Я бы советовал не говорить об этом, сказал Ярослав. Ни с кем, кроме меня.
Потому что меня сочтут сумасшедшей? спросила Катя.
Не исключено.
В отчетах и документации сельскохозяйственного комитета Прешовского края ферма Немцовых числилась коллективным крестьянским хозяйством принадлежащим народу и существующим для народа кооперативом, руководил которым, как правило, условный выпускник городского техникума по специальности в сфере молочного производства, подчинявшийся гласу народа и уставу партии. Но поскольку Немцовы содержали всего тридцать одну корову, из которых дойными были только двадцать шесть, и прекрасно справлялись с ведением хозяйства без особой сторонней помощи, ферме каким-то чудом удавалось оставаться семейным предприятием, а ушлые выпускники техникумов так и не появлялись на горизонте, чтобы отнять у них бразды правления. Фермой заведовал Кристоф, пока однажды вол, сорвавшийся с привязи, не наступил ему на левую ногу, раздробив полдюжины костей. Тогда его место занял Ярослав, и хотя никто из комитета не давал разрешения на подобный семейный подряд, вмешаться тоже никому не приходило в голову. До Кристофа это место занимал его дед, старый Грегор Немцов, который жил здесь еще тогда, когда ни колхозов, ни комитетов не было и в помине и крестьяне могли свободно владеть землей, торговать и засевать свои поля всем чем заблагорассудится; а до старика Грегора был другой Немцов, чье имя уже успело позабыться, а до него третий, и так далее, и так далее. Многие и многие поколения Немцовых разводили коров в этой долине. Земля была у них в крови.
Ежедневно к утренней дойке из соседнего города Попрад приезжали на велосипедах двое мальчишек, оба едва ли старше Кати. Йорди был долговязым и угловатым, с лицом, похожим на крысиную мордочку, и торчащими во все стороны зубами.
Такими зубами только кусаться, говорил про него Ярослав.
Отец Йорди был сотрудником службы госбезопасности Чехословакии. На ферме всегда следили за тем, чтобы много не болтать в присутствии парня. Он был надежным работником и вроде бы порядочным, но лишняя осторожность еще никому не вредила. Мало ли что он потом мог растрепать своему отцу?
Второй из ребят, Марат, был старше Йорди, но казался почему-то сущим ребенком. Он никогда не ходил в школу, не умел читать и считать, а разговаривал так невнятно, что почти никто, за исключением Кати, не мог разобрать его речь. Все это не имело значения. Слова теряли свой вес, когда наступало время дойки. Юноши хорошо управлялись с коровами, а это, со слов Ярослава, было единственным, что от них требовалось.
Коровы понимают, говорил он и объяснял Кате: Повезло, что хоть кто-то нам помогает. Все деревенские мальчишки разъезжаются по городам. Нынче никто не хочет доить коров.
Катин дедушка Кристоф, с сигаретой в зубах, выходил во двор после завтрака, брал лопату и направлялся выгребать навоз из коровника и стелить новую солому. Сестра Ярослава Марта, в дни, когда Катя задерживалась на уроках, пораньше отпрашивалась с работы на телефонной станции и помогала на ферме с вечерней дойкой. Катя доила коров по утрам вместе с отцом и ребятами из Попрада, а потом переодевалась к школе, в то время как Ярослав запрягал лошадь, а мальчишки грузили в телегу бидоны, полные молока. Таков был заведенный порядок, продиктованный опытом и соображениями экономного расходования сил. В летние месяцы они много шутили и смеялись, но зимой притихали, стараясь сохранять драгоценное тепло своих тел, натягивали толстые перчатки из кожи и работали молча, под свист восточного ветра, гуляющего по коровнику. Ярослав, которому стукнуло уже сорок, коренастый, с густыми усами и печальным взглядом, был одет в рабочую спецовку, зимнюю военную форму и русскую шапку-ушанку, завязанную под подбородком.
Ну и ветер, из самой Сибири дует, говорил он, низко надвигая шапку на глаза, и только его замерзший нос алел из-под нее маковым цветом.
