И чем ближе подъезжали мы к дому, тем скверней становилось у меня на душе.
Хейлс, Ист-Лотиан, Шотландия. Вид со стороны подъездных ворот
Шотландия, Ист-Лотиан, замок Хейлс, октябрь 1507
Мать стояла посреди двора, нимало не смущаясь тем, что подол высокородной леди может замарать грязь. Госпоже графине, возможно, не пристала бы подобная простота, но простота отнюдь не смущала дочь принцессы Стюарт, а она и после брака видела себя скорей принцессой, нежели графиней, и осталась куда высокородней мужа, не забывая это выказать при удобном случае, что весьма и весьма бесило супруга. В лице своей первой жены, тоже дочери принцессы, тот привык к большей покладистости. Госпожа графиня должна была бы взирать на свое хозяйство, сидя у высокого окна в Западной башне, в покоях графа, но дочь принцессы, как сама принцесса, могла позволить себе запачканные туфли, грязный подол, растрепавшиеся из-под чепца волосы и еще тысячу отступлений от правил хорошего тона, если того требовала необходимость. И позволяла себе это с великолепным презрением к окружающим. Если же не посреди двора, то наблюдательный и командный пункт леди-матери находился на ступенях лестницы в холл оттуда озирала она кипение жизни, внося в него свои правки.
Топот коней заставил ее обернуться к воротам, она не шелохнулась с места, пока ее окружали всадники, пока мы спешивались, пока коней вели в стойла конюхи, пока тушу кабана, голову его, вздетую на копье, битых зайцев и мелкую птицу слуги волокли в амбар и в кухни. От кухонь шел хлебный жар и запахи наваристых супов. Лицо Саймона, повара, красное и распаренное, мелькало в подвальном окошечке, он надсадно вопил на поварят, из подвала под холлом тащили припасы и выпивку Да, хочешь не хочешь, а придется признать: Хейлс готовится принимать гостей.
Брат скользнул на землю с седла в блеске изящества, я кое-как, поморщившись от боли в натруженных мышцах.
Адам она взглянула на первенца, шагнула к нему, а после я ощутил без взгляда скольжение ее руки по моему плечу прежде, чем эта рука взлетела и легла на плечи старшему.
Мать никогда не скрывалась в своей любви. И львиная доля ее принадлежала первенцу, и еще нашей Мэри-Мардж.
Адам, вы удачно поохотились, я вижу это кстати. Нам предстоит прокормить прорву народу. Джон, разве пристало благородному юноше ходить измазанным кровью, словно язычник?
Но любые укоры всегда скатывались с Адама, как вода с лебединых крыльев, горохом:
Матушка, сегодня великий день, ваш младший сын возвращается домой как мужчина, с трофеем а вы гоните его умыться! Посмотрите-ка, какого красавца подколол Джон!
Вот оно что! леди-мать наклонилась ко мне, чтобы взглянуть в лицо. Тогда прими мои поздравления, младший сын. Я горжусь тобой.
Когда олицетворенный ею дух ушел из Хейлса, этот мир переменился навсегда.
Явились! Достойные братья достойной леди! Только посмотри на них, Мардж!
Разумеется, Джоан, ни один из них не будет достойным такой достойнейшей, как ты!
Два возгласа моих богоданных сестер стрелами впились в тело осеннего дня, одновременно. Пока Джоанна придирается, а Маргарет смеется, мир держится на своей оси. Обе они были старшие, но, рожденные от разных матерей, различны, как день и ночь. Моя, конечно, та, которая день Маргарет. Джоанна, первенец моего отца от брака с Дженет Дуглас, дочерью графа Мортона от «Немой леди» Стюарт, ее единственное выжившее дитя, была воспитана моей матерью, но сызмала держалась особняком. Потому, возможно, что никто в семье, за исключением самого господина графа, теплых чувств к ней не питал. Да вот еще Маргарет та и вообще любила всех без разбору. Бьюсь об заклад, она сумела бы даже в Уилле с Патриком найти что-нибудь хорошее.
