Ты только что совершил распятие, сынок, всего Пантеона, улыбнулся Архимед.
Я разговариваю с сумасшедшим, к тому же еще и нищим, в то время когда мои сослуживцы набивают карманы сицилийским золотом, картинно произнес юноша, проболтай я с тобой еще немного, и мне не достанется ни монет, ни женщин, ни маленькой толики славы завоевателя Сиракуз, которую я оплатил своей кровью. При этих словах легионер продемонстрировал старику кровоточащую рану на правом плече.
Тогда поторопись, невозмутимо ответил Архимед, успеть насладиться чужой болью и страданием.
Он ткнул мыском сандалии в песок:
В этом и состоит Свобода Выбора, но не забывай об Ответственности, которая пока еще давит (Архимед провел веткой по горизонтальной линии), а не является партнером (оливковая указка «запрыгала» через гиперболу на вертикальном участке).
Легионер, как завороженный, следовал взглядом за кончиком прутка, выписывающего разнообразные дуги, штрихи, окружности и «восьмерки» около «муравьиной горы». Что-то внутри головы кричало: «Иди в следующий двор, пока не поздно, пока разграбление города на полпути, пока еще есть время», но мягкий, ласковый голос сердца шептал: «Останься здесь, сделай правильный выбор, у старика есть то, чего не найдешь в сундуках и кошельках, не увидишь за оторванной половицей или сломанной каменной кладкой тайника».
Легионер колебался, что категорически запрещено человеку с оружием в руках. Видел бы меня сейчас центурион, думал он, все слова застряли бы в горле, а глаза точно вылетели бы из раковин. Хотя, возможно, что-нибудь вроде «солдат никогда не гнет спину перед врагом» сотник и выдал бы, а уж после затрещина, сравнимая с ударом стенобитного орудия.
Кстати, а почему линия «муравейника» изгибается так резко, от почти горизонтальной к почти вертикальной?
Старик, воскликнул юноша, отчего твоя черта согнулась, как рыба, выброшенная на песок?
Это точка излома, момент Пришествия, ответил Архимед, сидевший с закрытыми глазами.
И кто должен прийти? недоуменно спросил солдат.
Тот, кто принесет в Мир символ Божий, Крест, тот, кто объяснит Свободу и Ответственность всем, а не одному, как я толкую тебе сейчас.
Как же он сделает это?
Житием своим и смертию, из-под опущенных век Архимеда покатились слезы.
Если у тебя есть еще что-то, говори, время, проведенное в беседе с тобой, слишком дорого обходится мне, заторопил юноша старика, прислушиваясь к шуму, замешанному на гоготе солдат и женских воплях, перемещающемуся по городу.
Ты задаешь вопросы, я ищу ответы, смиренно промолвил Архимед.
Тогда вот тебе задача, старик. Кто, даровав возможность делать все, что заблагорассудится, удержит безрассудство вольного в пределах «муравейника»? Скажи рабу свободен, он и хозяина убьет. Что ж Бог твой, а моих вообще числом двенадцать, не додумался до этого, иль ты в своих речах мне лжешь?
Юный воин во гневе разметал песчаный «холст», затоптав изображенную оливковой веткой схему бытия.
Додумались, мой друг, тысячелетие уж как в фараоновых землях хранятся письмена, высеченные на камне, кои и заповедовают, что делать, а чего не делать, дабы уравновешивать Свободу и Ответ за нее, Архимед открыл глаза, числом двенадцать.
Странное число, почему не десять, как в моей контубернии, удобно, возмутился легионер.
Каждую из заповедей давал Бог, а их, как ты настаиваешь, двенадцать, снова улыбнулся Архимед.
Один, ты сказал, возразил юноша.
Один, себя двенадцать раз повторивший, подтвердил Архимед.
Ты спорщик, каких свет не видывал, старик, рассмеялся римлянин, но мне пора, я сыт твоими россказнями и плоть свою удовлетворил той Истиной, что обнажилась для меня. Стал ли я богаче? Верю, что да. Прощай, укройся в доме, он беден так же, как и ты, и вряд ли кто из легионеров позарится на жалкое жилище и старца, что без умолку бормочет о неведомых вещах.