В восемь утра, когда коровы были подоены, а маслобойки заполнены, Немцовы прекращали все свои дела и считали удары курантов на нововышненской ратуше, прислушиваясь к отголоскам колокольного звона, эхом прокатывающегося по долине реки. После этого Ярослав отвозил свежий удой на молокозавод, по пути совершая одну-единственную остановку на углу улиц Водаренская и Франя Крахя, откуда Катя шла последние десять минут до школы пешком.
Однажды, сказал Ярослав дочери, пока телега, запряженная старой лошадкой, тащилась по шестикилометровой дороге в город, тебе приснится что-то плохое.
Катя не ответила. Она следила за крысой, которая шныряла по канаве, вращая в воздухе черным упругим хвостом.
Катя?
Крыса исчезла в норе.
Я знаю, папа.
В апреле снег начинал сходить с Татр. Реки разливались от талых вод. На Водаренской Катя соскочила с телеги и, перешагнув через непокорный ручеек ледяной горной воды, струившийся вдоль дороги, послала отцу воздушный поцелуй.
Однажды, повторил Ярослав, свешиваясь к ней с повозки, воспоминания накроют тебя с головой. С твоей матерью так и случилось. Я знаю. Она бы тоже хотела предостеречь тебя. Тебе будет нелегко.
Но все это в прошлом, сказала Катя.
В прошлом, все в прошлом, милая моя Катенька. В нем есть хорошее, но есть и плохое. Есть хорошие люди, но есть и плохие. Есть сны, которые подарят тебе улыбку, и сны, от которых ты проснешься в холодном поту.
Ты уже не раз говорил это, папа.
Знаю. Но все равно не смогу помочь тебе, когда момент настанет. Однажды ты тоже узнаешь, где спрятано золото Элоизы. Он улыбнулся и послал поцелуй ей в ответ.
У Элоизы было золото?
Так говорила твоя мама. Только смотри, никому об этом не рассказывай.
Не буду.
* * *
Днем, когда погода стояла ясная, а делать на ферме было, по сути, нечего, Ярослав коротал время во дворе, сидя на лавочке со своим отцом. Вместе они смотрели на горы, задрав головы, будто в ожидании божественного откровения, и подолгу курили скрученный в папиросы темный маслянистый табак, так что в безветренный день дым над ними повисал коромыслом. На лавочке между ними ютилась Катина собачонка терьерица по кличке Зорька.
Нашел бы ты себе новую жену, время от времени говорил Кристоф мужчине.
А зачем? Ты, вон, так и не женился во второй раз.
Времена изменились.
Времена никогда не меняются.
В этот день Ярослав рассказал отцу о Катиных снах.
Все возвращается на круги своя, рассудил старик. Мы хотим, чтобы лето длилось вечно, но зима всегда не за горами.
А если ей взбредет в голову уехать? спросил Ярослав, катая в пальцах табак. Она уже говорит о Париже. Вдруг она захочет туда попасть?
Непременно захочет. Но мы словаки. Кристоф пожал плечами. Здесь Восток, а не Запад. Куда нам ехать отсюда? Окна в остальной мир заколочены.
Меня тревожит, что еще немного, и она больше не сможет быть здесь счастливой. Да и откуда тут взяться счастью? Она увидит полмира в воспоминаниях своей матери. И кто знает? Возможно, захочет отправиться на поиски своего золота. И можно ли ее в этом винить? Я бы тоже захотел на ее месте. Ярослав перевел взгляд на горы, вершины которых были спрятаны за облаками. Я всегда хотел уехать. И даже не из-за золота.
Знаю, сказал Кристоф.
Сорок лет я прожил без всякого золота и могу прожить без него еще столько же. И все-таки. Я не отказался бы увидеть хоть один уголок мира за пределами этой долины. Не отказался бы от возможности высказать свои позиции вслух. Каких только планов не строили мы с Францей, но им не суждено было сбыться. Он покрутил папиросу между большим и указательным пальцами, утрамбовывая табак, и продолжил, понизив голос: Она хотела показать мне Америку. Хотела показать мне Нью-Йорк. Она говорила, что в Нью-Йорке я бы стал богатым человеком. Я бы водил «кадиллак». Мы бы ездили отдыхать в Калифорнию.
Все мы о чем-то мечтаем, сказал Кристоф. Даже товарищ Сталин не смог запретить людям мечтать. Видит бог, он пытался.
