Странно. Он внимательно изучил карту. Сибирь на ней не отмечена. Он посмотрел на дату. Карта выпущена всего несколько месяцев назад, а люди живут в Сибири уже больше двух лет. Тем не менее на том месте, где она должна быть, значится: «Незастроенная городская территория». Наверно, это очередная мелкая пакость со стороны Данино. Как он хотел заполучить репатриантов! Как умолял Министерство внутренних дел, чтобы ему их прислали! И вот они приехали, а он в упор их не видит. Как будто они в чем-то перед ним провинились. В чем именно, никто не знал, но настроение начальника не было секретом для подчиненных. «Берегите ваши души», словно говорил он им. Иными словами, сведите к минимуму все контакты с обитателями нового квартала, не отвечайте на их обращения, не выделяйте им денег и не приглашайте на мероприятия.
Недостаток информации порождает слухи. Рассказывали, что в Иом-кипур из домов Сибири слышалась музыка, а парочка жителей жарила барбекю. Что в Хануку у них в окнах не было видно ни одной ханукии, зато на заднем дворе одного дома стояла елка с гирляндой из цветных лампочек. Что они бывшие агенты КГБ, которых привезла в Израиль секретная-военная-база-про-которую-знают-все, и что им платят огромные деньги, чтобы они подслушивали русских ученых, помогающих Сирии делать атомную бомбу. Хуже того, они якобы подали заявление с просьбой вернуть их в «матушку Россию», уже пакуют вещи и вот-вот уедут. Их обвиняли в том, что они никогда не выходят в палисадник. Или в том, что они весь день проводят в палисаднике. Что они нашли затерянную могилу Нетанэля Анихба и молятся там лжемессии Шабтаю Цви. Что они поснимали с косяков своих дверей все мезузы. Что в их квартале нет ни одного человека с еврейской фамилией. И что все мужчины у них необрезанные.
И вдруг как снег на голову Бен-Цук должен построить им микву. Именно им. И именно он. С какого перепугу? Не иначе, Данино задумал ему отомстить. Еще одна его мелкая пакость. Как он его просил! Как умолял! «Приходи ко мне работать! Ты принесешь городу большую пользу! Мне нужен твой командирский опыт!» Но в последнее время на заседаниях горсовета он только и делает, что ругает Бен-Цука, а когда тот выступает, закатывает глаза. Как будто Бен-Цук перед ним тоже в чем-то провинился. Но в чем? Бен-Цук этого не знал.
«Делать нечего, уныло думал он. Раз квартала нет на карте, придется туда съездить».
Он оделся потеплее, натянул черную вязаную шапку (говорили, что в Сибири холоднее, чем в городе) и отправился в путь.
Зная любовь израильтян к машинам, подрядчик перед каждым домом квартала Источник Гордости распланировал стоянку. Правда, ни у одного из обитателей Сибири не было машины. Поэтому, добравшись на своем «мицубиси» до места, Бен-Цук мог выбрать любую из десятков пустующих стоянок, большая часть из которых успела зарасти плющом, но по привычке и на всякий случай он припарковался возле тротуара.
Из машины он вышел с некоторой опаской. Дул сильный ветер, от которого раскачивались верхушки деревьев и мерзла шея.
Из ближайшего двора раздался львиный рык. Эта зверюга не могла быть собакой. Не могла, и все тут. Густая каштановая грива украшала ее голову, как корона. Она двигалась ленивой угрожающей походкой. Небось оттуда привезли, из своей России. Бен-Цук перешел на другую, более безопасную, сторону улицы и принялся разглядывать пристроенные к домам перголы. Он никогда раньше таких не видел. Коричневые, из толстого бруса, мрачные, как гробы, но при этом украшенные затейливой резьбой и зубцами по краям. Как на башенках песчаных замков. Или как в этом их кириллическом алфавите.
Погруженный в созерцание пергол, он чуть не столкнулся с мужчиной, который шел по улице, опираясь на дорогую трость с набалдашником в форме позолоченной орлиной головы.
Здравствуйте, поприветствовал его Бен-Цук, но тот не ответил.
