Я не буду тебя лечить! мрачно глядя исподлобья, выпалила Криза, когда Татльзвум раздраженно обернулся к ней. Слышишь? Не бу-ду! Просто потому что не знаю как! Я нашла как это сделать, а как вернуть обратно нет такого способа!
Возможно, это было глупо. Следовало обещать, тянуть время и ждать, ждать, ждать рассвета Только чешуйня все это! Татльзвум же не уговаривать ее будет, а Она с ужасом подумала, что он сделает с ней за долгую-долгую ночь чтобы с первыми проблесками рассвета все равно прикончить. Лучше уж сразу
Значит, все-таки ты. Ты лишила меня драконьего облика. устало сказал он. Впрочем, я и не сомневался. и он снова зашагал дальше.
Веревка натянулась, и чтоб не свалиться в грязь и не волочиться за ним следом, Кризе пришлось сорваться с места.
Я не буду лечить! Не смогу! едва не врезавшись ему в спину, выкрикнула она.
Посмотрим. не оглядываясь, буркнул он.
Год назад
Ползти на четвереньках было унизительно, не ползти невозможно. Об этом он мечтал с того момента как в первый раз пришел в себя. Если бы он мог дышать огнем, то давно бы уже спалил плетеный потолок, а так оставалось лишь глядеть в него с ненавистью и пытаться «разбудить в себе дракона». Получалось, только как человеки говорят «в переносном смысле». От бурлящей в душе ярости иногда становилось трудно дышать. В нормальном же, драконьем смысле чтоб крылья-гребень-хвост не выходило. Отметины клыков на затылке, позвоночнике и груди не заживали. Не болели, не кровоточили и не закрывались. Остальные раны затягивались потихоньку, оставляя по себе кривые длинные рубцы. Ашша говорила, что рубцы как раз почти незаметные, а скоро станут и вовсе не видны, но что б она понимала, змея недоделанная!
Вылезай уже Лизун! глядя на него как всегда мрачно, буркнул Митроха. Осточешуело из-за тебя на палубе спать! Только под крышу сунешься, так Ашша шипит: «Там болящшшший»
И тогда Татльзвум пополз наружу быстро-быстро: надо было торопиться, пока поганый человечек не сообразил, что сейчас его будут бить! И за Лизуна, и за он всерьез думает, что Тат позволит человечку спать рядом с собой?
Он ринулся вперед, запутался в занавеске, его дважды хлопнуло по голове, осыпав мелкой травяной пылью и какими-то жучками и вывалился на на Он даже забыл о твердом решении покарать хихикающего Митроху, так его поразило то, что он увидел! Он и впрямь был на на палубе? Иначе как назвать сплетенную из лозы площадку странной формы лодки плоской, с невысокими округлыми бортами, словно обрубленной кормой и лишь едва заметно выступающим вперед носом. Лодка покачивалась на подернутой зелено-коричневой ряской черной жиже жижа вздыхала, похлюпывала, пускала пузыри и время от времени тянула клейкие щупальца, будто пытаясь взобраться на борт. Не вставая с четверенек, он аккуратно глянул через низкий борт. На него уставились глаза: десятки маленьких, кровожадных глазок их обладателей не было видно сквозь густую болотную жижу, зато понятно, что за мысли бегают там, в головах: вот только наклонись, вот только приблизься уж мы-то тебя не упустим! Татльзвум злобно уставился в ответ: сейчас он дохнет огнем и надо узнать, каковы эти глазастые на вкус?
Глаза дружно моргнули и исчезли прежде, чем он вспомнил, что дохнуть огнем не сможет.