Девицы появились как раз из дверей холла словно поджидали нас. Одна чтоб влепить выговор за плебейский вид (а какой еще вид будет у охотника, проведшего сутки в лесной глуши в погоне за кабаном), вторая чтоб посмеяться над первой и обнять братьев. Она и обняла, пока Джоанна сыпала эпитетами с редкой изобретательностью, казалось бы, несвойственной столь благородной, молодой и хорошо воспитанной леди.
О чем я ей и сказал.
Ее руку, занесенную для пощечины, перехватил Адам. Мать давно уже скрылась в холле, иначе бы сестрица попридержала себя при мачехе. А мастер Босуэлл только поднял бровь, взглянув на сестру. Приязни меж ними не было, но и вражды тоже. Адам не враждовал ни с кем, но каждого мог приструнить. В нем была спокойная власть и твердое сознание, что он для этой власти рожден.
Так оно и было.
Джоан только и сказал он.
Щенок, бросила она сквозь зубы и махнула юбками, спеша к себе в Восточную башню. Но с десяти шагов все-таки обернулась к нам. Приведите себя в пристойный вид, вы двое. Ибо приближается сам король!
Адам даже не улыбнулся, хотя обычно попытки нашей сестрицы казаться святей ангелов весьма потешали его.
И с ним приближается наш отец, что видит Бог, куда хлопотней, молвил он вполголоса.
И куда хуже, прибавил я про себя. И как в воду глядел.
Н это что? спросила Мардж, коснувшись моего испачканного кровью лба, когда старший направился к себе. Хепберн?
Надежда, отвечал я хмуро, что мне повезет, и я не застану его милость графа и моих прочих братьев.
Джон Ох, Джон! Просто подчинись. Будь послушней. Неужели это так трудно? И все обойдется, поверь.
Она сама действительно верила. Я же подозревал уже, что где-то на этой странице книги ошибка. Женщины. Они по существу, по строению слабее, проще, площе мужчин, сложнее только в грехе. Им естественно подчиняться. Если, конечно, не брать в расчет Джоанну, той как раз невмоготу обычное женское ярмо послушания и в этом ее особенная гордыня. Но в Маргарет, если приглядеться, не было присущего ей обычно солнечного света. Она как будто светила мне сквозь туман.
Ты хмуришься? Почему? Не из-за меня же?
Нет, конечно. Совсем не все неприятности в жизни случаются из-за тебя, Джон, она улыбнулась. Просто нехорошее предзнаменование. Но я рассказала матери, помолилась, стало быть, все пройдет.
Какое?
А она, живая, как ртуть, казалась задумчивой. Феи ручья нынче оставили хлеб нетронутым Однако Джоанна права: помыться, переодеться не помешает. Едва ли ты понравишься ему с перемазанным лицом и в паутине, собранной со всех орешников Ист-Лотиана.
Вряд ли я вообще ему понравлюсь любым. Но что толку говорить вслух о том, что и так всем известно.
Чуть приобняла опять, вздохнула, поспешила убрать руки на нас смотрели, ухмыляясь, двое крупных парней, почти одинаковых с лица, хотя и не были близнецами. Мои другие братья, Патрик и Уильям Вот же принесла нелегкая их домой!
Я так явно помню себя десятилетним, стоящим на той лестнице, с перепачканным кровью лицом, что и посейчас иногда просыпаюсь ночью, ощущая на плече руку Маргарет. Хорошая память порой очень большое несчастье, потому что ни боль, ни радость не меркнут, не тускнеют в душе.
Мы успели и помыться с дороги, и переодеться в чистое король прибыл в сумерках. Джеймс IV никак не мог бы уклониться от двусмысленной чести навестить своего самого могущественного сторонника и самого опасного, если говорить о тех, что на свободе, конечно.