А вот и еще один: весь в белом, лицо светится; он чем-то напомнил Бен-Цуку Нетанэля Анихба из видения Ицхаки. Но, как и первый, тоже проигнорировал его приветствие. Если бы он поздоровался в ответ, Бен-Цук спросил бы его: «Уважаемый, как вы считаете, где здесь лучше построить микву? Дело в том, что решить этот вопрос не так-то просто По одной стороне дома Посередине дорога А по другой крутой склон, который спускается в долину» Но мужчина в белом прошествовал мимо, как будто ничего не слышал. А может, и правда не слышал?
Чуть поодаль, на автобусной остановке, сидели две пожилые женщины. «Может, спросить у них?» подумал Бен-Цук. Тут из-за поворота появился и затормозил на остановке автобус. «Что за робость на меня сегодня напала? рассердился на себя Бен-Цук. С утра я сам не свой». Автобус отъехал, но женщины остались сидеть, где сидели. «Естественно, понял он. Где же еще им сидеть? Лавочек в Сибири нет. Данино не разрешил их ставить. Вот они и сидят на остановке. Но подходить к ним я, пожалуй, не стану. Еще набросятся на меня со своими претензиями, и придется в одиночку отдуваться за всю мэрию. И вообще, зря я сюда приехал. Теперь это ясно как божий день. Нельзя заниматься делами, если день начинается с мыслей об Айелет».
К нему подкатился футбольный мяч. «Ну, с этим-то я справлюсь», подумал он, остановил мяч ногой и стал ждать, когда за мячом явится какой-нибудь мальчишка, с которым они поговорят на международном языке футбола. Он удивит его точным сильным ударом, и это сломает лед отчуждения. Но за мячом никто не шел. Улица так круто поднималась в гору, что мяч мог прикатиться с другого ее конца. Или с другой стороны земного шара. Бен-Цук стоял на ледяном ветру с мячом под мышкой и напрасно ждал его владельца. Устав от ожидания, он обратил внимание на небольшой холм позади автобусной остановки. Даже не холм, а нечто вроде пригорка, с которого открывался вид на долину. Бен-Цук закатал брюки (чтоб не испачкать), по скользкому склону забрался на пригорок и прикрыл рукой глаза от ветра. С дерева взлетел гриф; какое-то время он парил в воздухе, а затем поднялся выше и исчез за военной базой. Бен-Цук достал из кармана рубашки карту и отметил на ней эту территорию. Из кармана брюк вынул телефон и сдвинул с уха черную вязаную шапку.
Ноам? Это Бен-Цук. Как дела?
Привет, Бен-Цук. Куда ты запропастился? Я уж соскучился.
Бен-Цук знал, что Ноам не настоящее имя его собеседника и что за его льстивыми словами скрывается корысть. Но ему все равно было приятно их слушать.
Ноам, у меня для тебя есть работенка.
Да? Вообще-то я сейчас завален работой
Обычное дело: Ноам начинает торговаться.
Брось, перебил его Бен-Цук. Ты не пожалеешь. У меня хороший бюджет. Плюс будет бонус. На твоем месте я бы не отказывался.
Бонус?
Все подробности потом. Приходи завтра и не забудь захватить бинокль.
Бен-Цук убрал телефон в карман, натянул на замерзшее ухо шапку и еще какое-то время постоял на пригорке с чужим мячом в руках: может, кто-нибудь за ним все-таки придет? Никого не дождавшись, он бросил мяч в машину и поехал домой. Дети наверняка обрадуются новому мячу. Особенно младший. Что, если спрятать мяч за спиной? Войти в дом и неожиданно протянуть ему: вот тебе подарок? Возможно, блеск в его глазах и торопливое объятье даже если он тут же вырвется и убежит позволят Бен-Цуку хотя бы на несколько мгновений почувствовать себя не отчимом, а отцом?
* * *
В шесть лет Наим влюбился в птицу. Это был щегол с желтым пятном на крыле и с красной головой. Наим шел по полю, когда перед ним вдруг взлетела целая стая щеглов.
В семь лет Наиму удалось впервые погладить щегла. Это было возле магазина Мунира. Он сделал это на спор. Его друзья утверждали, что у него ничего не получится. Стоит ему приблизиться к щеглу, тот улетит.