Ха! Дракон всегда дракон! гордо вскидывая голову, тихонько хмыкнул он. От этого самого гордого вскидывания голова закружилась, и он чуть не растянулся на плетеной палубе. Услышал Митрохино хихиканье и цепляясь за бортик, начал медленно подниматься. Наконец выпрямился в полный рост, шатаясь от слабости, но любопытно вертя головой по сторонам. Насколько хватало глаз, точно такие же лодки качались на болотной воде, а по ним стояли, сидели, лежали, ходили, ползали, и даже перепархивали существа. Татльзвум едва удержался, чтоб снова не потрясти головой. Казалось, что здесь собрались все ирийские твари! На соседней лодке зеленый ящер сэв, в одной безрукавке на чешуйчатое тело, насаживал заплатку на штаны, кажется, состоящие из одних лишь заплат. С другой стороны парочка петухоголовых и змееногих абраксасов, кажется, ссорились, гневно подкукарекивая и наскакивая друг на друга. Морской воин зитирон с фырканьем и плеском вынырнул из черной жижи, вскарабкался на борт абраксасы немедленно прекратили ссору и принялись деловито обирать с него тех самых глазастых тварюшек, вцепившихся в непробиваемую зитиронову чешую. Обобрали и потащили куда-то, зитирон немедленно нырнул обратно. Еще дальше коненогий корнут разделывал чью-то тушку, походя накалывая отрезанные куски на собственные рога, а безголовый аримфей пускал голодные слюни из пасти на животе. Татльзвум снова едва не свалился за борт катая одинокий глаз в треугольной глазнице, на него пялился самый настоящий зубастый сыроед! А ведь он сам, своими руками, вырезал это питающееся разумными существами мерзкое племя, когда когда выдавал себя за своего треклятого братца Айтвараса перед его трижды треклятой ведьмой!1
Я им всем еще покажу и Айтварасу, и ведьме, и Кризе, особенно Кризе! прошептал он, стискивая кулаки.
Это ты, что ли, Лизун? раздавшийся за спиной ленивый голос нет, скорее ленивый рев, заставил Татльзвума вздрогнуть и обернуться.
Перед ним, закрывая широченными плечами заходящее солнце, стоял человеко-тур: на широких человечьих плечах сидела рогатая бычья башка. Точно такой же, как тот, что уничтожил братец Айтварас перед битвой с Прикованным!2 Тату даже на миг показалось, что тот же самый, но это было невозможно это в любом случае было невозможно!
Вы ж все сдохли! выпалил он, и по тому, как тур наклонил рога, а из широких ноздрей вырвались две струйки пара, понял, что пожалуй, этого не стоило говорить. Ну, твари создания те, кого сделал Прикованный! Когда ведьма уничтожила Мертвый Лес
Тур начал рыть человечьей ногой плетеную палубу, лодка качнулась и Тат смолк. Хотя что может эта тварь сделать дракону? Да он таких целыми стадами стаями одной левой лапой
А я вот не сдох! прогудел человеко-тур, недобро уставившись на Татльзвума маленькими, налитыми кровью глазками. Может, потому, что живым был, не дохлым, когда меня в Мертвый Лес притащили. Тебе что-то не нравится, Лизун?
Я не Лизун! вскинулся Татльзвум.
Лизун! прогудел тур, окидывая его долгим взглядом от впалых щек до тощих босых ног. Вот смотрю на тебя и вижу Лизун как есть! Эй, народ! его густой бас прокатился над лодками, заставив суетящихся тут и там существ замереть, прислушиваясь. Солнце садится! Тащите кто чего добыл сюда! Тут сегодня делить будем. он хозяйским взглядом окинул лодку.
Затаившийся у борта Митроха скривился, но тут же отвернулся, пряча лицо. Человеко-тур неспешно отправился на нос лодки, где и уселся, широко расставив ноги и уперев кулачищи размером с детскую голову в человечьи, но по-бычьи толстые бедра.
Из-за спальной «плетенки», длинной и узкой, как пинал, выскользнула Ашша с горшком в руках, и с поклоном протянула его туру. Тот пристроил его на колени и принялся пальцами выбирать рыбу, время от времени морщась неодобрительно, а то и выбрасывая куски за борт.
Переступая и перепрыгивая с лодки на лодку, на палубе начал собираться местный народ. Татльзвума в очередной раз затошнило каждый, ступающий на палубу, раскачивал лодку все сильнее и сильнее. Когда через борт неуклюже перелез здоровяк макровит с львиной гривой, пришлось схватится, за что попало, чтоб не вылететь за борт. Чем попало оказалось развернутое, как парус, ухо энатокета громадное, так что им укрываться можно, оно свисало бахромой изуродованной плоти. Будто когда-то это ухо пытались отгрызть. Энатокет дернул ухом, мрачно глянул на Татльзвума, но скандалить не стал.
