В. В какое время, мадемуазель, вы зашли к себе в комнату, расставшись с отцом, который продолжал работать?
М-ль Стейнджерсон. В полночь.
В. Папаша Жак в течение этого вечера входил в Желтую комнату?
О. Да, чтобы закрыть ставни и зажечь ночник как каждый вечер.
В. Он ничего подозрительного не заметил?
О. Если бы заметил, сказал бы. Папаша Жак хороший человек, он меня очень любит.
В. Вы утверждаете, господин Стейнджерсон, что после этого папаша Жак из лаборатории не выходил и все время был с вами?
Г-н Стейнджерсон. Уверен. На этот счет у меня нет никаких подозрений.
В. Мадемуазель, войдя в свою спальню, вы сразу же заперлись на ключ и на засов? Странная предосторожность, если учесть, что в соседней комнате находились ваш отец и слуга. Вы чего-то боялись?
О. Отец собирался вскоре уйти в замок, а папаша Жак лечь спать. А потом, я и вправду кое-чего боялась.
В. Боялись до такой степени, что без спроса позаимствовали у папаши Жака револьвер?
О. Это верно, я не хотела никого пугать, тем более что страхи мои могли оказаться просто детскими.
В. Чего же вы боялись?
О. Не могу сказать наверное: уже несколько ночей мне казалось, что в парке около павильона я слышу какой-то странный шум, порой шаги, хруст веток. Накануне ночью я легла только в три, после возвращения из Елисейского дворца. Так вот, подойдя к окну, я видела тогда какие-то тени
В. Сколько их было?
О. Две, они двигались вокруг пруда, а потом луна спряталась, и стало ничего не видно. Обычно в это время года я перебираюсь назад в замок, где живу по-зимнему, но в этом году я решила, что не покину павильон, пока отец не закончит доклад для Академии наук о своих работах по распаду материи. Мне не хотелось, чтобы этой серьезной работе, которая через несколько дней должна была быть завершена, мешали какие-либо изменения в нашем укладе. Теперь вы понимаете, почему я не хотела говорить отцу о своих детских страхах. А папаше Жаку я не сказала, потому что он проболтался бы. Как бы там ни было, я знала, что у него в ящике ночного столика есть револьвер, и, улучив минуту, когда старик отсутствовал, быстро поднялась на чердак, взяла револьвер и сунула его в ящик своего ночного столика.
В. У вас есть враги?
О. Нет.
В. Но вы же понимаете, мадемуазель, что такие серьезные меры предосторожности кажутся нам удивительными.
Г-н Стейнджерсон. Действительно, дитя мое, предосторожности весьма странные.
О. Да нет же, ничего удивительного. Я же говорю, что две ночи мне было очень не по себе.
Г-н Стейнджерсон. Тебе следовало сказать мне. Это непростительно. Мы могли бы избежать беды!
В. Заперев дверь Желтой комнаты, вы легли, мадемуазель?
О. Да, я очень устала и тут же заснула.
В. Ночник продолжал гореть?
О. Да, но он довольно тусклый.
В. Теперь, мадемуазель, расскажите, что же произошло?
О. Не знаю, сколько я проспала, когда внезапно проснулась. Я громко вскрикнула
Г-н Стейнджерсон. Да, крик был жуткий. До сих пор у меня в ушах звучит: «Убивают!»
В. Значит, вы закричали?
О. В комнате находился какой-то человек. Он бросился ко мне и стал меня душить. Я уже почти задохнулась, как вдруг моя рука наткнулась на револьвер, лежавший в приоткрытом ящике; курок у него был взведен. В этот момент человек отшвырнул меня на кровать и чем-то замахнулся, но я успела выстрелить и тут же почувствовала страшный удар по голове. Все это, господин следователь, произошло быстрее, чем я рассказываю. Больше я ничего не знаю.
В. Больше ничего? И даже не подозреваете, каким образом убийца мог выскользнуть из вашей комнаты?
О. Понятия не имею. Больше я ничего не знаю. Когда человек без сознания, он не может знать, что происходит вокруг.
В. Человек был высокий или низкий?
О. Я видела лишь тень, которая показалась мне громадной.
В. И вы больше ничего не можете нам сообщить?
