Не сказав ни слова, они оба протянули руки, касаясь друг друга пальцами и былое течение возобновилось. Затем она быстро отдернула руку течение было слишком сильно, чтобы быть безопасным.
Он проследил ее взгляд в сторону замка и голубых волн горных хребтов позади него.
Мы все скучали по тебе, Керри. Просто чертовски.
И я по всем скучала.
Она соскочила вниз. Дала ему обхватить себя мощными, сильными руками. Его объятия всегда уносили ее куда-то прочь. Но путы, связывающие их, могли однажды прервать ее дыхание.
Прости, что не встретил тебя с поезда, сказал он, застрял в Уитнеле, там с мельницей проблемы. Когда я наконец закончил, то встретил на станции Фарнсуорта. Он сказал, что передал тебе мое письмо.
Пальцы Керри скользнули к карману юбки: телеграмма от Дирга все еще была там, бумага хрустнула под рукой. После нападения она даже не вспомнила о ней.
Спасибо тебе за это. Ты слышал, что там случилось до того, как ты вернулся? Перед ней снова замелькали образы репортер, такой серьезный, такой милый, лицом в грязи.
Дирг покачал головой.
Просто позор. Да вся станция только и говорила об этом, когда я пришел. Как папа?
Плохо. Но я это знала еще до возвращения.
Он вытащил из жилетного кармана часы, блеснувшие бронзой.
Это что-то новое, откинув голову, она заметила, что его шляпа тоже была новой: светло-серый фетр, который испачкался бы после первой же борозды, пройденной по пашне. И ружье, поняла вдруг она не старый обрез, а настоящая новая винтовка. Винчестер. По твоим письмам я думала
Не отвечая, он прислонил винчестер к каменным перилам.
Ты только посмотри на себя, Керри МакГрегор. Ничего-то в тебе не изменилось. Он указал на то, что она прижимала к себе. И вечно с книжкой под мышкой.
Она и забыла, что брала ее с собой. Хотя весь день читала ее урывками между очередными отказами в работе.
Эта книга будет напоминать тебе, сказала мисс Хопсон, что ты можешь сделать со своей жизнью все, что захочешь.
Керри зажмурилась при этом воспоминании. Потому что это была неправда.
Дирг сжал губы.
Я вот так и вспоминал тебя, пока тебя не было. Даже если тебя приглашали на танцы и всякие такие вечера с книжкой под мышкой. Когда уж слишком сильно скучал по тебе.
Она знала, что это последнее признание было для него рискованным. Вот это я вместо мы скучали. Как лесная рысь, перевернувшаяся на спину и открывшая мягкое брюхо.
Она улыбнулась ему одной из прежних улыбок, со всем сладким грузом общих воспоминаний детства записки мелом на доске, венки из незабудок и босые ноги в ручье.
Но она была уже не той, которая уехала несколько лет назад.
Она опустила глаза на свою книгу. Словно та служила ей щитом от изможденного, серого отца, от прогнившей крыши хижины, от наступающей зимы.
Книжка. Защита от всего этого. Довольно жалкий щит.
Это одна из книг мисс Хопсон, сказала она. Дирг знал это.
Как она?
Ей нравится преподавать в Барнарде. Она привыкла жить в Нью-Йорке. Думаю, она бы сказала, это стоило всех тех лет, которые она провела здесь.
Я помню, как она давала тебе всякое, чтобы читать твоей маме, пока она лежала в лежку. Тогда-то ты и начала говорить, как она. И думать, как она.
Это было правдой. Мисс Хопсон позволила Керри ходить в школу с четырех лет с тех пор, как она начала сидеть на школьном пороге, как пришитая. И все годы мисс Хопсон посылала с малышкой домой свои собственные книги чтобы та прятала их от отца и читала своей прикованной к постели матери. Это стало спасением для Керри и для ее мамы.
В голосе Дирга появились хриплые нотки.
Она была хорошая.
Именно эта хрипотца в его голосе, снова напомнившая об их прошлом, и эти горы заставили Керри повернуться к нему.
