Спасибо, улыбнулся он.
Улыбка была милая и открытая, и я решилась.
Слушайте, а что вы будете делать с этой рыбой?
Жарить, снова улыбнулся он, и есть.
Один? не краснея, допрашивала я, нарушая все местные правила.
Да. Я и живу один. И могу пригласить вас в гости, осторожно сказал он.
И я решилась, всё равно терять нечего.
Тогда пригласите, давясь слезами, сказала я.
Он привёл меня на тихую светлую улочку, в маленький даже по местным меркам домик за традиционной голубой дверью под резным навесным козырьком.
В крошечном дворике стояли мангал и настоящий тандыр и стол с лавкой под навесом, оплетённым виноградными лозами. На первом этаже были небольшая гостиная, кухня и купальня, а на втором, как я позже узнала, спальня и мастерская.
Кофе сваришь? спросил он, выкладывая продукты на стол в кухне.
Э, ну, да.
Смотри вот тут посуда, вот сахар, кофе, чай, в холодильнике мясо, вот тут хлеб, соль, приправы. На блюде овощи и фрукты. Если хочешь, сними никаб и умойся. Вон в том сундуке полотенца. А я пока рыбу почищу.
Он просто отвернулся и занялся продуктами.
Я с радостью воспользовалась ванной и умыла не только лицо, но и сполоснула плавящиеся в носках и кроссовках ноги. Выйдя на кухню босой и с распущенными волосами, я взялась за кофе. Парня не было, и я выглянула в окно. Он уже раскладывал потрошёную рыбу на решётке мангала. Что ж, займёмся кофе. До сих пор я пила его только из банки, гранулированный растворимый, или в кафе, но не так уж это и страшно. Так, кажется, вот эта посудина подойдёт. Я взяла ковшик и налила воды из-под крана. Зёрна смолола в кофемолке, насыпала в воду.
Плитка на кухне была настольная, всего две конфорки. Поставив ковш на огонь, добавила сахар и помешала. Снова подошла к окну. Парень махал над рыбой какой-то картонкой. Ой! Услышав шипение, я еле успела сдёрнуть ковшик с плитки и, кое-как вытерев выплеснувшуюся пенку, разлила кофе в две белые высокие чашки. Взяв их в руки, я, как была, босой и простоволосой пошла на крыльцо.
Кофе готов.
Он обернулся. И замер. Потом восхищённо прицокнул, оставил рыбу и подошёл ко мне. Взяв кружку, сразу глотнул и чуть поморщился.
Горячо?
Горько.
Я, вроде, сахар положила.
Неважно. Такой красавице необязательно уметь варить кофе.
Я пожала плечами и допила напиток. Кофе как кофе, горячий, горький.
Как тебя зовут?
Марьям. А тебя?
Саид.
Как этот город?
Или этот город в мою честь, хвастливо расправил он плечи.
Я кивнула. Он подошёл и посмотрел мне в лицо.
Ты когда-нибудь улыбаешься?
Наверное. А рыба уже готова?
Ты голодна?
Очень.
Идём. Садись.
Мы сели за стол в его микроскопическом дворике, и Саид поставил передо мной два блюда. На одном лежали две рыбины с золотистой корочкой, на втором зелень, лепёшки, лимон ломтиками и помидорки длинненькие и продолговатые. Мы начали есть, кивнув друг другу. Я даже лук отщипнула, а рыбину, полив выжатой долькой лимона, слопала так, что только скелетик заблестел.
А теперь чай.
Саид скрылся в доме и вскоре вышел с двумя чашками зелёного мятного чая.
У меня есть обычный сахар и тростниковый.
Тростниковый. Спасибо.
Мы попивали чай, украдкой поглядывая друг на друга.
Откуда ты? Ты не арабка, хотя говоришь на языке и очень красивая, нарушил он молчание, особенно глаза, они словно прозрачные, хоть и карие.
У папы были такие глаза, начала я свою сказку, мы из Франции, приехали в Тунис, потому что ему предложили тут работу в Миссии Красного креста. На той неделе папа умер.
Да упокоит Аллах его душу.
Иншалла. Он умер, а я осталась. Но в Миссии меня не оставили, сказали, что они сокращают штат, а у меня нет медицинской квалификации. Я освободила нашу комнату и ушла. В аэропорту у меня пропала сумка. Я вернулась в миссию, но они сказали, что могут только купить мне билет во Францию, но меня не выпустили из страны, тем более, что все документы остались в украденной сумке.
Конечно не выпустят, ты же одна. Женщины не должны ездить одни. А твои родственники?