Ярослав оглянулся по сторонам.
Говорят, если одеться во все черное и взять с собой груз, чтобы после наступления темноты проплыть через Девинские ворота, не выныривая на поверхность Дуная, крепко зажав в зубах отруб резинового шланга, можно доплыть из Братиславы до Австрии. Граница там проходит прямо посередине реки.
Попробуй, и получишь пулю, заметил старик. Там многих застрелили. Пограничники следят за рекой как коршуны. Они стреляют по всему что движется. Он пошарил взглядом по двору фермы и, убедившись, что Йорди не было поблизости, продолжил: Наши пограничники самые жестокие, не считая берлинских. По реке у них расставлены сети, чтобы поймать тебя. А еще прожекторы. И собаки.
В таком случае, протянул Ярослав, затягиваясь папиросой и выпуская дым сквозь зубы, мы можем пробовать другой маршрут.
Мы?
Мне придется уйти с ней. Она еще совсем ребенок. Мы могли бы уйти на восток и пересечь Дунай дальше, в Венгрии, где нет заграждений, и там найти место, откуда можно по-быстрому пересечь австрийскую границу. Говорят, венгерские границы охраняются не так строго.
Может, и не так, фыркнул отец Ярослава, но у них есть двухсоткилометровый забор под напряжением. И минное поле. Пересечь его не сможет никто. Ты должен быть реалистом, Ярек. Катя не покинет Чехословакию ни в ближайшем будущем, ни когда-либо при нашей жизни. Возможно, даже не при ее жизни. Не в этом рождении.
Я слышал про секретные туннели в Берлине.
Настолько секретные, что вы никогда их не найдете. И к тому же, как ты собрался довезти Катю до Берлина? На подводе?
А как же ее сны? спросил Ярослав. Он держал папиросу ровно по центру губ и втягивал в легкие черный дым. Кто будет направлять ее в отсутствие матери?
Ты справишься. Ты хороший отец. И дочка твоя сильная девочка. Возможно, сильнее даже своей матери, а уж она-то какой была сильной, упокой Господь ее душу. Катя выдержит сны. И разреши собаке спать на ее постели.
Поможет?
Надеюсь на это.
Одной майской ночью Катя проснулась с криком.
В моей постели был мужчина, сказала она отцу.
Ярослав опустился на колени рядом с дочерью, желая успокоить ее.
Как его звали?
Милош Сейферт, ответила Катя. У него была борода. И от него пахло водкой.
Не бойся. Тыльной стороной ладони Ярослав погладил девочку по волосам. Тебе просто приснился один из снов твоей матери. Это не тот человек, о котором я тебя предупреждал. Это твой прадед, муж прабабки Розы. Я знаю о нем только то, что он любил заложить за воротник. Скорее всего, это был запах виски. Но твоя мама говорила, что он безобиден.
И кого же тогда мне нужно бояться?
Катю била дрожь. Она сидела, свесив с матраса бледные ноги.
В маминых снах ты повстречаешь немало мужчин, которые окажутся совсем не безобидными, сказал Ярослав. И женщин тоже. Теперь уже никто из них не сможет навредить тебе. Их больше нет. Они привидения. Даже внутри сна не все они будут пытаться причинить тебе зло. Не все, но некоторые будут. Особенно один. Но ты сможешь нанести ему ответный удар. Прошлое в прошлом, Катерина. Все позади.
В июне Зорька родила восьмерых щенков. Все восемь выжили. Ощенившаяся терьерица лежала в бревенчатом сарае, но Катя настояла, чтобы весь помет переместили в дом. В сарае водились крысы, а в долине, по слухам, местные видели рысей.
Звери могут загрызть щенков, упрашивала Катя отца.
Я видел рысей в горах, было дело, сказал Кристоф. Но в долину они едва ли спускаются. И даже тогда сторонятся людей.
Но не щенков, возразила Катя.
Щенки вместе с матерью переехали в Катину комнату.
В июне на ферме отелились шесть коров. Все телята, пять телочек и один бычок, родились здоровыми. Никогда еще у Немцовых не было такого хорошего отела.
А дела-то начинают налаживаться, заметил Ярослав.
Того и гляди разбогатеешь, сказал Кристоф.
В июле ферму посетила делегация центрального комитета по сельскому хозяйству. Пятеро мужчин и две женщины со строгими лицами ходили от хлева к хлеву, делая заметки на своих планшетах.
Они могут отобрать у нас ферму, угрюмо сообщил Кристоф сыну, когда одна из женщин принюхалась к навозной яме и поморщилась.
Почему ты так думаешь? Наша семья столько лет живет в этой долине, сколько никто и не помнит. Никто не сможет возделать эту землю лучше, чем мы.
Они нас всегда недолюбливали. Они могут отнять у нас ферму и отправить нас на запад добывать уголь.
Одним августовским воскресеньем Ярослав задержался допоздна в Попраде, пил там пиво с фермерами из других колхозов, а утром понедельника Катя спустилась вниз на первую дойку и застала на кухне молодую женщину в хлопчатобумажном чепчике, с веснушчатыми щеками и заправленными за уши волосами, которая кипятила в чайнике воду.
Я Отилия, представилась она, залившись слабым румянцем. Подруга твоего отца.
Приятно познакомиться, сказала Катя, натягивая сапоги.
Я заночевала у вас, потому что вчера было слишком поздно, чтобы возвращаться домой. Отилия отвернулась, чтобы не было видно, как она краснеет. И на улице собирался дождь.
Все нормально, сказала Катя, туго затягивая шнурки. Я знаю, чем занимаются в спальне мужчина и женщина. Для меня это вовсе не тайна. Надеюсь, вы смогли порадовать моего отца.
Я думаю, да.
Хорошо.
3
Катя
1968 год
Милостивый Боже, мы будем свободны. Мы все будем свободны. Женщина, развязывающая шнурки на ботинках в прихожей дома Немцовых, запыхалась. На улице было еще темно. Мы все будем свободны! крикнула она в кухню. Свободны!
Вниз на шум спустилась Катя.
Свободны от чего? Доброе утро, Хана Аня. Вы сегодня рано.
Моя дочь здесь?
Она с отцом. Пяти часов еще нет.
Позови ее. Женщина средних лет, только что ворвавшаяся в их дом, светилась, как уголек в камине.
Отилия! крикнула Катя вверх по лестнице. Твоя мама пришла, а затем вновь обратилась к гостье: Вам повезло, что вы застали нас до начала дойки. Хотите чаю? Трдельник?
Не откажусь от трдельника. И кофе, да. С капелюшечкой шнапса.
В честь чего, если не секрет? спросила Катя, провожая женщину на кухню, где усадила ее на табурет, а сама наполнила чайник и поставила его на железную плиту.
Дубчек победил на выборах, сообщила мать Отилии. Как мы и надеялись. Первый секретарь партии!
Как замечательно! воскликнула Катя.
В самом деле! Грядут перемены. Откроются границы. Дубчек обещал открыть границы. Он выступит против Москвы со всеми ее ограничениями. Лучше и быть не могло.
Мы сможем путешествовать, добавила Катя с придыханием.
Я поеду в Лондон, сказала Хана Аня. Я всегда хотела увидеть Лондон. И Нью-Йорк. Навещу сводную сестру в Западной Германии и увижу племянников.
На первый этаж спустился Ярослав, одетый в рабочий комбинезон. Катя и Хана Аня, взявшись за руки, кружились по комнате в танце.
Это хорошая новость, сказал Ярослав, как только ему все рассказали. Но я бы не радовался раньше времени. У Дубчека сейчас огромное количество дел. Не рассчитывайте, что он будет слишком озабочен проблемами фермеров в Татрах.
Но он откроет границы, повторила Хана Аня, размахивая рукой в воздухе, как будто флагом.
Йорди, кривозубый молочник, чей отец служил в секретном ведомстве, шел по двору, неся в каждой руке по ведру молока. Ярослав бросил на него неспокойный взгляд через окно.
Чтобы нашу страну наводнили западные шпионы! произнес он достаточно громко, чтобы слышал Йорди. Не пойми меня неправильно, Хана. Я хочу путешествовать не меньше, чем любой другой человек. Больше, чем большинство. Но я убежденный коммунист!
Кристоф в одной ночной сорочке прошаркал на кухню и грузно опустился за длинный стол.