В девять лет ему сел на плечо удод. Через несколько секунд он улетел, но Наим целый день вспоминал, как в тело вонзились его чудесные коготки.
В десять лет он выбросил клетку, которую подарила ему мама. Будь он старше, он сумел бы объяснить ей, что птицы хороши именно тем, что могут свободно летать.
Отец называл его птицеловом. То есть бездельником. Неисправимым лодырем. Дети его дразнили, щекотали ему шею перьями, кидались в него камнями, устраивали ему западни из веток и смеялись, когда он падал.
В пятнадцать лет он пришел на орнитологическую станцию, расположенную у озера-в-котором-нет-воды, и предложил себя в качестве волонтера. Арабский акцент ему удалось скрыть, но, узнав его имя, они согласились взять его только на должность уборщика. Он был рад и тому. Потому что с крыши женского туалета открывался великолепный обзор. Осенью, окончив смену, он поднимался туда, наблюдал за перелетными птицами и искал в определителе их названия.
Когда ему было пятнадцать с половиной, мальчишки в деревне забили камнями сипуху. «Зачем вы это сделали? закричал он, глядя на умирающую птицу. Зачем?!» «Она приносит несчастье, отвечали мальчишки. Смотри, какая уродина». «Ничего подобного! возмутился Наим, задыхаясь от бессильного гнева. Сипухи очень полезные! Они поедают мышей, которые вредят посевам! Даже в Коране написано, что нельзя их убивать!» «Сипухи приносят несчастье», стояли на своем мальчишки.
Когда ему было шестнадцать, отцу все это надоело. Он не побил сына и не свернул у него на глазах голову птице; он просто сказал: «Теперь ты мужчина. И добавил: Пора тебе зарабатывать на пропитание младшим братьям». На следующий день он взял его с собой на стройку и стал обучать основам ремесла. Как обращаться с зубилом, как перемешивать бетон, как обтесывать камни. И еще: как торговаться с евреями и как с ними работать. Как втайне гордиться собственным происхождением, а внешне демонстрировать покорность и смирение. Как создавать у них иллюзию, что всем заправляют они, хотя на самом деле это не так.
Когда ему было семнадцать, из Наима он превратился в Ноама. Первый подрядчик-еврей, с которым он работал, назвал его так по ошибке, но это имя приклеилось к нему. Вслед за подрядчиком его стали звать Ноамом рабочие, вслед за рабочими их жены, а в конце концов и все остальные. Кроме матери и отца.
К двадцати одному году он уже и сам толком не знал, как его зовут Наим или Ноам. Зато он знал, что приставшее к нему еврейское имя и еврейская внешность помогают получать заказы, предназначенные только для евреев. Иногда его нанимали в открытую, иногда в более деликатных случаях, когда речь шла о строительстве синагоги или миквы, для отвода глаз отдавали заказ липовому подрядчику (которому платили за молчание), но на самом деле всю работу делал Наим.
В двадцать три года Ноам-Наим купил на скопленные деньги свой первый бинокль, «Никон». Где бы ни работал, он всегда брал его с собой и в перерывах, когда другие рабочие ели или сплетничали (или ели и сплетничали), он худощавый, почти тощий, с заостренным, как у птицы, лицом находил самую лучшую для наблюдения за птицами точку, брал в руки висевший на груди бинокль и полностью отдавался созерцанию.
* * *
В субботу утром Антон повел Даниэля на прогулку по кварталу. Со стороны они казались дедом и внуком, а при сильном желании между ними можно было обнаружить и внешнее сходство: у обоих были похожие носы, горделивая осанка и манера при ходьбе чуть-чуть клониться вправо. Недавно Даниэль спросил его:
Скажи, а я тебе кто?
Антон знал, что мальчик ждет от него точного ответа например, «неродной внук» или «приемный внук», но вместо этого сказал:
Ты моя смешинка. А все остальное не имеет значения.
Даниэля этот ответ не устроил; он потребовал, чтобы Антон в который уже раз все ему подробно объяснил, и тот, как всегда, сдался. Он знал: детям (особенно тем, кого срывали с насиженного места) хочется жить в мире, где царит порядок. Он рассказал Даниэлю, что его бабушка была замужем за другим мужчиной, что этот мужчина исчез, сбежал, и бабушка много лет жила одна и очень грустила. Антон познакомился с ней в доме престарелых и увидел, что, хотя она и грустит, ее не так уж трудно рассмешить, и понял, что наконец-то нашел то, что так долго искал, то, ради чего стоит жить. Понял, что будет жить, чтобы радовать Катю.
