Понял! хлопнул себя по лбу Антон. Это клуб!
Какой клуб? удивился Даниэль.
Шахматный клуб! В мэрии наконец-то получили мое письмо. Антон попытался шагами измерить периметр ямы. Так и есть, Даник. Он ткнул пальцем в центр ямы. Там будут стоять столы. На каждом столе доска и часы. Возле каждого стола два стула. А с этой стороны в стене будет окно с видом на долину. Чтобы тот, кто ждет хода соперника, мог скрыть волнение. Сделать вид, что он абсолютно спокоен: вот, сидит, глазеет на птиц. Здесь будет центральный вход и вешалка для верхней одежды, а здесь, в этом углу, поставят стол с кофе, чаем и маслинами. Маслины это самое главное! Маслины улучшают мыслительные способности! Пойдем домой, Даник. Пора начинать подготовку. Судя по состоянию котлована, клуб откроется уже через несколько месяцев, а ты еще не все фигуры выучил!
* * *
Для Ноама и его бригады эта миква была не первой. Он успел накопить достаточно опыта, чтобы точно знать, какова должна быть площадь бассейна и сколько в него должно помещаться воды, какого размера должна быть площадка для банщицы, что такое «оцар» и «шокет-олаха», чем отличается мужская миква от женской и как предотвратить «зхилу», то есть протечку, которая сделает микву непригодной. Поначалу он пользовался чертежами раввина Шенбергера, но с годами нуждался в них все меньше и все больше полагался на собственные знания. Бен-Цук обратился к нему в момент, когда он был на пике профессиональной карьеры: обладал всеми необходимыми умениями, чтобы решить любую возникающую в ходе строительства проблему, но еще не пресытился своей работой и трудности его только радовали.
Что до сооружения первой миквы в Сибири, то это, несомненно, была трудная задача. Бен-Цук выделил ему щедрый бюджет, и Ноам считал своим долгом сделать так, чтобы вложенные средства оправдались. Эта миква станет маленьким шедевром; комнаты ожидания, души, вентиляция все будет не хуже, чем в турецкой бане. В первые недели Ноам был так занят, что совсем забыл про висевший у него на шее бинокль. Он позволил себе снова взять его во время перерыва в руки и поднести к глазам только после того, как убедился: все идет как по маслу.
Бен-Цук оказался прав. Место, выбранное для миквы, было поистине уникальным нечто вроде созданной самой природой наблюдательной площадки. Внизу расстилалась долина, над которой кружили все водившиеся в регионе птицы. Соколы, журавли, удоды, цапли Но дело не ограничивалось птичьим разнообразием. Имелся и дополнительный, как выразился бы Бен-Цук, бонус. Ноаму потребовалось несколько дней, чтобы сообразить, откуда такое количество птиц. Их привлекала военная база по ту сторону долины. По-видимому, от расположенных под землей секретных сооружений исходило тепло, создавая термические потоки воздуха, в которых птицы могли свободно парить. Кроме того, там возвышались огромные антенны. К одним из них птиц тянуло как магнитом, от других как будто отбрасывало. Громкие звуки, раздававшиеся из приборов системы оповещения («Красный орел! Красный орел! Дежурное отделение на строевой плац!»), их пугали, зато сам строевой плац они полюбили. Солдаты на плацу, похожем на площадь Сан-Марко в миниатюре, появлялись редко. Чем больше Наим наблюдал, тем яснее понимал, что солдаты военной базы львиную долю времени проводят под землей, оставляя все, что на поверхности, птицам. Однажды он следил за парой серых журавлей, взлетевших с самой высокой антенны и нырнувших в долину, и вдруг заметил припаркованный за оливой «пежо». Он навел фокус и увидел за лобовым стеклом голое тело. Точнее говоря, ягодицы. Две дольки. Ему не хотелось на это смотреть, но оторвать от сцены взгляда он не мог. Ягодицы быстро и ритмично, как клюв дятла, поднимались и опускались; под обнаженным телом виднелось еще одно, со спущенными штанами. Вообще говоря, ничто не мешало Наиму перестать на это смотреть и вернуться к наблюдению за журавлями, но он вместо этого подвинулся чуть левее, чтобы картину не загораживал противосолнечный козырек на водительском месте, и увидел четыре ноги, обутые в высокие армейские ботинки. Пока Наим пытался осмыслить, что происходит, лежавший снизу мужчина приподнялся, повернул свою лысую голову и оказался к нему в профиль. Наим отпрянул, словно севшая не на ту антенну птица, мгновенно опустил бинокль и, обращаясь к рабочим, заорал: «Чего расселись? Перекур окончен! Миква должна быть сдана в срок! Я не собираюсь вас целый день пинать под задницу!» Рабочие уставились на него с изумлением. Раньше он никогда на них не орал, тем более не использовал таких выражений, как «пинать под задницу». Поэтому они и любили с ним работать. Что за муха его укусила? До конца смены Ноам сердито резал кафельную плитку и ни с кем не разговаривал. На следующий день в обеденный перерыв он снова поднялся на наблюдательную площадку и направил бинокль на вчерашнее место, но увидел лишь кусты, камни и коров, которые то ли привычно паслись, то ли случайно сюда забрели. «Наверно, я схожу с ума, мерещится всякая чепуха, подумал он. Все из-за того, что я одинок. Может, хватит мечтать о длинноногой женщине с дерзким взглядом, которая снится мне каждую пятницу перед восходом солнца? О женщине, которая, как и я, любит птиц? Может, пора спуститься на землю и жениться на девушке из деревни, как делают все и о чем твердят мои родители? А птицы В крайнем случае потом научу ее в них разбираться».
