И что королева? это спросила Мардж.
Королева грустна, Адам поморщился. Такая молодая и такая печальная. Да и то сказать, пришла новость о том, что герцог Ротсей скончался в Стерлинге пожалуй, возвеселишься тут.
Сердобольная Мардж охнула и перекрестилась, мне же не было дела ни до каких мертвых младенцев-принцев, я думал о нас, рассматривая как брата, так и сестру. Как удалось нам уродиться такими разными, даже не считая Джоанну, та вообще собою черная жилистая сарацинка? Из четверых сыновей Босуэлла внешне в него удались Уилл и Патрик, Адам сходен скорей в повадке, в теле, чем обликом. Он не красавец, но выглядит вполне пристойно. Такой вердикт еще давненько вынесла Джоанна, он ржал в голос и сказал тогда, что ему достаточно лица, удовлетворяющего законам симметрии на такой голове, мол, шлем сидит ровно, а большего и не надо. Лицо чистое, без изъянов, глаза вот особенно хороши, яркие, богатые на всплески чувств, синие, разрезом напоминающие кошачьи, глаза, всю его душу открывающие до изнанки. Оно и понятно, у Босуэлла и наследник предпочтет придержать язык, чем высказаться тут уж научишься говорить глазами. Но среди нас ему не было нужды подбирать слова.
Мы потому и вернулись, что двор погрузился в траур, но королева-то снова носит дитя, как бы не огорчилось во чреве. Вдобавок Его величество, в свойственной ему куртуазности, не пропускает ни одной мимо бредущей юбки, за исключением, разве что, пыльных юбок каких-нибудь Кемпбеллов, понаехавших из Ущелья второй Аргайл, Гиллеспи Арчибальд, сейчас же канцлер, вокруг него не протолкнуться от горцев островных и тех, что с Нагорья. Он приезжал к нам в Босуэлл-корт смердят они, клансмены его, чудовищно, да простит меня Бог за нелюбовь к ближнему, да-да, Марго! и Адам рассмеялся укоризне в глазах сестры.
Зачем же приезжал? мне очень нравилось испытывать границы его наблюдательности.
Да у них были какие-то дела с отцом. При дворе неспокойно и не только из-за смерти наследного принца. Отец ищет прибежища в самых неожиданных союзах Аргайл хитер и увертлив, да и старший сын его, Хмурый Колин, вовсе не без ума. В королевстве что-то неладно, но мне не понять что Пока господа высокие и могучие графы говорили о своем важном, наследникам тоже довелось выпить и поговорить.
И каково это, чувствовать себя рыцарем, наследником Босуэлла, дражайший сэр Адам?
Ну, так себе, говоря откровенно. После этого посвящения слухи-то разошлись, я вырос в цене на брачном рынке, граф и повез бычка на ярмарку показать, что к случке готов
У Адама было все в порядке в девицами, но он эти свои дела обставлял тайно, не в Хейлсе, или уж я бы знал. Патрик тоже приобщился взрослости у Хоумов, хвастался этим еще в начале лета, и ни одной девчонке, подходящей под его вкусы, в Хейлсе проходу не было. Уилл завидовал. Я заглядывался на женщин, но мир тела был темен для меня и волнующ. Мне не хотелось раскрыть врата преждевременно. Знал я также и то, что Адам, как полагалось идеальному рыцарю, мечтал о прекрасной даме, но таковой еще не обрел. Понятно, матримониальные планы отца могли неприятно задеть его.
Ну и кто только ненароком, ясное дело, не показывал нам своих девиц на выданье. Насмотрелся я на весь век хватит. Теперь подожду. И буду молиться, чтоб отец не велел жениться хотя бы до совершеннолетия. В конце концов, нас у него четверо, графство без наследников не останется а на обратном пути, представляете, мы чуть было не оказались в лапах у самого Генри Ральфа Хаулетта!
Неясыть на вашу голову?!
Именно!
Он что, жив еще?
Жив, старый черт. Уж не знаю, выехал ли на границу своих земель искать добычу или просто прогуливался, однако надо было видеть, как они с господином графом мерялись взорами!
«Неясыть на вашу голову!» таков был девиз рода Хаулетт, лордов Хаулетт-холлоу, Совиной лощины. У них и в гербе сова, разбивающая шлем рыцарю: по легенде, некая неясыть выклевала глаза одному из разбойников, который покусился на короля, охотившегося в этих краях. Ну, и поговаривали, что та неясыть не вполне была птицей, и что потомству человека-совы передались те же умения. Если посмотреть на историю приграничных семей, то шотландские короли и их братья-принцы, видимо, в древности были редкостными растяпами: то Тернбулл спасет кого из них от быка, то Хепберн от лошади, то Хаулетт от заезжего рейдера
Странное же у него имя, сказал я. Хотя не только имя, а вообще всё.