Ашша торопливо заползла сверху на их спальный пенал, затащив за собой Митроху, а на освободившееся место посреди палубы прибывшие сваливали мешки и корзины. Наконец, последний туесок с чем-то мерзко пахнущими и извивающимся занял свое место и над болотом воцарилась тишина. Местные просто стояли и ждали. В молчании было слышно как человеко-тур, чавкая, жует рыбу. Шумно облизывается. Шарит пальцами в горшке. Переворачивает и стучит об дно, сливая остатки жира в широко раззявленную пасть и наконец небрежно бросает горшок за борт, в болотную жижу. Судя по скрежету, там его начали грызть.
Так, что тут? человеко-тур неспешно присел рядом со сложенной на палубе добычей. Горшок со слабо светящимися водорослями отставил в одну сторону. Корзину с еще бьющейся рыбой в другую. Поднял на весу плетеный короб изнутри доносилось негромкое жужжание, прикинул вес на ладонях жужжание стало громче, отчаяннее
Вовремя это ты рой снял. одобрительно кивнул тур.
Макровит радостно заулыбался.
Завтра на обмен понесем. короб отправился к водорослям.
Что там? шепотом спросил Тат, дернув энатокета за изуродованное ухо.
Ушастик выдернул ухо из его пальцев, закинул за спину, поглядел недовольно, но все-таки буркнул:
Мертволесские мухи.
Зачем? изумился Тат, на что получил в ответ еще один грозный взгляд и энатокет отвернулся.
Мухи отправились к водорослям, а человеко-тур начал споро раскладывать принесенное в две стороны: та кучка, что с мухами и светящимися водорослями оказалась поменьше, вторая с рыбой, лишайниками, ползающими в решете червями, и прочей, видать, съедобной живностью побольше.
Ты, ты и ты наконец человеко-тур ткнул толстым пальцем в парочку человеков и зитирона. Отнесете на мою лодку. с довольным видом он кивнул на меньшую кучу.
Выбранная троица безропотно принялась таскать отложенные короба с лодки на лодку, а остальные, довольно загудев и очевидно расслабившись, принялись выставлять перед человеко-туром плетеные туески. Соскользнувший с крыши спальной «плетенки» Митроха торопливо добавил к ним свой короб. Татльзвум невольно кивнул: ясно, намечается раздел добычи. И оценивающе прищурился на человеко-тура а неплохо устроился, тварь Прикованного!
Тот для начала отложил в отдельный, изукрашенный короб лучшую рыбу, лишайники в червях поковырялся и побрезговал (Татльзвум бы тоже не стал!), и снова отправил отобранную снедь к себе. И наконец начал неспешно и придирчиво оделять едой народ. Немного червей в один туесок, в другой, в третий Сыпануть горсть лишайника туда и сюда выделить по рыбине Туески наполнялись неравномерно, заставляя одних довольно кивать, а других хмуриться. Но все молчали, только макровит растянул толстые губы в счастливой усмешке, когда в его туесок плюхнулась лишняя рыбина.
Все! отряхивая широкие, как лопата, ладони, человеко-тур поднялся. Варите, жрите, спите и чтоб тихо мне!
Тат поглядел на туески и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота и одновременно желудок откликается пронзительной голодной трелью.
Народ негромко загомонил руки, лапы и щупальца потянулись к туескам
А Ашше? дрожащий от обиды голос Митрохи прозвенел над болотом. Человечий мальчишка стоял, прижимая к груди едва на треть заполненный туесок. Ашше как же? Вчера на треть меньше дали, нынче так и вовсе на одного не хватит, а нас трое!
Ишь ты! негромко хмыкнул соплеменник Ашши, молодой никс с ободранной чешуей на хвосте и шрамом через всю щеку. Непонятно только одобрительно или осуждающе. Вступается малой за старую да пришлого!
Тур медленно обернулся к мальчишке:
Ашша твоя не наработала. тяжело отрезал он. Ты насобирал на половинную долю. Ее вы и получили. и ступил на бортик, собираясь покинуть лодку.
Ашша лечит! отчаянно заорал Митроха. Скажи, Ирчун? он повернулся к ящеру сэв. Когда тебе глазастые шкуру прокусили, кто тебя на ноги поставил? А ты? Митроха уставился на макровита. Когда ногу багром пропорол, вот тут у нас на тюфяке валялся! он ткнул пальцем в плетеный «пенал».