* * *
Несколько последних суббот Антон учил Даниэля играть в шахматы. Терпеливо. В гостиной. Катя лежала в постели и прислушивалась.
Это пешки, говорит Антон. Самые неважные фигуры. Вроде рядовых солдат. Ими не особо дорожат. Жертвуют ими во славу великих полководцев. Поэтому, Даник, быть солдатом это не сахар. Лучший день в жизни солдата это день демобилизации. А как демобилизоваться шахматному солдату? Вот, смотри. Если он пройдет через всю доску, то станет ферзем, и его жизнь полностью изменится. Ферзь ходит в любом направлении, он сильный и здоровый. В шахматах ферзь сильнее короля. И красивее. Иногда его называют королевой. Поэтому его надо беречь как зеницу ока. Без ферзя король очень слаб. Он, конечно, может продолжать жить без своей королевы, но в этой жизни будет мало смысла. Фактически он просто будет ждать конца партии. Поэтому очень важно не подвергать королеву лишнему риску. Она хоть и сильная, но нежная. У нее сахарное сердце. Как у твоей Сони. У нее тоже сахарное сердце. Скоро ты в этом убедишься, не волнуйся. В любом случае, Даник, для королевы опаснее всего конь. Конь ходит немножко странно, даже нелепо, но в том-то и кроется его секрет. Тот, кто осмеливается быть не таким, как все, получает преимущество. Вот, смотри. Конь делает два шага вперед и еще один в сторону. Налево или направо. Видишь? Представь себе всадника. Он мчится вперед, преодолевает две клетки, а потом останавливается, слезает с седла и делает шаг в сторону. Ну-ка, попробуй сам. Отлично, молодец. Очень хорошо. Ты все понял. Гораздо быстрей, чем мой сын Николай. Но, может, я сам в этом виноват. Слишком многого от него хотел, но не знал как Слишком на него давил. И он сломался. Неважно. А сейчас возьмем слона. По-другому его называют офицером. Давным-давно, когда даже твой Антон еще не родился на свет, король, если хотел сообщить своему главнокомандующему что-нибудь важное, посылал ему с офицером депешу. Тогда еще не было ни почты, ни телефонов, ни компьютеров. Компьютер, Даник, это классная штука. Он поможет тебе учиться. Только помни, что компьютер не сделает тебя счастливым. Понимаешь? Чтобы быть счастливым, нужны друзья. У нашего офицера тоже есть друг, который ходит по черным клеткам. Как и у твоего соперника. У каждого из вас по два офицера. Один в белых сапогах, другой в черных. Почему их два? Как ты думаешь? Верно. Если одного убьют в бою, будет кем его заменить. Что у нас осталось? Ладья. Ладья она чем-то похожа на твоего папу. Ходит только по прямой. Скучновата. Ни рыба ни мясо. Но когда в семье есть кто-то такой, это хорошо. Только не говори папе, что я это про него говорил. Что? Да, конечно. Тебя и просить не надо. Ты и сам знаешь, кому что говорить, а кому что нет. Ты уже большой и все понимаешь. Поэтому тебе пора научиться играть в шахматы. Отлично. Теперь я расставлю свои фигуры, а ты начинай расставлять свои
Завершив урок на курсах начинающего шахматиста, Антон и Даниэль шли смотреть, как продвигается строительство клуба. Шагали они молча. «После шахмат, думал Даниэль, мозги устают, как ноги после бега». Антон вспоминал, что Каспаров об этом писали в газете выиграл у компьютера Deep Blue, и думал: «Если бы Каспаров проиграл, это было бы ужасно».