Так норманнское же. Хаулетты здесь со времен Вильгельма Ублюдка, как, впрочем, и де Горлэи, те из Пикардии, родня Баллиолу, Подставному королю Длинноногого. Они как де Хиббурны из Нортумберленда.
Но мы шотландцы?
Но мы шотландцы, какие сомнения, Джон? Помесь пикардийцев с сассенахами только и может дать, что природного шотландца! А Хаулетты здешние со времен Уильяма Льва точно, стало быть, старожилы. Да что толку? Род вымрет, если он не найдет дочери жениха и если король не признает за потомством по женской линии титул. Она, кстати, была с ним, тоже верхом.
И как она?
Очень молодая. И очень печальная.
У тебя все леди, Адам, очень молодые и очень печальные.
Что ж поделать, если только такие и встречаются? Не всем же быть хохотушками, как ты, Марго. Да и как ей не быть печальной, кто на нее позарится? Там в приданом, кроме красоты, только эта рухлядь, Хаулетт-тауэр, лютый папенька да слава ведьмаков-предков.
А ты бы позарился, Адам?
Видно было, что вопрос попал в точку, Беатрис Хаулетт глянулась моему брату.
Графы Босуэлл, отвечал он со вздохом, не женятся по любви. Так сказал отец, и тут я, в общем-то, с ним согласен. Союз наследника рода должен служить укреплению рода. Кабы к миледи Беатрис не прилагалось такого тестя да было при ней побольше земель но что теперь говорить-то! Зато тебе, Джон, не будет нужды оглядываться на род. Придет время, женим тебя так, что в Хейлсе дым столбом будет стоять три дня. И непременно на желанной и любимой.
Это младшего безземельного-то?
Ты не понимаешь. Отец, дай ему Господь всех благ и многие лета, не вечен. Что если Босуэллом останусь я? Что тебе стоит потерпеть, Джон?
С этой мыслью я долгое время не мог уснуть, в отличие от Адама. Первый раз он выразил это так явно наверняка почувствовал силу титула, ему стало казаться, что отец считается с ним, и вдобавок задумался, что будет с нами после того, как первый граф уйдет к праотцам. Ибо он не то, чтобы пообещал но он обещал. И насколько я знал брата, он свое обещание выполнит. Не в силах сомкнуть веки, я выскользнул из-за полога постели, наскоро оделся, спустился на двор.
Человек как луковица, у него много слоев. Вот младенец. Из убежища своего тела через боль женщина отторгает его для любви. Но ему не дают любви. Вот маленький мальчик, отталкивающийся от руки кормилицы, отправляющийся в долгий путь, с первого шага пролегающий до могильной плиты. Вот младший сын рода, мечтающий стать лучшим рыцарем, чем старшие братья, наиболее прославленным, жениться на любимой, обрести семью и детей Они все всё еще внутри меня. Хотя их уже почти закрыли иные слои.
Хейлс стоял и тогда, как воздвиглись Дирлетон и Йестер, который, всем известно, строили гоблины три самых старых замка в наших краях. Первую башню возвели де Горлэи, получив земли Ист-Лотиана от Уильяма Льва. Горлэи пришли из Пикардии и приходились родней Баллиолам, было это триста лет назад, в конце двенадцатого века. Теперь в их башне обитают слуги, голуби и те несчастные, кто угодил в тюрьму. А сто лет спустя Горлэев в этих краях процвели Хепберны и заматерели настолько, что требовали охранной грамоты от сассенахов на то, чтоб поклониться гробнице Томаса Кентерберийского или посетить их университет. Тогда и старый холл был отведен под часовню приходской церкви Престонкирк, отстроен новый, нынешний, вознеслась к небу сперва Западная башня, а там и Восточная, колодезная. И все это в кутерьме заговоров, предательств, обманных ходов, политических соглашений, осад, резни, свадеб и похорон. В Западной избрали себе обиталище сэры, лорды, затем бароны и графы, в Западную я и стремился, прошмыгнув через двор, укрывшись в тени стены древнего донжона. Старый Хейлс был отдельный мир, сыр, прогрызенный сотней маленьких кропотливых мышек. Теперь-то от него осталась одна скорлупка, хотя племянник и потрудился на славу. Тогда же никто, как я, так точно не знал всех нор его, всех дыр, всех тайных убежищ. Сметливость, легкость в теле, необходимость уходить от докучливых братьев, а то и от опасности, когда им взбредало в голову поразвлечься за мой счет у меня были отличные наставники и уважительные причины, чтобы изучить родной дом как свои пять пальцев. Летом я мог, не ступая на землю двора ни разу, пройти изнутри покоев Восточной башни в графскую спальню Западной, пусть даже порой путь мой лежал по крышам и снаружи крепостной стены. Зимой, конечно, по обледенелому камню стен пробираться сложнее, но тем не менее мне удалось, кое-где пресмыкаясь и по земле, не попасться на глаза МакГиллану, камердинеру отца. Граф вывез его из Абердиншира, из владений тестя, вместе со старухой-матерью, которую все считали ведьмой вывез, женил на местной, сделал своим ближним, и тот предан ему, как подлинный горец, хуже, чем гончий пес егерю.