Макровит тихонько всхлипнул и обиженно поглядел на Митроху вспоминать ему явно не хотелось.
Нынче есть тут больные? тур обвел тяжелым взглядом притихший народ. Никто не откликнулся, все отворачивались, боясь встретиться с ним взглядом. Есть больной есть ей доля. отрезал он. А нынче никого твоя Ашша не лечила.
Она травы лечебные собирала, и
Вот пусть свое сено и жует! он демонстративно оскалил длинные, острые, совершенно волчьи клыки, намекая, что уж сам-то сено жевать точно не станет. Пришлого ее подбирать тоже никто не заставлял. Хочет чужаков тащить пусть сама и кормит.
Так разве остальные сюда не также попали? вдруг подала голос молчавшая до сих пор Ашша. Пикчу из трясины выдернули. она указала на маленького, в половину человечьего роста мужичка в высокой шапке. Ухан сам пришел, когда ему ухо на Торжище пометили
Ну и нечего поминать, тут я не ворую. недовольно буркнул энатокет.
Да и ты старая никса внимательно поглядела на человеко-тура. Сюда ползком приполз: и лечить пришлось, и откармливать.
Тур заревел громко, надсадно, яростно. С размаху бухнул себя кулачищем в грудь и в один шаг преодолел расстояние до плетеного «пенала». На миг его налитые кровью глазки оказались на одном уровне с сидящей на крыше никсой а потом его громадная ручища ухватила старуху за горло, приподняла и затрясла так, что змеиный хвост никсы закачался в воздухе.
Никогда! Чуешь, никогда! он снова встряхнул старуху. Не смей со мной спорить!
Хррр! никса захрипела, царапая слабыми пальцами руку человека-тура.
Пусти! Пусти Ашшу! завизжал Митроха, бросаясь к туру.
Тот рявкнул и другой рукой отшвырнул мальца, так что тот приложился спиной об бортик. Ставшие вдруг багрово-алыми глаза тура жутко выкатились из глазниц, язык свесился меж клыков, он с упоением глядел как лицо Ашши синеет, и как она все слабее пытается разжать его пальцы на своем горле.
«А ведь он ее сейчас убьет. понял Татльзвум. Я останусь без лекаря, без еды, без драконьего облика, не зная дороги с болота, в этом сборище тварей, которым на меня хвостом махать. Даже тем, у кого хвостов нет.»
Резкий толчок с места он взвился в воздух и обрушился на тура всем телом. И сам рухнул к его растоптанным сапогам, задыхаясь от мгновенно накатившей слабости. Бугай пошатнулся не столько от удара, сколько от удивления, и разжав пальцы. Ашша с шумом шлепнулась на плетеный настил, хрипло, со стоном задышала. Тур изумленно поглядел на успевшего подняться на четвереньки Татльзвума, и толстые бычьи губы растянулись в зловещей усмешке, открывая волчьи зубищи.
Ну да, пришлый ухмыльнулся тур и замахнулся, пнуть Татльзвума ногой в живот.
Тот перекатился по палубе, уворачиваясь от удара. Не встретив сопротивления, тур провалился в собственный удар. Кто-то пнул Тата под зад, снова выталкивая на середину, но он стремительно изогнулся и вскочил. Стиснул кулаки. Что может этот тупой бык противопоставить настоящему воину-дракону? Превратиться бы он даже замешкался на мгновение, представляя как вспыхивают под его огнем жалкие лодчонки и мечутся, вопя, здешние твари
Летящий ему в голову кулак быкоголового он заметил в последний момент. Увернуться уже не успевал, лишь отдернул голову. Удар прошелся вскользь, но даже от него повело в сторону и зазвенело в ушах.
Бей его, тур! заорали из толпы. Бей! Бей! Бей!
«Ах вы ж человечки! И прочие!» захлебываясь яростью, Тат кинулся на тура.
Тур раскрыл лапищи каждая как бычий окорок и принял противника в объятья.
Татльзвум почувствовал как плечи его точно в тисках зажали. Захрустели ребра. Под напором бычьих лап плечи сдвигались все ближе и ближе