Голубые глаза над загорелыми щеками. Жесткая шершавость домотканой рубахи, выкрашенной вручную, в горных традициях она так скучала по всему этому все два года. Вечный намек на бороду, чуть темнее, чем волосы на голове. Капли пота на широком лбу. Он прошел несколько миль, ища ее наверное, начал с хижины, где близнецы отправили его в город. Наверняка он шел по следам ее городских ботинок.
Он проследил ее взгляд в сторону замка.
Ты хочешь быть одной из тех, кто приедет сюда жить?
Нет, конечно.
Но она ясно представила себе эту картину: женщины в сверкающих платьях, увешанные гирляндами рубинов, бриллиантов и жемчугов, спускающиеся по длинному пролету лестницы, которую им никогда не придется мыть. Женщины, которые не варили репу все утро, подолы юбок которых оторочены кружевом, а не приставшими ошметками сена и навоза.
И тут же мужчины, лица которых не сморщены от многолетней работы на палящем солнце или морозе, манжеты их рубашек без единого пятнышка, они не воняют коптильней, перебродившей кукурузной соломой и подгнившим овсом. Мужчины, которые кланяются дамам.
Дирг сморщился.
Так и смотрят поверх своих чертовых носов. Как будто, если какой-то урод может купить себе землю, будто лорд, все остальные вокруг становятся его крестьянами. Он буквально искрился негодованием. Ты же понимаешь, что тут происходит, да? Мы с тобой превратились из тех, у кого была своя ферма неподалеку от стройки великого Билтмор Хауз, просто в ничто, в бельмо на глазу, которое нужно поскорее убрать.
Мы, сказала она, не бельмо. И мы никуда не уйдем.
Она заставила себя сосредоточиться на том, что всегда было здесь всегда принадлежало ей: глухая, густая зелень болиголова, бесконечное мерцание света среди березовых ветвей, которые трепетали, дрожали и никогда не находились в покое. Полыхающие сахарные клены. Шум и рев водопада вдали. Сырость сосновой хвои. Прелый запах листьев.
Она всегда любила здешнюю осень. И никакие приехавшие миллионеры, никакие построенные замки, никакой больной отец, рушащаяся ферма или подступающие перемены не отнимут у нее этого.
До своего отъезда в Нью-Йорк она редко просто стояла вот так всегда надо было принести воды из ручья, домесить тесто, выварить на очаге яблочную кожуру, закрученную в штопор. Даже сейчас ей мерещились лица Талли и Джарси с круглыми, голодными глазами, и отец в постели. Единственным, что отделяло ее семью от безжалостного наступления грядущей зимы, была она сама, Керри.
На одну секунду последний луч дневного света, вытянув свои пальцы через вершины гор, упал на известняковые стены Билтмора, и они стали бледно-, почти прозрачно-голубыми. Как лед на водопаде возле хижины. Башни отбросили на простирающуюся внизу лужайку длинные тени. И это значило, что ей пора идти.
С неожиданной нежностью Дирг вынул сухой листок из ее волос.
Ферма в порядке?
Крыше нужно менять стропила, она выдавила смешок. Но там все нуждается в подпорках, включая и меня.
Тебе надо только попросить, он поглядел ей прямо в глаза и, казалось, мог бы сказать гораздо больше.
Я знаю. Спасибо.
Он коснулся ее челюсти.
Что за синяк?
Это не он. Но Дирг и так должен был знать, что ее отец слишком болен, чтобы наставить кому-то синяков. Но его обрез всегда пинается похуже иного мула.
Ну и дала бы мне из него стрелять. Да я бы и гораздо больше бы сделал. Если б ты позволила.
Старый вопрос снова повис между ними.
Я не продаю ферму. Мы с папой давно так решили. Но мне придется что-то придумать.
Если б ты не была так чертовски упряма Его лицо было таким хорошим, сильным, прямым, как и он сам. От него пахло сосновой щепой.
Она положила ладонь ему на плечо.
Дирг. Как ты тут на самом деле?
Он отвернулся. Но потянулся к ее руке, словно хотел ощутить ее как можно ближе.
Она внимательно вгляделась в его лицо.
Ты о чем-то умалчиваешь.
Керри увидела, как при ее попытке заставить его что-то рассказать на его переносице появилась напряженная складка. Мужчину невозможно заставить заговорить, по крайней мере если ты оставила свой обрез дома.