Две возможности есть для благородного человека составить счастье своей фамилии: сместить короля либо приподнять того на своих плечах. Господин мой отец, Патрик Хепберн, в момент своего головокружительного взлета еще только лорд Хейлс и второй барон Дансайр, не стесняясь, воспользовался обеими. Он был хорошего рода, внук первого Дансайра и первого Хоума, добрая кровь приграничного разбоя и злая природа голодного волка, отнюдь не верной собаки, кипели в нем. Дед его Хепберн Дансайр стал комендантом Бервика еще в ту пору, когда город был наш, стал и комендантом крепости Данбар, и нет дыма без огня в тех слухах сердечным другом вдовой королевы Джоан Бофор. Дансайр и сын его Адам, мастер Хейлс, не сдали крепость Бервика Глостеру даже и тогда, когда город уже был захвачен англичанами, и только изменнический приказ Джеймса III заставил Хепбернов сложить оружие. Александр Хоум, хранитель Восточной марки, принял под крыло внука, когда тот остался старшим в роду. Новоявленный лорд Хейлс и барон Дансайр изрядно помотался по Приграничью, гарантируя собой вечный мир с англичанами, истирая язык и штаны на переговорах с ними же в Ноттингеме. Скоренько он поднялся не только до наследственного места в Парламенте, до шерифства в Бервикшире, но и до положения провоста Эдинбурга. А провост Эдинбурга, знаете ли, тот человек, кто держит в кулаке и скалу, и предместья. За кого провост за того и столица. Потому и когда Джеймс III так опрометчиво повел себя в деле о приорате Колдингема, старый паук, лорд Хоум сразу потянул к себе осмотрительного до той поры внука. Лорд Хейлс пораскинул мозгами, сложил что к чему, учел все шансы и вытянул из колоды карту наследного принца. Когда король бежал в Нагорье, долины встали за наследника. А тому было четырнадцать, и как ты себя покажешь, коли тебя выдали мятежникам, едва не связанного по рукам и ногам? Принца обманом вывезли из Стерлинга и поставили во главе восстания. Горластый, хрипатый Арчибальд Кто-рискнет Дуглас, граф Ангус, влил своих демонов в гущу мятежа, разбавил Хоумов и Хепбернов. Кто справился бы с лавиной их всадников на низкорослых приграничных лошадках, снабженных «щеколдами», ощетиненных джеддартами? Схватка при Сочиберне решила дело, удача отвернулась от короля его нашли мертвым после боя на мельнице, милях в трех, и то были не боевые раны. Никто не знал, чья рука нанесла удар помазаннику Божию, никто не был обвинен, указывали на слуг лорда Грея, но крайнего не нашли так было удобней всем. И все бы ничего, кабы не первейшие назначения молодого короля Джеймса IV, сделанные на следующий день после Сочиберна, когда тело отца его, образно говоря, еще не успело остыть, не то что уж быть преданным земле: лорд Хейлс сделался графом Босуэллом, его дядя Александр Хепберн Уитсом был пожалован шерифством Файфа, другой дядя, Уильям, стал секретарем королевского суда. Брат графа Босуэлла Адам, сэр Крейгс, возвысился до конюшего короля, другой, Джордж, назначен был епископом Островов, а впоследствии он станет и хранителем сокровищницы королевства. В руках еще одного дяди Босуэлла, Джона, приора Сент-Эндрюса, моего крестного, пригрелась малая государственная печать.