Юноша развернулся к выходу, но вдруг услышал за спиной:
Постой.
Старик неторопливо поднялся со скамьи и снова прочертил на песке свою гиперболу.
Войдя в мой дом, ты находился здесь, и он ткнул прутом в горизонтальную часть линии, недалеко от начала, речь о твоем сознании, мой друг. Я в этот момент примерно тут, и старик передвинул свою указку в вертикальную часть линии, чуть выше излома.
Что же с того? весело спросил солдат, вытягивая шею в сторону смещающихся к центру города звуков разграбления.
Теперь ты находишься там, где не должен быть подле меня. Ты узнал то, чего не прожил, а значит, не осознал.
Архимед провел линию от нижней точки к верхней:
Я «перетащил» тебя насильно, так же, как Архием Коринфский убедил меня в свое время запроектировать на «Сиракузии» две дополнительные башни, что привело в дальнейшем к гибельным последствиям для судна во время шторма.
Легионер подошел к старику и похлопал его по худому плечу:
Ничего, мне неплохо здесь, и он указал гладиусом на верхнюю точку.
Моя Свобода Выбора выплеснулась через «линию ограничения», я не удержал страстного желания учительствования в рамках предоставленной ответственности. Я сделал то, чего не должен был, гордыня прорвала сети, и я лечу в тартар. Архимед посмотрел прямо в глаза солдату. Откровение имеет определенный вес, и для познавшего, и для открывшегося.
Он мягко взял правую кисть юноши и направил гладиус острием себе на грудь:
Мой выбор смерть.
У римлянина глаза полезли на лоб:
Глупости, старик, я не стану убивать тебя.
Ты делал это много раз бездумно, как машина, сотвори же сейчас осмысленный акт выбора, все знание о коем я передал тебе, настойчиво проговорил Архимед, нажимая лезвием на себя. На тунике проступило алое пятно.
Солдат отдернул руку:
Поведай мне причину столь странного желания, и если убедишь, я сделаю то, о чем просишь.
Архимед вздохнул:
Я вроде бы уж все сказал тебе, но повторю, знать, не дошли слова мои ни до ушей, ни до разума, ни до сердца. Всяк ограничен в могуществе своем согласно багажу, что за плечами он имеет, как видит мир и в нем себя, на что способен боле впустить или отдать и жертву видит в чем, в ничтожном иль в великом. Его Олимп имеет высоту по силе ног, а захоти он прыгнуть выше, то крыльев не дано и весь полет паденье в пропасть, то есть смерть.
Скорей, старик, раздраженно окликнул Архимеда солдат, мне не достанется от славных Сиракуз буквально ничего, пока ты водишь хороводы слов вокруг меня.
Война лишила меня всех учеников, быть может, кровь кого-нибудь из них засохшими пятнами «украсила» твой меч, а коли забрал их «совокупный ты», то и пришел ко мне.
Да я случайно, возразил юноша, мог завалиться и к соседу.
Архимед покачал головой:
Ты заменил их всех, энергия прерванной не в срок жизни привела тебя, ты полон ею, ты стал этой энергией.
Старик, я не собираюсь быть твоим учеником! закричал легионер и угрожающе поднял гладиус.
Сделай то, что предначертано моим выбором, Архимед ринулся на солдата. Меч опустился, римлянин у самого выхода из дворика оглянулся возле мраморной скамейки, широко раскинув руки, лежал старик. От левого плеча вниз до пояса по белой тунике расплылась алая река, немного напоминающая гиперболу Выбора и Ответственности, ценности которой не хватило поверженному для оплаты своей жизни.
Кто ты, Архимед? Что заставило тебя принять смерть от руки того, кому передал увиденное и осознанное тобой в последние минуты пребывания на плотном плане?
Неужто желание сохранить обретенную Истину не только в душе своей, но и в сердце случайного ученика, дабы не растерять ее крупицы в потоке времени, не упустить золотую рыбу одной парой усталых рук и не потеряться, не разбрестись по странам и столетиям, но родиться рядом, ибо связаны кармическим узлом убийца и убиенный и встреча их в мире проявленном гарантирована, даже в качестве учителя и ученика.