У меня никого нет, был только папа. Мама умерла, давая мне жизнь, её родные не поддерживали с папой связей, а он сам вырос в приюте. Я совсем одна. В Тунисе мне негде было остановиться, а здесь у папы был знакомый, и я приехала в Сиди-бу-Саид, но того мужчины я не нашла, он уехал. Это конец!
Парень участливо покачал головой.
Вот дела. Нелегко тебе придётся, красавица.
Ты спас мне жизнь, накормив и напоив меня. Помоги мне! Что мне делать? и я заплакала.
При воспоминаниях о настоящих моих мытарствах слёзы хлынули потоками, плечики затряслись. Из-под ресниц я видела, что впечатление сильное.
Он присел рядом и обнял меня за плечи.
Не плачь. Что-нибудь придумаем.
Что?!
Ну, что-нибудь. А пока ты можешь остаться у меня.
Нет, нельзя! Это грех. Я и так со стыда горю. И твоя семья сдаст меня судье, а потом меня убьют.
Он усмехнулся.
Не делай из арабов чудовищ. Мы не убиваем людей.
Но женщин убиваете, возразила я, утирая слёзы и хлопая ресницами.
Нет, не в Тунисе. Да, в Саудовской Аравии иногда казнят изменниц и блудниц, но в Тунисе не убивают женщин только за то, что они оказались в сложной ситуации. Этот дом мне оставила моя тётка. Она была вдовой около десяти лет, и неожиданно для всех вышла замуж и переехала с мужем в Громбалию.
Центр виноделия Туниса? отозвалась я на знакомое название.
Точно. Её новый муж винодел, современный мусульманин, очень весёлый и добрый мужчина. Тётя помолодела возле него. Её зовут, как тебя, Марьям. А я закончил в этом году колледж и осенью хочу поступить в художественную академию. Здесь я хочу создать и собрать творческую папку для поступления.
Будешь рисовать?
Рисуют дети. Я пишу. Я проживу здесь всё лето. Оставайся. Кстати
Он замолчал и посмотрел на меня.
Что?
Ты же европейка!
Да, и что?
В Тунисе очень сложно найти натурщицу.
О! я закатила глаза и вздохнула.
Послушай! Я не богат, но, если ты согласишься мне позировать, я буду тебе даже платить немного. Например, 300 динаров в месяц.
300 динаров получает поденщица в оливковых садах, огрызнулась я.
О, да ты торгуешься! и он прищурился, скрестив руки на груди.
Я прожила здесь полгода. Если бы мой папа не умер, я бы не оказалась на улице, а местные парни и посмотреть бы на меня не посмели.
Но теперь ты одна и на улице, а я предлагаю тебе дом и работу прямо в доме. Соглашайся, женщина.
Но не 300 же динаров?! И потом, ты мусульманин, тебе нельзя на меня смотреть, не то что рисовать!
Ну, хорошо, 400. Только потому, что мы живём в двадцатом веке.
Мои предки обедали с французскими королями! 700 динаров.
Ты накинулась на простую рыбу, как бездомная кошка. Подумай, что ты будешь есть и где будешь ночевать, если я тебя отсюда выставлю. 500 динаров.
Я хотела ещё возразить, но вдруг зевнула, стыдливо прикрыв рот.
Извини, сказала я Саиду.
Ничего. Конечно же, ты устала. Идём, я покажу тебе спальню.
Нет-нет. Я согласна быть твоей натурщицей за 500 динаров. И я буду убирать дом, и стирать, и готовить, и чинить одежду. Но я буду спать внизу, в гостиной, а ты поможешь мне получить документы. Хорошо, Саид?
Хорошо. Только назови меня ещё раз по имени.
Сколько тебе лет, Саид? и я выдавила из себя улыбку.
Двадцать. А тебе?
Мне двадцать четыре года, и я снова заплакала.
Я проплакала тогда целую ночь, скрючившись на диване в гостиной юного художника. Я поехала на край света за приключениями и за мужчиной, но осталась одна и прошла через ад. Я томилась в тюрьме. Я травмировалась. Я подвергалась насилию. Я бродяжничала и вынуждена была воровать и обманывать. Как только у меня рассудок от всего этого не помутился? А может и помутился! Кому теперь я нужна? Как мне жить дальше? Что со мной будет теперь, и что ждёт меня завтра?
Вопросы кружили голову, и она кружилась, засасывая меня в воронку сна.