О. Сударь, больше я ничего не знаю. Человек бросился на меня, я выстрелила и все».
На этом допрос м-ль Стейнджерсон заканчивается.
Жозеф Рультабийль терпеливо дожидался Робера Дарзака.
Тот не замедлил появиться.
Он слушал допрос, находясь в комнате, соседней с той, где лежала м-ль Стейнджерсон, и пересказал его нашему другу очень точно и с покорностью, которая меня поразила. Благодаря своим карандашным заметкам он сумел воспроизвести вопросы и ответы почти дословно.
Дарзак и в самом деле походил на секретаря моего молодого друга и вел себя как человек, который не только не может ни в чем ему отказать, но даже готов на него работать.
Упоминание о закрытом окне поразило репортера не меньше, чем следователя. Кроме того, он попросил Дарзака повторить еще раз показания отца и дочери о том, чем они занимались в день трагедии. Его весьма заинтересовал эпизод с обедом в лаборатории, и для пущей уверенности он дважды попросил повторить, что леснику было известно о намерении профессора пообедать с дочерью в лаборатории и откуда лесник это узнал.
Когда Робер Дарзак замолк, я сказал:
Не очень-то этот допрос приблизил решение задачи.
Наоборот, отодвинул, согласился Дарзак.
Да нет, прояснил, задумчиво возразил Рультабийль.
Глава 9
Репортер и полицейский
Мы шли втроем в сторону павильона. Метрах в ста от него репортер остановил нас и, указывая на невысокие кусты, бросил:
В павильон убийца шел отсюда.
Это были не единственные кусты в Дубовой роще, поэтому я поинтересовался, почему убийца выбрал именно их. Рультабийль указал на тропинку, шедшую мимо кустов к дверям павильона, и ответил:
Как видите, дорожка посыпана гравием. Он должен был пройти по ней, так как на мягкой земле его следов нет. Не на крыльях же он летел! Он шел, шел по гравию, отпечатков на котором не остается. Собственно говоря, по этой тропинке проходили многие, потому что это самый короткий путь из павильона в замок. Что же касается кустов, то вечнозеленые лавр и бересклет послужили убийце надежным укрытием, пока он ждал момента, когда сможет направиться в павильон. Спрятавшись, он видел, как оттуда вышли господин и мадемуазель Стейнджерсон, потом папаша Жак. Гравийная дорожка идет почти до окна передней. Следы же человека я их уже видел, а вы сейчас увидите идут параллельно ограде, значит, ему нужно было лишь сделать широкий шаг, чтобы очутиться под окном передней, которое папаша Жак оставил открытым. Оставалось подтянуться на руках и он в передней.
В конце концов, это вполне возможно начал я.
Что «в конце концов»? Что «в конце концов»? закричал Рультабийль, охваченный внезапным приступом гнева, который я нечаянно вызвал. Почему вы говорите: «В конце концов, это вполне возможно»?
Я принялся умолять его не горячиться, но он уже слишком разошелся, чтобы слушать меня, и заявил, что восхищается благоразумными сомнениями, ссылаясь на которые кое-кто (то есть я) обходит самые простые вопросы, никогда не решаясь сказать «это так» или же «это не так», в результате чего его разум приходит к такому же результату, какой получился бы, если бы природа позабыла снабдить его черепную коробку хотя бы небольшим количеством серого вещества. Поскольку я смутился, мой молодой друг взял меня под руку и уверил, что никоим образом не имел в виду меня, так как меня он ценит весьма высоко.
Но посудите сами, продолжал он, не делать правильных выводов, когда человек способен их делать, порою просто преступно! Если бы я не сделал вывода относительно гравия на дорожке, мне пришлось бы прийти к мысли о воздушном шаре! Но, дорогой мой, воздухоплавание развито еще недостаточно для того, чтобы допустить мысль об убийце, падающем с неба! Так что не употребляйте слово «возможно», когда поиному и быть не может. Итак, мы знаем, каким образом преступник проник в павильон и когда он это сделал. Он попал туда после пяти, когда хозяева гуляли. То обстоятельство, что в половине второго, когда профессор с дочерью вернулись, в лаборатории находилась горничная, пришедшая убраться в Желтой комнате, позволяет нам утверждать, что в это время убийцы в комнате, под кроватью, не было, если только горничная не его соучастница. Что вы на это скажете, господин Дарзак?