Кто ты, Архимед? Может, ты и я?
Маленький Человек, цветок и зернышко
Правитель той страны был ростом невысок
И, чтоб не выделяться из народа,
Недолго думая, всем головы отсек
Не терпит конкуренции природа.
Соберись с силами, путник, там, наверху, куда уводит узкая тропа, все еще видны руины грозного замка Властителя окрестных земель, что не знал устали в ратных трудах, не носил жалости в своем сердце и отрекся от мудрости не быть таковым, хотя предстать в подобном «обличье» пред Создателем есть полный резон отправиться в Темные Чертоги, где аспиды жалят воспоминаниями, а василиск снедает глаза клыками обличающими, и стоны страдающих тонут в вое тамошнего Хозяина.
Так и случилось бы с несчастной душой Тирана, не оберни он судьбу свою вспять, неожиданно для всех, но более для себя, а посылом такому изгибу Фатума послужило
Впрочем, об этом лучше расскажет Маленький Человек, который встретит терпеливого путешественника на холодных камнях былого величия с цветком тысячелистника в правой руке и пшеничным зернышком на левой ладони. Он широко улыбнется, когда ты, пыхтящий, как котел с бобовой похлебкой на пылающем костре, измученный острыми боками придорожного аргиллита и цепкими руками колючих кустарников дикой розы, мокрый от пота, словно полдня, пока ты поднимался в гору, не светило яркое солнце, а валился с небес ливень, как во дни приснопамятного Потопа, преодолев последний поворот треклятой тропинки, ахнешь, увидев открывшуюся взору картину останков гигантского монстра, сотворенного руками тысяч рабов, поднимавших тем же путем, что пройден тобой, доломитовые блоки и мраморные плиты, дабы усладить глаз и выполнить волю Властителя, и скажет: Я ждал тебя.
А ты, все еще пораженный гигантскими размерами руин, усиленными (на контрасте) скромными габаритами их обитателя, обескураженно пробормочешь: Меня?
Именно тебя, мой друг, таков будет ответ.
Думаешь, сон обернулся явью, иллюзия примерила шляпку реальности и слилась с ней, юркая ящерка, скинув изумрудную кожу, превратилась в Маленького Человека и он разговаривает с тобой голосом твоего же воображения? Но ведь ссадины на руках и колючки в одеждах настоящие, а аромат розмарина, веточку которого сорвал на крутом склоне и засунул в котомку, до сих пор будоражит нос, значит, небыль происходящего не так уж отличается от были не случившегося, а стало быть, стоит послушать того, кто неотрывно смотрит на тебя снизу вверх и жаждет ответственного внимания.
Что примешь от меня? тем временем обращается к читателю обитатель руин и протягивает обе руки. Не пожимай недоуменно плечами, едва отдышавшийся путник, нужно сделать выбор.
А в чем разница? спросишь, но не меня, а Маленького Человека.
Тысячелистник история Большого Человека, ставшего Маленьким, а зерно наоборот, лукаво подмигнет собеседник. Выбирай.
Цветок, сразу же пришло мне в голову, прости, читатель, возможно, твой выбор был иным.
Тогда слушай, Маленький Человек удовлетворенно кивает головой, историю Тирана. Давно истлели кости тех, чьи руки тесали этот камень, память потомков уже не хранит имена, украшавшие гербы вельмож и рыцарей, вхожих в эти покои, ржавчина не оставила и следа от некогда грозных ворот, пускавших за стены, ибо другим образом попасть внутрь было не под силу ни одной армии мира, столь велик и крепок был замок, символ Властелина.
Многие тысячи невольников и невольниц, еще более многие тысячи воинов, глубокие подземелья, наполненные чужим золотом и страхом, реки вин, перемешанных с кровью, вычурное великолепие вверху и неподдельный ужас внизу, все имел Тиран и от обладания всем сходил с ума. Порабощенные соседи, приносящие дары и присягающие на верность, не знали, как угодить Суверену, «ослепшему» от блеска злата и каменьев, «оглохшему» от песнопений сладкоголосых дев и диковинных птиц, «онемевшему» от прелестей девственниц, лжи придворных.