В каждой башне Хейлса по две винтовые лестницы в толще стен покуда по одной поднимаются вверх, по второй в то же время можно успеть покинуть покои. Так строили всегда, но в Западную, в саму графскую спальню, ведут три хода, последний скрытый, потайной, завершающийся за дубовой панелью стены с гербом Босуэлла. Не знаю, что тогда гнало меня в ночь при огромной вероятности того, что леди-мать уже отошла ко сну. Если бы мне пришло в голову, что она не одна, видит Бог, я бы воздержался от посещения, однако что-то слепило меня, что-то толкало вперед, словно я знал, что в тот вечер решалась моя судьба. Я был окрылен обещанием брата, я нес эту скрытую в себе радость, как крохотный огонек свечи, озаряющей путь Однажды я уже проходил к ней тем тайным проходом, страшно напугал ее камеристку, но ее саму скорее повеселил, явившись в паутине и ржавчине из стены. После того случая мать велела прибрать и почистить винтовую лестницу стенного хода, но и запирала дверь изнутри спальни. Однако окошко в той двери было прикрыто шпалерой, прикрыто неплотно. Можно было просунуть в него руку, скинуть крюк засова, отворить, но то, что я услыхал изнутри, стоя на лестнице, заставило меня замереть на месте, задержать дыхание.
Госпожа графиня была не одна с ней был ее супруг.
И явился я в разгар беспощадного боя.
Руины Западной башни Хейлса, Ист-Лотиан, Шотландия
Леди-мать стояла ко мне спиной. Ее силуэт виднелся, словно вырезанный из черной бумаги, на фоне каминного пламени, изнутри стенного хода казавшегося ослепительным, хотя на деле спальня погружена была в полумрак. Босуэлл, напротив, находился лицом к моему укрытию, и я обливался потом, но не уходил восвояси, хоть мне и казалось, что взгляд его, направленный на жену, проникает за стену, шпалеру, увязает во мне.
Если это все, произнес наконец он, я попросил бы вас удалиться.
Не прежде, чем задам последний вопрос. Зачем же вы женились на мне, если ненавидите всех моих детей?
Так-таки и всех? Я женился на вас, потому что мне нужна была жена, а моей дочери мать. Вы скверно справились с тем и с другим, леди. Трое парней вам более-менее удались, но этот, который выставил меня на позор перед королем Не знаю, от какой ночной похотливой грезы вы зачали его, но это не мой сын.
Вы, мой господин, безумны. Или больны.
И через паузу, в которую он боролся со злостью, я услыхал короткий смешок ведьмы:
Опустите руку, мужлан. Мой кузен король узнает о побоях немедленно. Я смирилась с тем, что вы заперли меня в клетке, потому что здесь же мои сыновья однако с вашей грубостью к ним далее мириться не стану.
Если бы отец только догадался, что я стою в пяти футах от него, укрытый занавесью, на винтовой лестнице, если бы я выдал себя движением или дыханием даже, смерть моя была бы неминуема и мучительна. Но я не мог заставить себя не слышать этого собственными ушами
Я дочь принцессы Стюарт, и мною вам заплачено за то, что вы сделали. И дочь горца память у меня долгая, господин муж. Этот сын не похож на вас, мясника, но удался в моих родителей, в предков его, королей, и потому вы желаете сжить его со свету? Ваш низкий род столь завистлив к моему?
Мой низкий род?! Заткнитесь, леди. Не то мне придется напомнить вам о долге, которым вы пренебрегаете, нелестным для вас образом.
То есть лестным напоминанием вы полагаете брюхатить каждую новую мою камеристку? А вовсе не достойное мужчины поведение, полное заботы о детях и учтивости к жене?
Учтивости? К вам?!