Он накрыл ее руку своей.
Вот мы с тобой, ты и я, и все пытаемся вырастить себе пропитание на скале.
Она еще раз взглянула на Билтмор, где на сей раз увидела человека на лошади, которая легким галопом шла от ворот по широкой лужайке в сторону дома, а человек приподнялся в седле, чтобы любоваться полной картиной. И человек, и лошадь тоже как будто стали частью сказки. Как будто сейчас сами по себе зажгутся свечи, заиграет музыка, начнется королевский бал и перед ними с самого начала развернется новая сказка.
Повернувшись в седле, человек посмотрел на синие полумесяцы гор. И заметил их. Поднял руку и помахал. А потом поехал дальше.
Дирг снова сказал, как сплюнул:
Ничего не может вырасти на скале.
Похоже, только замки, сказала она и пожалела о своих словах еще до того, как успела договорить их.
Молчание.
И потом
Два проклятых года я ждал, пока ты вернешься из этого города, его голос был низким, хриплым. Думал, когда ты вернешься Думал, мы
Я знаю. Она коснулась его руки, ее загрубелой шершавости. Она ежилась от прикосновения любой мужской руки в Нью-Йорке, какими бы мягкими ни были они на балах и званых ужинах, все эти сыновья банкиров и адвокатов, которые не держали в руках ничего тяжелее теннисной ракетки или клюшки поло. А она скучала по Диргу.
А теперь, снова оказавшись здесь, она скучала по большому миру, который узнала в городе. О том, что люди там знают, читают и думают.
Я имею право, сказал Дирг, обнимая ее за талию, знать, о чем ты думаешь.
Издалека снова донесся свист, долгий и низкий. Какое-то время он пульсировал вокруг и прямо сквозь нее, как будто перенял свой ритм вверх-вниз, долго-коротко у окружающей их волнистой линии голубых холмов.
Дирг, я не могу. Я не могу ответить тебе сейчас. Прости.
Если ты ждешь, что Вандербильт подхватит тебя и унесет в закат
Дирг, не будь идиотом.
Вот оно что. Я просто идиот.
Я хотела сказать, не будь смешным. Все, о чем я могу сейчас думать, это как выжить как заботиться о человеке, которого я ненавижу с детства. Как добывать пищу. Как спасти крышу, чтобы она не рухнула нам на голову. Прости, Дирг. Но я могу думать только об этом.
Уронив руку с его плеча, она пошла прочь. Теперь, когда солнце опустилось за горы, темнота подступала быстро, и она пустилась бежать. Сосновая хвоя и густой слой ярких листьев под ногами заглушали ее шаги.
Мимо зарослей болиголова. Мимо текущего в лавровых кустах ручья.
Снова раздался свисток поезда. Его зов завис над болиголовом, разнесся по всей долине. Старожилы все еще воспринимали его как нечто чуждое и печальное, и ей он тоже казался скорбным.
Но сегодня он казался предупреждением. Что-то грядет. Возможно, что-то ужасное. Нечто рычащее и бряцающее, сотрясающее землю, как локомотив.
Но это будут перемены. Перемены, к которым она должна быть готова.
Поезд засвистел снова. Ей показалось, что на бегу она слышит и перестук его колес, поршней, осей: Что-то грядет, грядет, грядет. Что-то
Глава 11
Так, значит, сегодня, размышляла Лилли, мы наконец увидим. Сквозь окно гостиницы «Бэттери Парк» светило утреннее солнце, рассыпая на мраморном полу лепестки яркого света.
Эмили пожала плечами.
Я счастлива, что Джордж покажет нам Билтмор, но, должна признаться, я до сих пор в потрясении от того, что случилось на станции. Этот несчастный репортер
Слово смерть осталось невысказанным.
Лилли была бы не прочь пожать плечами, как Эмили. Или тоже как сделала Эмили прослезиться из-за несчастного Арона Берковича. Но она ощущала себя просто парализованной. Оцепеневшей.
И, пожалуй, напуганной что не часто себе позволяла.