Дарзак покачал головой и заявил, что он уверен в преданности горничной м-ль Стейнджерсон, особы весьма честной.
К тому же в пять часов господин Стейнджерсон вошел в комнату за шляпкой дочери, добавил он.
Да, и это тоже, согласился Рультабийль.
Убийца влез в окно тогда, когда вы говорите, с этим я согласен, вставил я, но зачем он закрыл окно, коль скоро это обязательно должно было привлечь внимание того, кто его открывал?
Вполне возможно, что окно не было закрыто сразу же, ответил юный репортер. Однако если преступник закрыл его, он сделал это из-за того, что в двадцати пяти метрах от павильона посыпанная гравием тропинка изгибается и в этом месте растут три дуба.
Что вы хотите этим сказать? спросил Робер Дарзак, шедший рядом с нами и слушавший Рультабийля с напряженным вниманием.
Я объясню это позже, сударь, когда сочту, что настало время, но полагаю, что до сих пор я не произносил более важных слов, связанных с делом, чем эти, если, конечно, мое предположение верно.
В чем же оно заключается?
Вы это узнаете, если оно окажется справедливым. Говорить о нем пока рано: это лишь предположение.
Но вы хотя бы подозреваете кого-либо в покушении?
Нет, я не знаю, кто преступник, но будьте уверены, господин Дарзак, узнаю!
Должен признать, что Робер Дарзак казался весьма взволнованным, и подозреваю, что обещание Рультабийля не очень-то ему понравилось. «Но почему же, подумал я, он помогает репортеру, если и в самом деле опасается разоблачения убийцы?» Похоже, у моего друга создалось такое же впечатление, так как он вдруг в упор спросил:
Вы не расстроитесь, господин Дарзак, если я найду преступника?
Да я готов убить его собственными руками! воскликнул жених м-ль Стейнджерсон столь порывисто, что я удивился.
Я вам верю, серьезно произнес Рультабийль, но вы не ответили на мой вопрос.
Проходя мимо кустов, о которых недавно говорил репортер, я залез в них и показал ему на явные следы прятавшегося там человека. Рультабийль опять оказался прав.
Ну конечно! воскликнул он. Разумеется! Мы имеем дело с существом из плоти и крови, возможности у которого ничем не лучше наших, поэтому все в конце концов станет на свои места.
Сказав это, он попросил у меня вырезанный из бумаги отпечаток ноги и приложил его к видневшемуся за кустами отчетливому следу. Через несколько секунд он выпрямился и буркнул:
Черт возьми!
Я думал, что теперь он пойдет по следу, который шел от окна передней, однако он, взяв сильно влево, заявил, что нет смысла месить эту грязь и что он-де знает, каким путем убегал преступник.
Он дошел до конца стены, метрах в пятидесяти отсюда, и затем перепрыгнул через ограду и ров как раз напротив тропинки, ведущей к пруду. Это самый короткий путь, которым можно выйти из имения и попасть к пруду.
Откуда вы знаете, что он пошел к пруду?
Потому что Фредерик Ларсан крутится возле него все утро. Он явно нашел там что-то весьма любопытное.
Через несколько минут мы были у пруда.
Болотистые берега его покрывал камыш, на поверхности плавало несколько мертвых листьев кувшинки. Большой Фред видел, как мы подошли, но никакого интереса к нам не проявил, продолжая шевелить что-то концом трости.
Смотрите-ка, сказал Рультабийль, вот опять следы бегства преступника: здесь они огибают пруд, поворачивают и пропадают у тропинки, ведущей к дороге на Эпине. Он двигался по направлению к Парижу.
Почему вы так думаете? спросил я. Ведь на тропинке его следов нет.
Почему? Да из-за этих следов, которые я и предполагал здесь найти! вскричал он, указывая на четкие отпечатки изящных штиблет. Смотрите! И он тут же окликнул Фредерика Ларсана: Скажите, господин Фред, эти изящные следы обнаружены после покушения?
Да, молодой человек, ими занимались очень тщательно, ответил Фред, не поднимая головы. Видите, одни следы идут сюда, другие отсюда.
Да у него был велосипед! воскликнул репортер.