Похоже, господин первый граф Босуэлл был совсем не прочь овдоветь. Я не знаю, чего матери стоило выдерживать этот взгляд, этот шквал. Безумие в Патрике Хепберне вспыхивало мгновенно и непредсказуемо беспощадно настигающая одержимость, позволяющая забить ногами собственного ребенка. Но Маргарет Гордон Хепберн была не робкого десятка, ее стальная красота сияла красотой меча, который страшно взять в руки. Словом, мои родители друг друга стоили полной мерой.
Но тогда я не думал об этом, потому что камень внезапно скатился с обрыва и накрыл меня целиком:
Добро, сказал граф несколько мучительных мгновений спустя, в которые я забыл дышать. Я оставлю в живых этого щенка. Но он никогда не станет настоящим мужчиной я не позволю ему жениться, чтобы он передавал свою мешаную кровь вместе с моим именем. Джон Хепберн станет священником, моя дорогая леди. Престонкирк, Мелроуз, Келсо, выбирайте
Лучше бы он решил убить меня.
Его волчий оскал я запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Было время, Хейлс казался мне целым миром, однако с тех пор я немного повидал мир и уяснил себе, что Хейлс лишь песчинка на теле земли, как, впрочем, и все остальное тщета перед Господом. Когда я говорю об этом, во мне нет любви к Создателю, но лишь смирение к воле, которой я не понимаю, которой не верю.
Когда я умру, дух мой войдет в эти врата и разрушит их, ибо ненависть моя шар огненный, и не престанет во веки веков.
Мать молчала, но я не хотел бы сейчас увидеть улыбку на ее лице ту, которую ощущал и не видя.
А сказала она, так не взыщите, что Господь спросит с вас и за это, господин граф.
Легко сказала, словно речь шла вовсе не о ней, не о нас. Метресса отца, ее камеристка Роуз, выкинула младенца на третьем месяце, сама еле осталась жива, выла над утраченным ребенком так, что, казалось, там, в людской, заперли волчицу. Поднявшись на ноги, с совершенно мертвым лицом целовала графине руку, благодарила мою мать за милость к ней знала, что могла поплатиться и жизнью. Ни один бастард моего отца не появился на свет в Хейлсе, предупреждение зловещее, и лишь одна его женщина осталась жива та, что уехала за ним в Крайтон, где и родила Долгого Ниала. Не знаю, почему мать пощадила ее, может быть, из-за возраста, та была не старше нашей Джоанны.
Но то было уже позже, и следствия того разговора, и история бедняжки Роуз. А тогда я стоял на витой лестнице недвижимо, и библейский, сжигающий города огонь бушевал во мне, и я не мог пошевелиться, чтоб он не выплеснулся, и думал только об одном: как же мне теперь быть?
И как дожить до дня свободы, обещанного Адамом?
В спальне господина графа давно погас камин, и не слышно было дыхания спящего человека, и я не помнил, как нашел дорогу к себе.
Не может быть! Большей чуши я в жизни не слыхивал! Священник?!
Адам смотрел на меня, словно я рассказал ему самую глупую шутку в жизни.
Мне же хотелось выть. Мне казалось, что я видел дурной сон. Я не спал ночь, я сидел на полу и смотрел в стену. Мне казалось, что все это не со мной. Этого просто не может быть со мной! Похоронить меня заживо вот, оказывается, какое он принял решение
Эй, ты не болен ли? Кликнуть Элспет с ее отварами?
Адам наклонился ко мне, потрогал лоб.
Или лучше Мардж, решил он.
Да при чем тут Мардж! заорал я так, что старший подскочил на месте.
Наказан ты за свой грех, между прочим, буркнул он, негоже человеку благородному подслушивать под дверью родителей. Всем известно, у кого длинные уши тот не услышит о себе ничего доброго Уверен, он сказал это просто ей назло!
Вот чего мне остро хотелось в юности, да и потом, по мере хода жизни так это обрести счастливую способность моего брата трактовать все происходящее к лучшему или же считать явной нелепицей. Но все сложилось в моей голове одно к одному, как бусины четок, каждое слово, каждый жест последнего года, и «Джон не сможет служить ни одному из вас, разве что Богу» тоже. Все это было решено очень давно. Подставляя меня под палки моих братьев, он уже тогда все знал наперед. Моя победа, мое упорство ничего бы не изменили. И вот за эту непреклонную решимость, за игру краплеными картами я ненавидел его так, что голова болела от ярости.
Я поговорю с ним! когда уверился, что не шутка, старший был возмущен. Ну какой ты, к дьяволу, монах?!