Конечно, она сделала все необходимые распоряжения. Она приняла на себя заметный риск, пытаясь спасти семейное имя. Она разъяснила, как именно надо к этому относиться. Но это
Эмили выпрямилась, приподнимая длинную левую полу амазонки, чтобы можно было идти.
Полагаю, ты поняла, что говорил вчера вечером мистер Грант, что есть причины подозревать нескольких человек и даже расследовать, что мистер Беркович мог быть замешанным в чем-то таком, что спровоцировало этот несчастный случай.
Лилли заставила себя кивнуть.
Я понимаю, иногда репортеры заходят слишком далеко. Властям, наверное, лучше знать.
Эмили слабо рассмеялась.
Господи, Лилс, да я и не припомню, когда это ты в последний раз соглашалась с мнением властей.
Заставляя себя дышать ровно, Лилли сдвинула шляпу набок еще более вызывающим образом. Что сделано, то сделано, и как бы плохо ни вышло, она не может позволить себе паниковать. Конечно, она должна полностью дистанцироваться от этого. Но убежать она не могла.
Ну что, поехали смотреть Билтмор?
Когда они проходили мимо стойки служащего, там стояла молодая женщина в синей саржевой юбке и белой блузке которые сидели неплохо, хотя и вышли из моды пару лет назад. Она говорила:
Да, я понимаю. У вас сейчас нет работы.
После чего удалилась высоко держа голову. Лилли одобрительно посмотрела ей вслед. Быть в отчаянии иногда приходится; выглядеть же так непростительно.
Волосы молодой женщины выбились из некоторого подобия косы и просто свисали прядями. Она была довольно хорошенькой ну, если ее пригладить и навести лоск.
От стойки направлялся в их сторону и Мэдисон Грант.
Как приятно снова видеть вас в этом сезоне, мистер Грант, сказал служащий ему вслед.
Повысив голос больше необходимого, как будто хотел, чтобы все лобби включая молодую женщину с гор услышали и обратили внимание, он добавил:
Как жаль, мне так и не удалось уговорить управляющего нанять больше персонала.
Джон Кэбот, следующий за ним, нахмурился и пробормотал:
Вот вечно он сам напрашивается на неблагоприятный для него исход.
Но если Грант и услышал это что, конечно, должно было случиться, ведь он стоял очень близко, его улыбка даже не дрогнула.
Мистер Грант, вмешалась Эмили. Как любезно с вашей стороны предложить свою помощь этой бедной девушке с гор.
Все четверо вышли из парадной двери гостиницы к уже ожидающим их лошадям.
Грант взгромоздился на долговязого гнедого, который не нравился Лилли по той же причине, по которой она отвергла как минимум одно предложение разные части тела были непропорциональны. Она не придиралась к мелочам. Но от собственного мужа она ожидала не только значительных средств, но и приличного вида. Это же не слишком много.
Я, объявил Грант, сделал лишь то, что должен был сделать каждый порядочный джентльмен. Слово, которое он выделил, было явно брошено Джону Кэботу в качестве вызова.
Мы встречаемся с Джорджем у ворот, только и ответил Кэбот, но, как отметила Лилли, более резким тоном, чем требовалось в этот момент.
Она кивнула конюху, подводившему к ним коня, заметно превосходящего лошадь Гранта. По крайней мере, хоть это было облегчением. Лилли не выносила посредственности в лошадях или в мужчинах.
Поставив ногу в сложенные ладони конюха и взлетев в седло одним изящным, ловким движением, она оглядела сзади обоих джентльменов: Мэдисона Гранта с его порядочностью и безупречными, занудными манерами. Он уже начинал действовать ей на нервы. Контрастом ему был Джон Куинси Кэбот она заметила породу уже по самому имени с этими взлохмаченными, вечно спадающими на один глаз волосами и газетой под мышкой. Как только в беседе наступала пауза, он тут же утыкался в нее, вместо того чтобы общаться с остальными.
Он, судя по всему, происходил из некой бостонской семьи с Бикон Хилл, голубая кровь хотя он неизменно бледнел, стоило ей спросить у него что-нибудь про семью. Сначала он показался ей довольно симпатичным. Вот только он был к ней до странного равнодушен. Ну, и сам стал ей скучен.