Утром я встала разбитой и уставшей, постаревшей на тысячу лет, но, выглянув в окно, увидела яркий солнечный мир, в котором Сэр Саид опять стоял, как стоял, ничуть не изменившись. Мне даже обидно стало. Впрочем, обида это чувство, а на них я решила больше не размениваться. Все свои обиды, страхи, разочарования и сожаления я утопила в водах тунисского залива в ту ночь, когда спаслась из борделя, и затолкала остатки сомнений себе в глотку, когда этой ночью заглушала рыдания ладонями, чтобы не побеспокоить сон моего спасителя. Я больше не буду ни о чём сожалеть и не буду оглядываться назад. Я буду жить, чтобы выжить. Буду жить одним днём. И буду заботиться только о себе
Марьям, ты готова? заглянул ко мне Саид.
Готова? К чему?
У тебя почти нет вещей. Мы идём на рынок. Только позавтракаем сначала.
Я сварю кофе!
Только не ты! воскликнул он.
А что такое?
Ты не умеешь варить кофе, француженка.
Ну
Позже я тебя научу. Но ты можешь приготовить блинчики. Я уже завёл тесто, иди пожарь.
Он вышел, и я быстро поднялась. Прибрать диван, умыться и заплести отросшие волосы в короткую толстую косу пять минут. На кухне я пожарила блинчики, больше похожие на оладьи-мутанты, порезала помидоры и выложила на расписную тарелку финики.
Больше ничего нет.
Да, продуктов совсем мало. Ешь быстрее, и пойдём всё купим, сказал Саид, кстати, запиши на бумаге имя твоего отца. Я позвоню отцу в Тунис, и мы попробуем сделать тебе документы.
О, началось. Я записала на бумажке имя Этьена Луи Мореля, старого пропойцу-фельдшера, которого похоронили в миссии как раз накануне моего дня рождения. У него был цирроз, а во Франции оставалась племянница лет тридцати.
А кто твой отец? осторожно спросила я, отдавая Саиду листок.
Господин Аббас бен Хусейн держит таксопарк в Тунисе. У него больше тридцати машин и водителей. И поэтому много знакомых в полиции. Я отправлю ему эту бумагу и расскажу твою историю. Он поможет.
Как это такой человек позволил сыну быть художником? спросила я, зная, что у арабов сын продолжает дело отца.
Саид усмехнулся.
Я пятый сын в семье, вот и позволил. Мои старшие братья работают с ним, а мне разрешили пойти по стопам деда.
А кто твой дед?
У него бизнес в Кайруане. Дед держит целый ковровый двор и фабрику. Тётя Марьям, как и все мои сёстры и тётки, учились ткать ковры у него. Сейчас деду уже за семьдесят, и ему нужен продолжатель бизнеса. Я пообещал заняться коврами, если мне позволят выучиться в художественной академии после торгово-экономического колледжа, и семья согласилась.
Вот как ты научился торговаться.
Я просто блюду свои интересы, как каждый нормальный человек. И потом, кто знает, что кому суждено? Прибери, и идём, и он пошёл наверх за рубашкой.
За воротами началось новое утро моей жизни. Началось с яркого вороха платков на базаре, где Саид объяснил мне, что носить никаб головной убор, полностью закрывающий лицо и оставляющий лишь прорезь для глаз, совсем необязательно достаточно скромной одежды и хиджаба платка, укрывающего голову и шею, оставляющего лицо открытым. Я купила себе два жёлтых платка, расшитых золотом, и ещё шёлковый зелёный с чёрными узорами по краям. Потом мы нашли туники просторные блузы прямого покроя с красивой отделкой из тесьмы с длинным рукавом в цвет платкам, и две длинные юбки чёрную и синюю. Купили кожаные сандалии и шлёпки с загнутым носом, в которые я обулась прямо на рынке так мне было жарко в кроссовках. Он купил мне вторые джинсы тонкие и лёгкие и просторные чёрные брюки на жару. Наконец-то я купила и бельё по размеру, и ночную сорочку. Но главное, на чём я настояла, была паранджа закрытое длинное платье, надеваемое на голову с сеткой на лице.
Зачем тебе это? Паранджу и абайю с никабом носят глубоко верующие женщины, жительницы пустынь, сказал Саид, на этом давно никто не настаивает.
Эта штука мне нравится. Пусть будет, пожалуйста.
Боишься, что тебя кто-то узнает?
Я буду жить с мужчиной, не будучи за ним замужем. Все узнают. И у нас будут проблемы.
Я выдам тебя за одну из сестёр. Не будет проблем. Но, если хочешь купи.
Потом мы пошли за моющими средствами и продуктами и вернулись домой нагруженные, как два ишака.