Осмотрев отпечатки велосипедных шин, следовавшие за следами изящной обуви, я счел возможным вмешаться:
Велосипед объясняет исчезновение отпечатков грубых башмаков убийцы он сел на велосипед. Его сообщник, человек в изящных штиблетах, ждал его с велосипедом на берегу пруда. Видимо, можно предположить, что убийца действовал в сговоре с этим человеком?
Нет, вовсе нет! возразил Рультабийль со странной улыбкой. Едва начав расследование, я ждал появления этих следов. Они нашлись, и теперь я их не оставлю. Это следы убийцы!
А что же с другими следами отпечатками грубых башмаков?
Это еще одни следы убийцы.
Так, значит, их двое?
Нет, преступник один, и сообщников у него нет.
Недурно, весьма недурно! вскричал со своего места Фредерик Ларсан.
Взгляните, продолжал молодой репортер, показывая нам отпечатки широких каблуков, здесь он сел и снял башмаки, которые надевал, чтобы обмануть полицию, затем встал и спокойно, шагом, дошел до дороги, ведя велосипед рядом. Тропинка здесь плохая, и он не осмелился ехать по ней на велосипеде. Доказательство этому слабые и неотчетливые следы шин на тропинке, несмотря даже на то, что земля влажная. Если бы он ехал, колеса оставили бы глубокие борозды. Нет, нет, здесь был лишь один человек: убийца, шедший пешком!
Браво! Браво! опять похвалил репортера Большой Фред, потом вдруг подошел к Роберу Дарзаку и сказал: Будь у нас здесь велосипед, мы смогли бы продемонстрировать правильность рассуждений этого молодого человека. Господин Дарзак, вы не знаете, нет ли в замке велосипеда?
Нет, ответил Дарзак, четыре дня назад, в мой последний перед несчастьем приезд, я увез свой велосипед в Париж.
Жаль! чрезвычайно холодно заключил Фред и обратился к Рультабийлю: Если так пойдет и дальше, увидите, мы придем к одинаковым заключениям. Сложилось ли у вас мнение о том, как убийца вышел из Желтой комнаты?
Да, ответил Рультабийль, у меня есть догадка.
У меня тоже, продолжал Фред, и, должно быть, та же, что у вас. В этом деле рассуждать по-разному невозможно. Когда приедет мой начальник, я все объясню следователю.
Ах, значит, должен приехать начальник уголовной полиции?
Да, сегодня после полудня. В лаборатории следователь устраивает очную ставку, на которую приглашены все, кто сыграл или мог сыграть роль в этой драме. Это обещает быть интересным. Жаль, что вы не сможете присутствовать.
Я буду присутствовать, возразил Рультабийль.
Нет, в самом деле, для ваших лет вы человек просто необыкновенный! ответил Ларсан тоном, не лишенным некоторой иронии. Будь вы немного более методичны, из вас вышел бы замечательный полицейский, особенно если бы вы меньше доверяли своему инстинкту да разуму. Такое я уже наблюдал неоднократно, господин Рультабийль: вы слишком много рассуждаете, а вам надо бы руководствоваться тем, что вы видите. Что вы, к примеру, скажете об окровавленном носовом платке и кровавом отпечатке руки на стене? Вы его видели, я же видел только платок. Итак?
Полно вам! ответил Рультабийль, несколько сбитый с толку. Мадемуазель Стейнджерсон ранила убийцу в руку выстрелом из револьвера.
Вот! Вывод прямолинейный, инстинктивный. Берегитесь, вы рассуждаете слишком «в лоб», господин Рультабийль. Логика может сыграть с вами злую шутку, если вы будете столь прямолинейны. Существует множество случаев, когда к логике следует относиться с осторожностью, обращаться с нею бережно. Говоря о револьвере и о мадемуазель Стейнджерсон, вы правы. Жертва покушения стреляла, это так. Но вы ошибаетесь, говоря, что она ранила преступника в руку.
Но я в этом уверен! вскричал Рультабийль.
Ошибочное умозаключение! невозмутимо продолжал Фред. Совершенно ошибочное! Осмотрев платок, а также обнаружив рядом с отпечатками ног капельки крови, я понял, что убийца ранен не был. У преступника, господин Рультабийль, кровь шла носом.