Однажды в разгар шумного пира (надо сказать, предприятия, давно набившего оскомину Властителю по причине ежедневности и однообразия) герольд подвел к трону старика, почтительно предложившего Тирану обычное, ничем не примечательное, к тому же и плохо сделанное серебряное блюдо.
Кто таков? не глядя на подносящего, обратился Властитель к герольду.
Дальние селения на окраине ваших северных владений, Господин, захваченные вчера. Это их представитель.
Зачем мне это блюдо? насмешливо поинтересовался Тиран у старика. Если только отсечь твою голову и отправить на нем обратно.
Место уже занято, Ваше Великолепие, коротко ответил старик.
О чем ты, несчастный? возмутился Властитель.
Блюдо с даром для Вас, моя же голова не достойна лечь рядом.
Тиран посмотрел на пустое блюдо:
Чего же не зрят очи мои, но что есть там, столь важное, что оно важнее твоей головы, хотя и ее цена невысока?
Он улыбнулся, и зал подобострастно захохотал, отдавая должное шутке хозяина.
В дар я принес то, чего не найти ни в ваших кладовых, ни в ваших владениях и даже ни в вашем воображении, негромко промолвил старик.
Порази меня, грозно произнес Тиран, приподнимаясь с трона.
Нанести большего оскорбления Властителю было невозможно, тронный зал притих, как замирал всякий раз при объявлении войны очередному сопредельному государству (хотя, в нашем случае, подобные эксцессы стали нормой).
На блюде «совесть ребенка», Ваше Великолепие, старик жестом указал на центр подноса.
Не вижу, небрежно отозвался Тиран.
Для нас видимо только то, чего мы осязаем сами, именно то, что в нас есть, многозначительно прошептал старик.
И что мне делать с тем, чего не вижу я, а значит, и не обладаю? Властитель схватил за ухо мальчика-раба, стоящего с опахалом подле него по правую руку и притянул к себе: Ты что-нибудь видишь, раб?
Мальчишка, корчась от боли, пропищал:
Белый цветок, Хозяин.
Тиран оттолкнул раба в сторону и посмотрел на блюдо в центре лежал маленький цветок тысячелистника.
Ты подбросил его? угрожающе обратился он к старику.
Он «расцвел» сам, как только его «узрел» твой раб, улыбаясь, ответил старик.
Что это за цветок?
Греки назвали его в честь Ахиллеса, сок этого чудесного растения останавливает кровь после ранения, старик протянул блюдо Тирану, а в тех краях, где слышен шелест ангельских крыльев, тысячелистник символ Совести, останавливает потерю Божественной энергии после грехопадения.
Объяви сейчас Властитель войну всему миру или огласи герольд имя Сатаны, среди прибывших на пир гостей, в зале было бы не столь тихо. Всяк боялся вздохнуть, пошевелиться, моргнуть, в общем, хоть как-нибудь проявить свое присутствие. Знать дорого заплатила бы, лишь бы не быть сегодня в списках приглашенных, а чернь предпочла бы выносить помои и чистить отхожие места, нежели прислуживать за столом.
Тиран молчал. Волны размышлений пробегали по хмурому челу, тяжелый взгляд придавил цветок к блюду, расплющил его в попытке разглядеть за белым пятнышком нечто большее, чем хилые лепестки незатейливого кустарника. Старик, не шелохнувшись, держал на вытянутой руке удивительное подношение. Наконец Властитель прервал молчание:
И что, такие цветы растут только в тех краях, где шелестят крылья ангелов?
Они цвели и у нас, пока не пришел ты, смело ответил старик, это последний, не затоптанный железным сапогом, он твой.
Тиран протянул руку и пальцами, отягощенными перстнями и кольцами, осторожно, словно погружал их в плоть врага с тем, чтобы, ухватив за сердце, выдернуть его, еще живое и трепещущее, взял с блюда цветок тысячелистника.
Наберись смелости хоть один из присутствующих и оторви опущенные глаза от пола, увидел бы более редкое, чем огненный хвост кометы, явление слезинку на лице Властителя. Единственным свидетелем невероятного факта случилось стать старику. Тиран, сжав цветок в кулаке, кивнул страже: