* Посёлок Красная Поляна вошёл в историю Великой Отечественной войны как самая ближняя точка к Москве, на которой были остановлены вражеские войска. Сейчас это микрорайон в составе города областного подчинения Лобня Московской области. Расположен в 39 км к северу от центра Москвы и в 20 км от МКАД (Википедия).
Всю жизнь баба Лена прожила одна в Подмосковье, в поместье, оставшемся от родителей. Сад с яблонями, вишней, красной смородиной, белой смородиной, черникой. Каких только ягод там не было! Скамеечки и тропинки по саду, кормушки для птиц на деревьях. В огромном доме всем хватало места. Чистота идеальная, всё строго расставлено по своим местам и никогда не перемещалось. Баба Лена строго следила за этим, аккуратистка, педантичная, спокойная до предела. Никому не мешала, восхищалась миром, как ребёнок, всех жалела и гладила детей по голове, как котят. Начитанная, грамотная, она знала много историй и сказок.
Я любила слушать её сладкий голос с удивительным московским акцентом. Пыталась подражать, избавиться от своего гэканья, но ничего не получалось. С этим надо было родиться и жить всю жизнь. Московский говор ни с каким другим не перепутаешь!
Ко всему баба Лена относилась с юмором. Когда в семье начинался раздор, она хихикала она в ладошку:
Чего ругаются? Посмотрели бы на себя со стороны!
Я смотрела со стороны на эти «дебаты» глазами бабы Лены, и мне тоже становилось смешно. Мы сидели с ней на лавочке у дома в обнимку и наблюдали
этот
Амурская бабушка родилась в семье украинки и поляка. Высокая, статная, тёмная коса до пояса и синие-синие глаза. Слыла самой красивой девушкой в округе. Но замуж её выдали за маленького, юркого, вредного парнишку Марка. Не было парней, а девку пора пришла замуж отдавать! Бил Марк Елизавету. Справиться не мог, а вот щипал её от злости постоянно. Ревновал. До старости злился, что красавица ему досталась. Но и побаивался её. Не раз и он был бабушкой бит.
Бабушка Елизавета не понимала, что мама нашла в «москале». В деревне отца моего никак не могли принять за «своего». Мамины родственники смотрели на него, слегка отступив назад, не подпуская близко к своим душам. Они наблюдали за зятем, как за обезьяной, которая выделывается и так, и сяк, чтобы понравиться зрителям. А отец очень старался. Он называл бабушку «маткой», почему-то так было положено, а дедушку батей. На что дед покрякивал, отмахивался, бубня что-то под нос:
типа
И так продолжалось долгие годы. Бабушки не смогли развести моих родителей, смирились и со временем привыкли. А родители, ругаясь, разводясь бесчисленное количество раз, снова сходились, мотая нервы нам, своим детям, и прожили вместе почти шестьдесят лет. Никакие трудности и распри не смогли их развести. Так и получалось у них: и сам не гам, и другому не дам. Только в последние дни жизни отец, уже совсем слабый, признался, что всю жизнь прожил не так, как хотел. Мама сломала его. Как сорвала из армии, так всё и пошло кувырком
Страдал. Плакал, вытирал старческие скупые слёзы. Впервые я видела слёзы отца. И мне было его впервые так жаль, ведь я никогда прежде не понимала его. Никогда не жалела: мама не позволяла этого делать. Она была сильнее отца.
Любви ни у тёщи, ни у свекрови так и не возникло к «чужакам». Но, независимо от отношений, к бабушке на Дальний Восток и к бабушке в Москву мы стабильно ездили через всю страну каждый год. Чередуя: одно лето деревня, другое столица.
Я часто думаю об этом периоде жизни. Очень хочется понять своих родителей, найти оправдание их поступкам и решениям, хочется понять бабушек, дедушек. Ведь это целая жизнь таких разных, но волею судьбы родных мне людей.
Каждый год был полон событий и новых открытий. Обе мои бабушки были абсолютно не похожи друг на друга, но каждая из них главенствовала в своём семействе. А вот дедушки и там, и там играли роли второго плана. Они были всегда рядом с главным героем бабушкой, но нисколько не меняли ход действия событий. Их мнения никто не учитывал, хотя они и пытались где-то наладить атмосферу взаимоотношений в семье.
Мы росли. Менялось время, менялось и отношение ко мне. Я стала нужна обеим бабушкам. У них наступала старость, а значит, и одиночество. Только сейчас я остро понимаю, как они меня ждали. Они нуждались в любви, во внимании, в присутствии близкого человека. Независимо от того, что в моём детстве я так мало получила от них этого внимания, любви, заботы. И только мои родители сумели, несмотря ни на что, посеять в моей душе уважение и любовь к обеим, упрямо таская нас через всю страну то к одной, то к другой бабушке Чего только не происходило в эти годы. И я копаюсь в дебрях своего сознания, пытаясь вытащить наружу подробности того времени, тех событий, которые, так или иначе, формировали мою будущую жизнь, мой характер, моё восприятие окружающего.
Меня не отпускает прошлое. Мне хочется понять, почему мои родители выбрали такой путь Абсолютно кочевой образ жизни. А мне так хотелось, чтобы у нас был дом, чтобы у меня была своя комната, шкаф с платьями и своим постельным бельём, как у одноклассниц, но увы!
Письмо 22. Про переселенцев
Это грустный рассказ, полный трагедий и потерь. Я с детства знала о переселении своих амурских родственников с Украины на Дальний Восток. Приходилось долго уговаривать бабушку Елизавету рассказать что-то о себе.
Отвьяжися, николы мэни! Ось прыстала, як смола до пьят, не отшкрабаешь! Робиты ничого тоби? Тильки байки слухаты горазда! Що прыстала?
Но поддавалась уговорам. Доставала из сундука чистый белый платок, не спеша надевала его на голову, садилась на лавку, натруженные больные руки клала на стол ладонями вниз, спиной прижималась к белой стене. Закрывала глаза. И становилась бабушка похожей на статую. Замирала на несколько коротких минут. Морщины на её лице становились глубже, уголки губ опускались. Было такое впечатление, что она мысленно вызволяет из недр своей памяти ту информацию, которую я запросила. Затем оживала, открывала глаза, причмокивала губами, как бы набираясь сил для тяжёлых воспоминаний. Над головой тикают часы, напоминая о том, что время безвозвратно уносит назад все события, а бабушкин рассказ о своём детстве и молодости уплывает в прошлое всё дальше и дальше, унося каждое слово в далёкую неизвестность, где происходили эти события.
Бабушка, тщательно перебирая, как мелкий бисер, воспоминания, складывая мозаику из множества фрагментов в одну картинку, смешивая русские и украинские слова, не спеша, не замечая своих слёз, лишь иногда смахивая их кончиком чистого платка, рассказывает о том, как жили на западе, страдали от голода, потому что кроме яблок в этот год ничего не уродилось. О том, как родители двинулись на восток, о страшных трудностях в этом долгом пути. О том, как за длинную многомесячную дорогу потеряла всех своих сестёр.
Первая сестричка, совсем малышка, выпала из окна поезда, когда состав медленно двигался мимо озера Байкал. Железнодорожные пути проходили так близко к урезу воды, что казалось поезд плывёт вдоль берега. Ребёнок радовался, протягивал к воде ручонки. Не досмотрели за дитём, не успели поймать малышку. Поезд шёл дальше, а девочка так и осталась там, в холодной байкальской воде. И никто не смог помочь бедным родителям. Никто! Кричи не кричи, хоть все волосы вырви на голове поезд движется без остановки, вагоны заперты снаружи. Словно скот везли. На станциях открывали, давая возможность кипятку набрать да в туалет сбегать. Рассказывала и о том, как убивалась в слезах её мать, но больше всех страдал отец мой прадед Тарас. Я уже была наслышана о нём: моя мама, её братья и сёстры любили своего деда Тараса больше, чем бабушку.
Вторая сестра, подросток, упала с плота во время сплава по Амуру к месту распределения переселенцев. Присела с ведром, чтобы набрать воды. Ведро перетянуло девчушку, утащило за собой вниз. Так и унесло её течением. Течение быстрое, вода тёмная. Горе, такое горе! Бабушка замолкает. Глаза прикрыла, лицо осунулось, потемнело. Я молчу, прижавшись к ней.
Третья сестричка сгорела.
Дуже красивою дивчинкою була, рукодильница, умелица! У бабушки появляется улыбка, глаза оживают! Она смеётся, вспоминая сестру. И продолжает свои горькие воспоминания.
Эта сестра любила плести из берёзовой коры разные поделки: браслеты, серёжки, бусы. И вот, уже прибыв на место, вечером пекли картошку в костре. Девочка доставала картофелину палочкой, берестяной браслет на руке её и вспыхнул. Девчонка испугалась, подскочила, с визгом побежала опрометью в лес, а пока стремительно неслась, пламя охватило её всю. Так и не спасли сестру. Гнались за ней и догнали, когда она на землю упала. Но было уже поздно.
И помнит бабушка это пламя, уносящееся в глубину леса, помнит крики, погоню и онемевшие от страха ноги. Потому что даже привстать не смогла, чтобы бежать за сестрой
Остался брат. С братом Сидором так и прожили всю жизнь бок о бок.
У бабушки Елизаветы и деда Марка было четырнадцать детей. Пятерых не стало маленькими, а из девяти выживших почти все дожили до глубокой старости.
Я слушаю, прижавшись к бабушке, и вижу картину как наяву: и поезд, и бурную реку, и лес, в котором сгинула её младшая сестра. Мы сидим в тишине ещё некоторое время, а часики на стене тикают и тикают, размеренно унося каждое слово и вздох в даль в ту далёкую и непонятную даль, в которой осталось столько неизвестного и непонятного мне.
Письмо 23. Про прадеда
Я очень жалею, что так мало расспрашивала своих предков о прошлом. Об их молодости и детстве. Как же любила эти редкие и короткие моменты, когда бабушка находила несколько минут и предавалась воспоминаниям.
Отца моего, а твоего, Галю, прадеда, (бабушка Елизавета звук «г» произносила особенно, как бы выдыхая его, он был похож на смешанное сочетание звуков «г» и «х», и обращение ко мне звучало как «Гхалю»), звали Тарас Васильевич Слатвинский
И я слушала рассказ о своём прадеде. Он был могучего телосложения, косая сажень в плечах, громадного роста и непокорного нрава. Никогда никому не прислуживал и ни перед кем не пресмыкался. Был гордым и независимым. Работал у пана. Пан был крутого характера, никого не щадил, наказывал работников за любые проступки. А Тарас быстрее всех выполнял свою норму, получал свои заработанные двадцать копеек и уходил. Никогда не спорил, ни о чём не просил. Однако пан побаивался его и всё грозил проучить за независимость и упрямство.
Однажды в имение к пану приехал цирк-шапито. В труппе цирка был известный в те годы силач негр Бамбула. Бамбула был важным и гордым. Он считал себя непобедимым, поднимал тяжести, крутил брёвна на одной руке, подкидывал гири, играл мышцами Зрители, в том числе и работники пана, и сам пан, смотрели, открыв рот. Ахи и вздохи царили в зале. Вдруг Бамбула остановился, осмотрел зал и пригласил на арену любого, желающего побороться с ним. Зрители затихли и втянули головы в плечи. Тут пан и решил,что настал удобный момент.
Ну, Тарас, что сидишь, как воды в рот набрал? крикнул он. Это ты со мной смелый, а здесь трусишь, боишься? Ты ж у нас самый сильный, покажи себя, не опозорь своего пана!
Зрители начали подначивать Тараса, а Бамбула ходил по помосту и посмеивался, играя мышцами.
Давай, давай, Тарас! кричали зрители. Положи на лопатки этого чёрного! Дай ему, дай ему под дых, пусть знает наших! Та-рас! Та-рас! Та-рас!
Не хотелось Тарасу связываться со знаменитым артистом-силачом. Но и смеяться над собой не позволил бы. Ну а пан очень хотел всем доказать, что он и сам не лыком шит, если такого работника имеет!
Бабушка вздохнула, поправила платочек на голове, прикрыла глаза, задумалась. Горела свеча, тени плясали на стене, а я уже там, в неведомом мне далеке, видела своего прадеда Тараса, огромного мужика с окладистой бородой, в длинной полотняной рубахе, подвязанной пояском. И силача негра, обмазанного с ног до головы жиром, в коротких трусах и практически безволосого. А бабушкина украинская речь, вперемешку с польскими и русскими словами, журчала, как тёплый летний ручеёк, унося меня в те далёкие годы.
Суть борьбы заключалась в том, что оба борца надевают на себя специальные пояса из толстой кожи, сходятся, берут крест-накрест друг друга за пояса и по очереди пытаются один другого бросить на помост. Бамбула сколько ни пытался сдвинуть Тараса с места ничего не получилось, выдохся весь. Все попытки были холостыми, ни к чему не привели! Бамбула взбесился, пытался столкнуть Тараса, не соблюдая правил, но зрители начали шуметь! Подошла очередь Тараса. Он спокойно подошёл к силачу Бамбуле, взял его за пояс и так тряхнул, что пояс лопнул и остался в руках Тараса, а силач Бамбула вообще улетел с помоста! Зрители пришли в восторг. Но и пан был рад, прямо раздулся от гордости. В награду Тарас получил от него две папуши табака две связки табачных листьев.
Бабушка, а ты была там? Видела того Бамбулу?
Ни, Галю, нэ бачила. Це батько мэни розповидав. Вин любыв ци истории. И мы ж любылы. Дуже любылы його слухаты.
Как я смеялась и радовалась победе Тараса! А бабушка с ласковой улыбкой глядела на свою любознательную внучку и гладила её по голове шершавой натруженной рукой.
А расскажи, расскажи ещё что-нибудь, бабушка! Каким ещё был мой прадед?
И я слушала дальше. Уже здесь, на Дальнем Востоке, о Тарасе Васильевиче шла слава по всей округе как о знахаре. В Алексеевку шли люди со своими болезнями, и никому дед Тарас не отказывал Он умело правил грыжи, поправлял позвонки, снимал боли. К нему на лечение привозили даже лётчиков из Украинки, которые имели серьёзные травмы. Он и их ставил на ноги. А в знак благодарности ему оставляли мыло, продукты
Вспоминая эти посиделки с бабушкой Елизаветой Тарасовной, я хочу верить, что главные черты характера Тараса Васильевича,такие как смелость, честность, упрямство, уважение и любовь к людям, в какой-то мере передались по наследству и мне, и моим детям, и внукам.
Письмо 24. Про Алексеевку
Деревня Алексеевка. Тогда, в детстве, мне казалось, что находится она на краю земли. Первоначально называлась Дуриловка. Основали её в 1909 году на юге нынешнего Мазановского района Амурской области переселенцы из западных губерний, но вскоре переименовали в честь наследника престола царевича Алексея.
Странное совпадение: московская бабушка Александра росла и дружила с цесаревичем Алексеем в детстве, а амурская бабушка Елизавета жила в деревне, названной в честь цесаревича Алексея! Это что? Кто там, свыше, так играет и распоряжается судьбами людей, связывает их, далёких и чужих во всём, такими странными фактами? Удивительно и необъяснимо.
Смутно вспоминаю тесную хатку-мазанку: окна маленькие, тусклые, из бычьего мочевого пузыря. Да-да! Отец мой всё удивлялся: как это? Как так? И вот именно его удивительные восклицания врезались в мою память. Помню, как я рассматривала эти мутные желтоватые оконца, через которые скупо пробивался дневной свет. Помню погремушки с горохом для младенцев, тоже из бычьего пузыря. Мячи, набитые соломой. О Господи, как давно я там была!
Вижу, как сейчас: бабушка месит ногами в корыте коровий навоз с соломой и глиной, затем мажет этим составом стены хаты, обитые по диагонали дранкой. Я кручусь возле корыта, пытаюсь вмешаться, помочь, но меня отгоняют. Я хватаю руками эту смесь и тоже растираю её по стене. Затем стены белят, и получается такая сказочная беленькая хатка. Залюбуешься!