Они подошли к котловану. Из него уже торчали железные прутья, а в сторонке ждали своей очереди груды кирпича и кафельной плитки. Там и сям валялись, разинув пасти, пачки сигарет с арабскими надписями.
* * *
В десять утра в квартал въехал военный джип. Антон учуял его первым.
Это они, сказал он Кате, резко вскочил из-за стола, скрылся в спальне и заперся на ключ.
Кто «они»? через дверь спросила Катя.
Тише! сердито прошептал Антон.
Да что случилось-то? Почему тише?
Ты что, не чувствуешь, чем пахнет? Это запах армии! Они пришли за мной! Скажи им, что меня нет дома. Нет, скажи, что я умер.
Какой еще армии? Что ты несешь?
Ей хотелось рассмеяться, но на всякий случай она отодвинула штору на окне, выходящем на улицу.
К ее удивлению, мимо их дома действительно с ревом пронеслась армейская машина.
Они не к нам, сказала она запертой двери. Дальше поехали.
Но Антон отказывался выходить.
В пять минут одиннадцатого джип остановился возле строящейся миквы. Из него выскочили четыре солдата в касках и с автоматами, за ними мужчина в штатском. Они застукали Наима на месте преступления. В тот момент, когда он в точном соответствии с донесениями разведки вел наблюдение за секретной базой.
Они арестовали и его, и рабочих, надели на всех наручники, затолкали в джип и уехали. Все это заняло считаные минуты.
Но еще несколько часов после этого Антон отказывался выходить из своей комнаты.
Он открыл дверь только вечером быстро взял стакан чая в подстаканнике и тут же ее закрыл.
Катя присела возле запертой двери.
Может, объяснишь уже, почему ты так боишься солдат? услышав стук, с каким он поставил на стол пустой стакан, спросила она.
Нет, не могу.
Представь себе, что ты в церкви, на исповеди.
Я не верю в бога и не хожу в церковь. Ты прекрасно это знаешь и нарочно меня злишь.
Ладно, Антон. Я подожду. Расскажешь, когда захочешь.
Я не захочу. Ты зря теряешь время.
Понятно.
Она пошла на кухню и поставила в духовку пирожки с капустой. Может, их аромат проникнет в узкую щель под дверью и выманит Антона наружу?
Напрасная надежда. Катя подошла к книжной полке, взяла «Доктора Живаго», уселась на пол спиной к двери и принялась шуршать страницами. Она все просчитала правильно. Такой джентльмен, как Антон, не допустит, чтобы женщина сидела из-за него на полу.
И правда, вскоре послышался его голос:
Катя, прошу тебя, встань с пола.
Встану, если скажешь, почему боишься солдат. Она с шумом захлопнула книгу.
Котик, не спрашивай меня про это. Прошу тебя.
Но
Прошу тебя, Катя. Если ты хоть немного меня любишь, не спрашивай.
Голос Антона вдруг сорвался на фальцет. Как у мальчишки в переходном возрасте. Раньше с ним никогда такого не было. Из-за двери Катя слышала, как тяжело он дышит.
Хорошо, хорошо, испугалась она. Расскажешь, когда захочешь. Но хотя бы открой дверь! Я по тебе соскучилась. Солдаты давно ушли, и мороженой картошкой больше не пахнет. Я бы вызвала слесаря, чтобы вскрыл дверь, но не могу. Слесарь у нас в квартале один ты.
Скоро, котик. Скоро я к тебе выйду, ответил он.
Она подождала еще несколько минут, пока не услышала за дверью стук пишущей машинки. Это ее успокоило. Антон печатает, следовательно, он существует.
* * *
Ноам три дня подряд не подходил к телефону, и Бен-Цук начал волноваться. Он отправился на стройку и обнаружил там полный разгром: груды битой плитки, кое-как брошенные инструменты По всему этому ползали муравьи.
Он испугался. Это совсем не походило на Ноама вот так исчезать.