И когда Катя, то есть твоя бабушка, сказала, что у нее есть в еврейской стране внук и что она скучает по нему так сильно, что больно дышать, продолжал Антон, я поцеловал ей руку и сказал, что готов поехать в еврейскую страну хотя я не еврей и не молюсь ни одному богу, лишь бы ей стало легче дышать. Единственное, на что я не готов, так это лежать на печке в доме у детей, как это делали мои дед и прадед. Я ненавижу этот паразитический обычай и хочу, чтобы мы жили отдельно, в собственной квартире. Все это, объяснял он Даниэлю в тысячный раз, я сказал Кате, то есть твоей бабушке, еще до отъезда в Израиль, чтобы потом не возникло никаких недоразумений. Но один сюрприз меня все-таки ждал. Потому что внуком, о котором я столько слышал, оказался не кто-нибудь, а ты, Даник.
А твой сын? Он не рассердился, что ты уехал в Израиль? спросил Даниэль, и сердце у Антона сжалось.
Ох уж этот Даник Вечно он задает самые неудобные вопросы.
Мой сын уже большой, через несколько секунд ответил он. За него можно не волноваться. Он и без меня прекрасно справляется.
Даниэль приезжал к ним в гости каждую вторую субботу, и каждую вторую субботу они с Антоном ходили гулять. Чтобы дать Кате поспать. Она любила спать допоздна. В квартале не было ни детской площадки, ни сказочной избушки, в которой можно полазать, поэтому они просто ходили и разговаривали. Антон называл эти разговоры «мужскими»: «Потолкуем как мужик с мужиком». А о чем обычно говорят между собой мужчины? Например, с Даниэлем училась в одном классе девочка по имени Шони. Даниэль был в нее влюблен, но не решался к ней даже подойти.
Почему?
Потому что я репатриант. Потому что я ниже ее на полголовы. Потому что она это она, а я это я.
Слушай меня внимательно, назидательно произнес Антон. Эта Соня
Шони, поправил его Даниэль.
Ну, Шони так Шони Антон чуть повысил голос: Это она должна быть тебе благодарной за то, что ты ее любишь!
Затем он, имевший богатый опыт ухаживания за женщинами, решил дать Даниэлю несколько практических советов:
Неважно, сколько тебе лет, в этих делах возраст значения не имеет. Начни оказывать знаки внимания ее лучшей подруге. Ревность способна разжечь самое слабое пламя. Смотри на нее в упор, а как только она поймает твой взгляд, сразу отвернись. Пусть ее одолеют сомнения: смотрел ты на нее или нет. Пропой ей на ухо строчку из какой-нибудь песни про любовь, буквально одну строчку, и сам себя оборви. Когда будете заходить в класс, открой перед ней дверь.
Слушая Антона, Даниэль чувствовал, как к нему возвращается уверенность, но доживала эта уверенность только до вечера субботы. От нее не оставалось и следа, стоило ему увидеться в классе с Шони.
Найди у нее какой-нибудь недостаток, однажды предложил Даниэлю Антон и, встретив его удивленный взгляд, поспешно добавил: Не может быть, чтоб у нее не было ни одного недостатка. Они есть у всех. Если не внешние, то внутренние. Десять лет назад, в Москве, одна дамочка попросила меня помочь ей открыть заклинившую железную дверь, и я
Смотри! воскликнул Даниэль и указал рукой на глубокую яму за автобусной остановкой.
«Что это со мной? подумал Антон. Ослеп я, что ли? Как же я не заметил эту яму? Я ведь раз сто мимо нее проходил».
Они осторожно приблизились к краю ямы. Откуда она здесь взялась? Собака разрыла? Нет, яма великовата. Кратер от падения метеорита? Нет, тогда яма маловата. Может, это вход в секретный тоннель, проложенный к секретной военной базе на той стороне долины? Но вход в секретный тоннель должен быть замаскирован