Караван, корабль. Падишах, патриарх. Мател, метафора41. Логика. Язык словно седлает крылатого пегаса и летит по облакам. ἔπεα πτερόεντα42.
Латынь же угловатая, острая, как стимул, как амбраззура, как бастион. Фортификация попробуй преодолеть. Гвозди в теле пророка Исы43. Стрелы Святого Себастьяна44. Пронзают мне щеки и скулы. Спотыкается язык. Ad absurdo45. Лягушки квакают. Tu quoque, Brute?46 Змеи гремучие душат. In nomine Domini et Filii et Spiritvs Sancti. В арабском же, напротив, как будто выдыхаешь: Ашхаду ан ла илаха илла Ллаху ва ашхаду анна Мух̣аммадан Расулу-Ллахи47.
Греческий как чагатайский или фарси, хорошо подходит для торговли, стихов и сказок. Нить Ариадны и Шелковый путь. Латынь deus armis48, хорошо подходит для объявления и ведения войны, описания битв и перечисления титулов, и никак для сложения песен и легенд.
Виргил, мой новый друг, учёный малый, владеет обеими из языков. Но по-латински он шипит и квакает, словно маленький серый гусёнок с большим несуразным клювом49. А становясь греком, точно распускает крылья и взмывает лебедем. Влашский лебедь, воистину. Ах, если бы мог я его научить восхвалять Всевышнего на единственном годном для того языке, каких бы высот мог достичь мой юный друг-дервиш или, как он говорит, монах.
Засим заканчиваю свой exercitium50. Эвхаристэ и vale!51
***
Года 1***, месяц сентябрь, день тринадцатый.
Наконец от государя пришло письмо:
Владыко, мы прочитали ваше письмо. Обстановка сейчас сложнейшая: турки у врат, а в спину дышат татары. Венгерский король готов слать конницу, но на чьей она будет стороне вопрос, ответ на который неведом нам. Может быть, Господь, с которым говорите вы, или звезды, которые вы читаете, знают ответ?
Что до татарского старца, о котором вы пишете, подозрения имеем, что се турецкий или татарский лазутчик. А посему прошу отправить его в столицу к нам с надежной охраной. Ежели так, то жестоким будет гнев наш и мучительной кара, коей подвергнем мы волею нашей сего иноверца с благословения вашего.
Собственным величием, В.
Тревожны вести сии. И трудна задача наша. Ибо направить старика под надежной охраной повеление невыполнимое для настоятеля монастыря, где одни монахи и нет ни солдат, ни оружия. Мог бы я сам, как в прежние времена, подпоясавшись крестом и мечом, надевши плащ с крестом, выйти в поле на коне, да не подобает мне.
Кого же отправить с ним в столицу? У старика, кажется, в сундуке нечто важное и тяжелое. Без сундука он не пойдет. И понести один не сможет не унесет. Стало быть, никуда он не денется, пока не дойдет до самой столицы. Отправлю с ним Виргила послушника. Пусть поможет с сундуком. Да и не выдаст ничего, ибо глуп и молод.
Хотя все секреты и тайны наши, если уж очень хотел этот хитрый старец их выведать, давно почерпнул из книг, что читал неделями прямо в нашей библиотеке. Эх, задержался ответ государя. Не знай я того, не давал бы читать книги.
Но решено. Виргил сопроводит почтенного Аляутдина аль-Син в столицу к государю. Амен!
Тырговиште52
Года *** хиджры
Месяца Зулькада
День девятнадцатый
Мне сказали, что сам государь Валлахи хочет видеть меня. Что же, готов я встретиться с ним, поднести ему дары и обсудить возможные дела наши. Если он, как мои новые друзья, истинный последователь хотя бы веры пророка Исы, означает это, что могу вести я с ним дела мои, и не будет в том ничего греховного, как если бы торговал я с моими единоверцами, не нарушая никаких законов Всевышнего.
Итак, мы вышли из монастыря и направились в столицу. Жаль, но в провожатые мне достался только юноша Виргил. Впрочем, о спутничестве с самим Виргилом не жалею ничуть, ибо дружен я стал с ним за эти дни, и многому он научил меня. Говорю теперь по-гречески сносно и, хотя не знаю я местных наречий, надеюсь, не оплошаю при государе в переговорах.