На главной улице Сибири не было ни души, если не считать двух старушек, сидевших на автобусной остановке. Он попытался выяснить у них, что случилось, но они только улыбались и отрицательно качали головами. Или утвердительно? Он не понял. Потом они произнесли что-то на своем языке и показали на строительные леса.
Что? переспросил он на иврите, а затем на английском.
Но и английский не помог. Черт!
Он поехал к Ноаму домой, в деревню, расположенную у подножия горы, и отец Ноама сообщил ему печальную новость: его сына подозревают в работе на вражескую разведку. Его увезли солдаты с секретной базы, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Тех, кого забрали вместе с ним, вчера освободили, но он до сих пор под арестом.
Тут в разговор вдруг вмешалась мать Ноама, до этого молча сидевшая рядом с мужем:
Что вы за народ такой? Совесть у вас есть? Мой мальчик и зовут его Наим, а не Ноам! птички не обидит! Что вам от него надо? Мало вам нашей земли, вы и детей наших забираете?
Замолчи, женщина! шикнул на нее муж скорее умоляюще, чем сердито. Может, кофе, господин Бен-Цук? Чего-нибудь сладкого?
Я уверен, что это какая-то ошибка, глядя в глаза матери Наима, сказал Бен-Цук и добавил: У меня есть пара знакомых на военной базе. Клянусь вам, я все улажу.
* * *
Лежа под окном в тюремной камере, Ноам мог видеть кусочек неба. Раз в несколько часов по небу пролетала птица, давая ему две-три секунды, не больше, разглядеть себя и соотнести с собственными познаниями в орнитологии.
Но в промежутках он оставался один-одинешенек.
Ему вспомнилась девушка по имени Гили. Боже, как давно он не думал про Гили!
На озере-в-котором-нет-воды она появилась через несколько месяцев после него. Девушка его лет, из приграничного городка. Красивая. Вроде бы самоуверенная, но постоянно требовавшая к себе знаков внимания. Как-то утром он стоял на крыше женского туалета она окликнула его:
Кфир не вышел на работу, а мне нужен помощник. Ты ведь умеешь кольцевать птиц?
Нет, признался он.
Он знал, что сотрудники орнитологической станции, расположенной у входа в заповедник, чтобы изучать пути миграции птиц, ловят их, надевают им на лапки колечки с номерами и отпускают. Правда, его никогда не приглашали в этом участвовать.
Тогда ты будешь их ловить и держать, а окольцовывать буду я, предложила она.
Он кивнул. Во рту у него так пересохло, что он не мог говорить.
Они довольно долго работали. В полном молчании. Он ловил и держал трепыхавшуюся у него в руках птицу, а она надевала ей кольцо и делала запись в журнале регистрации.
Потом она решила, что с нее достаточно. И с него тоже. Поднялась и приготовила им кофе. Слишком сладкий и слишком жидкий. Наверно, это был самый плохой кофе, каким его когда-либо поили.
Ты держишь стакан так же, как птиц, засмеялась она, увидев, как он сжимает стакан в ладонях.
Что ты имеешь в виду? обиделся он.
Он обижался тогда на все подряд.
Не сердись, снова засмеялась она. Я в хорошем смысле слова.
Что значит «в хорошем смысле слова»?
В том смысле, что у тебя очень красивые руки. Дай-ка их мне сюда.
Он поставил кофе и протянул к ней руки.
О! Какая странная линия любви! Гили провела пальцем по его ладони.
Почему странная? снова обиделся он.
Наим! Ну хватит уже! сказала она и еще несколько раз провела пальцем по его ладони, отчего по спине у него побежали мурашки («Откуда она знает, как меня зовут?» подумал он). Я просто Я хотела сказать, что эта линия у тебя начинается с середины ладони. Это означает, что ты встретишь любовь в довольно зрелом возрасте. Хочешь посмотреть на мои линии?
Она протянула к нему руки и немного наклонилась вперед, так что вырез ее майки оказался у него прямо перед носом.
Я не Я не умею читать по руке, сказал он.
Ну не дурак, а? Впоследствии он не раз вспоминал этот момент и вносил в него поправки: брал Гили за руку, скользил пальцем по ее ладони, поднимался выше, до ее обнаженного плеча, спускался к ключице и ниже, рукой высвобождал из лифчика ее грудь и медленно водил пальцем вокруг розового девичьего соска, пока тот не начинал твердеть