Тогда, с тех назначений, и пополз липкий слушок, что не слуга Грея в ответе за смерть короля. Или уж точно не он один. Джеймс IV, как говорили, с юности носил на теле вериги в покаяние за невольное соучастие в смерти отца, граф Босуэлл в сожалениях замечен не был. Однако все слухи о Босуэлле вскоре были оттеснены правдой его жизни. Вскоре за графством получил он от короля огромнейший Босуэлл-касл в Ланаркшире, потом лордство и замок Крайтона. Затем новоиспеченный король, побаивавшийся власти королей долин Дугласов в Приграничье, ласково предложил Арчибальду Кто-рискнет поменяться с Босуэллом отдать тому Хермитейдж-касл в обмен на Босуэлл-касл. От такого предложения, да еще сделанного королем, кто же посмеет отказаться? Позиции государственного канцлера графа Ангуса пошатнулись, маятник качнулся в сторону выскочки из Хейлса, за которого вдобавок стояли неуправляемые никем, кроме своего старого лорда, Хоумы. Корчась, Кто-рискнет отдал Хермитейдж величайшее сокровище, ключ Границы, Караульню Лиддела не мог не отдать, но прежней королевской милости себе не возвратил. Да и то сказать, как чувствовал себя молодой король среди этих хватких сорокалетних бойцов, которые сожрут и не спросят, как звали? Неуютно, я полагаю, несмотря на королевское достоинство. Королевское достоинство, изволите видеть, не помешало Джеймсу I быть заколотым в сортире, а Джеймсу III внезапно «оказаться убитым» вне поля боя Словом, Кто-рискнет отдал, подвинулся. Старого лорда Хоума уже не было в живых. Бойдов прижали еще в конце шестидесятых, до возвышения Гамильтонов было порядком далеко, по фамилии Дуглас как будто бы рябь прошла. Новоиспеченный граф Босуэлл принялся неторопливо подъедать прежних друзей, потому что делиться милостью короля в его планы не входило. Вершиной же истребления несогласных стала ссылка в Дамбартон и на Бьют самого Арчибальда Кто-рискнет. Босуэлл оказался сильнее, и сожрал, как волк дожирает лиса, и зарыл останки на шесть долгих лет. При нем Дугласам не видать было прежней славы. И остался один на поле боя, озираясь, весьма довольный собой Великий и могучий Патрик, первый граф Босуэлл, лорд Хейлс, барон Крайтон и лэрд Лиддесдейл, хранитель Трех марок королевства Шотландия, лорд-адмирал шотландской короны, шериф Бервикшира и Хаддингтона, провост и констебль Эдинбурга, хранитель Эдинбургского замка.
Все это я собрал по крупицам, по обмолвкам из того, что блуждало в семье и около за полвека и отвечаю за то, о чем говорю.
Сперва во двор влетел запыхавшийся от спешки гонец, затем люди лорда Ситона и сам Джордж Ситон, и тотчас вскипела суета, домашние и слуги прыснули врозь, собрались вместе, выстроились. Мы графиня Босуэлл и ее дети ожидали на ступенях лестницы в холл Хейлса. Там было двенадцать добрых дубовых досок, ведущих вверх, вытертых за сто пятьдесят лет сапогами полусотни человек рода, подновленных моим прапрадедом и с той поры вытертых снова. Их поверхность, которую я сейчас пристально рассматривал, напоминала старческую кожу, вытемненную солнцем. Мы с Маргарет стояли в первом ряду, за нами Патрик и Уильям, еще выше располагались графиня со своим первенцем. Джоанна, едва завидев Джорджа Ситона, устремилась ему навстречу до их свадьбы оставалось полдня, мать смотрела на их милование сквозь пальцы, рассчитывая побыстрей сбыть падчерицу из дома.
Глядя на леди-мать, никто бы не заподозрил, что перед ним та самая рачительная до простоты хозяйка, какой она явилась своим детям всего несколько часов назад. Теперь то была горская принцесса, дочь Хантли и принцессы Стюарт. Не припомню ни одного парадного платья Маргарет Гордон Хепберн, которое не было бы отмечено и строгим вкусом, и необыкновенной роскошью при том, что и не припомню визитов леди-матери ко двору, хотя, вероятно, они случались. Церковь в Хаддингтоне, Престонкирк, престольные праздники да визиты гостей вот на что она могла рассчитывать, но едва слуги короля постучали к ней в ворота, их были готовы принять здесь не хуже, чем в Эдинбургском замке. В тот день мать была в винно-красном, и от нее слепило глаза.