Как удивительна эта страна! Страна теней, не иначе. Кругом леса, леса повсюду от моря, в недалеком расстоянии от которого стоит монастырь, из которого мы вышли и окунулись в сень деревьев. Разнообразные: по высоте своей и форме ствола и ветвей, по рисунку листьев, некоторые вовсе колючие без листов не видел я никогда такого средоточия древесины. И прямо у берега моря! Сколько можно сделать кораблей, сколько грузов перевезти! Если дал Всевышний нам верблюдов, чтобы преодолевать сотни и тысячи фарсахов пустынь, то здешнему племени дал он деревья, чтобы покорять моря на кораблях, из их стволов устраиваемых. Увы, не стремятся они к тому.
Быть может, потому что им милее здешние реки. И реки, и ручьи, и воды, и болота как много влаги тут под темной сенью деревьев. Окраской разной, от багрово-черной до ядовито-зеленой, плещутся се воды под ногами. А над головой, в вышине, плывут по небесной реке звезды.
В реках, болотах и заводях, коих здесь без числа, много рыбы. Случайно ли зовут греков и последователей пророка Исы народом рыбы? Еще в монастыре не реже раза в неделю подавали нам кушанья из рыб, и, хотя не совсем по душе мне их пресный вкус, рыба богатство здешних мест. Впрочем, не единственное. Полны леса тут дичи. Не подобны маралам, пасущимся большими стадами в тысячи голов на лугах моей родной страны, здешние олени населяют леса, по паре или поодиночке, но изобилуют тут в большом числе. Есть тут и волки, что воют где-то недалеко в ночи, и, как сказал Виргил, во множестве суровые медведи, задирающие часто путников. Впрочем, волею Всевышнего не встретили мы за время пути ни одного из них. Кроме тех, на которых указывал мне Виргил в небе ночью над нашими головами. Ursa major и ursa minor53, сказал он, показывая на Семь мудрецов и созвездие Коня, бродящего вокруг Темир-Казыка, Железного колышка54. Похоже, народы называют звезды теми именами, что видят вокруг себя каждый день.
Глядя на небо по ночам перед костром, необходимом чтобы согреться и вовсе не лишним для того, чтобы волки и другие дикие звери не приближались к нам более чем на сотню кадамов, Виргил становился печально-мечтательным. Я спросил его, почему он грустит, и он поведал мне свою историю.
Он рассказал, что хотя он послушник и скоро станет монахом, его сердце занимает не всецело Всевышний (астапыралла! Как такое допускает он не то что в речах, но даже в мыслях?), но грустит он по прекрасной деве, отнятой у него навек. Она, говорил он, прекраснее и возвышеннее всех небесных светил и звёзд, и он, словно рыцарь, пускай это уже старомодно, готов был служить ей всею своею жизнью. Беата звали её, блаженная, или счастливая, если переводить с греческого. Но блаженство и счастье она скорее дарила сама, ему, своему другу с самого детства, но отнята она у него проклятыми (на этом слове я вновь вздрогнул) турками (и тут тоже; становилось прохладнее). Государь их часто воюет с турками, и жители Валахии страдают от их постоянных набегов и угонов людей в рабство. В одной из таких стычек увезли турки Беату, сожгли деревню Виргила, сделали его сиротой, после чего пошел он в послушники в монастырь. И с тех пор грустит по Беате и пытается силою веры преодолеть свою душевную и сердечную боль. Бедный мальчик.
***
Так за три дня и две ночи добрались мы лесами и реками, через горные тропы до врат города. То трудно было назвать городом. Видел я города: и Самарканд, и Ханбалык, и Кефе, и Хиву то были воистину города, славные в стремлении своих создателей возвеличить Всевышнего или по крайней мере себя самих. С рабатом, мечетью, шахристаном, базаром, банями, монетным двором. А здесь был скорее замок, причем не самый большой, или тот же монастырь. Из камня со стенами, но невысокими, украшенными сверху (впрочем, трудно это назвать украшением) кольями из дерева в ряд, подобно зубьям корон местных (как я успел ознакомиться в библиотеке монастыря) государей. Хоть какое-то применение дерева в стране, столь им богатой.