Надеюсь, я тебя не разорила, сказала я.
Не надейся, разорила. Так что давай отрабатывай. Наши вещи солёные от пота, да и полотенец у меня накопилось. Идём, я покажу тебе, как работает стиральная машина. Где тот порошок, который мы купили?
В купальне Саида в тот день я научилась ценить воду, как настоящая туниска. В доме не было ни ванны, ни душа. То есть, ванна была, но в водопроводе была только холодная вода, а, чтобы принять ванну, нужно было нагреть несколько чайников кипятка. Стиральная машинка была не просто старой старинной, но работала исправно, во дворе были натянуты несколько верёвок. На кухне была раковина, но в ней посуду лишь ополаскивали, а мыли в тазу, грея для этого воду.
Вода это золото. Даже электричество стоит дешевле, сказал Саид.
Ты поэтому готовишь на мангале?
Да. Так и дешевле, и вкуснее. На плите готовлю только кофе и блинчики.
Ясно.
Сковородки сначала протирай вот этой бумагой, а потом уже мой, так будет легче избавиться от жира. Для решётки с мангала во дворе есть железная щётка и песок, учил меня тонкостям домашнего хозяйства Саид.
Хорошо. А где у тебя иголки и нитки?
Э, не знаю. А зачем тебе?
На новой одежде надо укрепить кое-что, а на твоей рубашке вторая пуговица болтается на нитке, вот-вот отлетит.
Я даже не знаю. Поищи по ящикам и сундукам тёти. Если не найдёшь, завтра снова сходим на базар.
Раздалась разливистая трель, и я подпрыгнула от испуга.
Это что, телефон?!
Ну, да, и он снял трубку с белого аппарата, стоявшего на окне в гостиной, который я вчера просмотрела, ты не могла бы выйти? шепнул он, прикрыв трубку и усаживаясь на диван, протягивая свёрнутый пружинкой провод.
Конечно, извини.
Я вышла во двор и встала под приоткрытым окном.
Он по-арабски болтал с каким-то Азизом о новых красках и похвастался, что нашел натурщицу, подобную богиням эпохи Карфагена. Я горько улыбнулась. Потом он договорился о встрече.
Марьям!
Я вошла в дом.
Да? Что случилось?
Да ничего, не вздрагивай. Я заказывал краски и кисти, и они пришли. Я пойду заберу их и пообедаю с другом в городе. Поешь без меня и приберись. Ужин с тебя. Иди, я покажу тебе, как закрыться во дворе и в доме изнутри.
Он ушёл, и я глубоко вздохнула. Пара часов свободы! Загрузив новую партию белья в машинку, прошлась по дому. В спальне только кровать и шкаф, а по бокам кровати вместо тумбочек голубые этажерки, похожие на табуретки со второй полкой у самого пола. На одной стояли лампа и будильник, снизу лежали журнал и книга. Заглянула в шкаф. Мужские рубашки и брюки, футболки, бельё. А что в ящиках? Ремни, браслет, сумка. Никаких денег, документов и иголок.
Я вошла в мастерскую и выдохнула. Здесь почти не было стен!
В три окна лился солнечный свет, освещая потёртый диванчик, заваленный подушками, такой же шкаф, как в спальне, открытый стеллаж с красками, банками, какими-то вазочками и шкатулками, письменный облезлый стол, заваленный бумагами и полотнами, а над ним пару полок с книгами. И посреди комнаты мольберт и старое кресло с высокой спинкой.
Быстро проверила ящики стола. Куча барахла.
В шкафу старые женские вещи, фотоальбомы, которые я пролистала, больше узнав о семье Саида. Увидев фото его родителей, я начала опасаться за свою жизнь с удвоенной силой. Такая традиционная пара не позволит сыну путаться абы с кем. Тут ещё были кожаные куртки и свёрнутые в рулоны ковры, сложенные пледы, какие-то инструменты. Снова спустилась в гостиную. На кухне оказалась аптечка и шкатулка для рукоделия, в которой были нитки и иголки, напёрсток, ножницы, тесьма, косая бейка и пара замков-молний разной длины.
Телефонный звонок прорезал тишину, и я подпрыгнула от страха. Телефон звонил и звонил, а я каждой клеточкой чувствовала, как седеют волосы на оледеневшей голове. Наконец звонки прекратились. Я заторопилась.
Оставив пуговицу Саида на потом, приступила к двум сундукам в гостиной. Здесь были два дивана и два сундука, а посередине круглый низкий стол, видимо, для кофе. Зато кроме телефона я нашла ещё радиоприёмник и телевизор.