Мардж крепче обвила руками меня, когда ощутила, как деревенеет мое тело, я чувствовал его приближение кожей. И привалился к ней, насколько позволяло сестрино нарядное платье, снабженное расшитым, колючим плакардом.
Гляди-ка, Мэгги отрастила себе младенчика и уже нянчит! Мэг, а Мэг, ты же собиралась в монашки.
Тут главное не оборачиваться, потому что я же плюну ему в рожу сразу, не удержусь, и тогда они с Уиллом примутся лупить меня, не смущаясь вероятным присутствием Его величества.
Папенька не велит в монашки. Ты болван, Патрик Хепберн, отвечала Мардж, также не оборачиваясь, не ведя и бровью.
Заткнись, женщина.
И мужлан тоже, раз говоришь подобное благородной леди.
Скажи-ка отцу, что он мужлан, я посмотрю на тебя!
Он такое не говорил мне ни разу!
Не тебе, а но тут до Патрика дошло, и он осекся.
Никто из нас не повторил бы вслух то, что порой срывалось с губ господина графа в адрес леди-матери, просто не смог бы. Наказание было бы скорым и неминуемым от обоих. Уилл же в то время, пока они препирались, исподтишка колол меня кончиком поясного ножа, но я поклялся себе, что не дернусь, даже если он проковыряет дыру в моем бедре. Хорошо еще Джоан не слышит нашей перепалки, стоя рядом с нареченным, изошла бы на желчь, как та гадюка на болоте. Я решил рассматривать Ситона, раз уж надо было на чем-то сосредоточиться. Лорд Джордж имел лет около тридцати, был сухощав, долговяз, не придется нагибаться к жене в общем, добрый малый, что он и доказал, с честью служа короне. Но я бы не счел его чем-то выдающимся.
Волынки на стенах взревели. Сперва зазвучал «Бег белой лошади», затем «Стюарты идут». В узкие ворота Хейлса, под прославленную кованую решетку, первым ступил жеребец господина графа Босуэлла, и когда всадник на мгновение замедлил под сводом ворот, пронзив взглядом двор, мне показалось, что в подреберье вошла стрела. Кинсмены заполонили двор. Граф тем временем уже спешивался за десять шагов до лестницы в холл, всходя по ней легко несмотря на пятьдесят три года от роду. Он двигался как животное, как рысь, как сатир походкой дикой и своенравной. Ни один из нас не был похож на него, и только через поколение я узнал ту же повадку в его правнуке, крещеном в честь следующего короля Джеймсом. Пылали факелы, закрепленные на стенах и холла, и часовни, и башен, и в их мятущемся свете люди казались столь же мятущимися, неверными, обманчивыми, рваными тенями, и впечатление это усиливалось блеском расшитых дублетов придворных, клубящимися плащами и мантиями, пеной перьев на боннетах. И только один человек выделялся в море голов кинсменов и слуг, подобно маяку в буре, господин граф и лорд-адмирал.
Он очутился вблизи значительно раньше, чем я был к тому готов, чем мне бы хотелось.
Леди-мать подала руку супругу и предоставила уста. Наследнику дозволялось приветствовать его поклоном. Дочерей он целовал. Нам же, прочим троим, надлежало приложиться к руке, которая, согласно Писанию, любя, не жалела розог для нас. Я сухо, коротко коснулся губами рубина в старинном перстне, угнездившемся на фаланге указательного пальца, с трудом подавив в себе желание вцепиться зубами в живую плоть. Пожалуй, он правильно бил меня.
А уже потом я поднял на него глаза.
Ростом он был всего около пяти с половиной футов, но места занимал в пространстве куда более, чем собственно его тело. Вес, объем, плотность пятидесяти трех лет силы, ярости, коварства, жестокости были сродни металлу, как если бы он был заживо отлит из бронзы. Кого ни спросишь из стариков расскажут, что первый Босуэлл был здоровяк, вроде старших его сыновей никто не помнит, как этот, в сущности, небольшой человек сумел поставить себя очень крупным, очень большим и тяжелым.