От охватившего ее волнения всколыхнулись нашивки и эрфорсовская эмблема на грудях могучих крыльях покорительницы заоблачных вершин и сердечных глубин.
А мне взгрустнулось немного от патетически высокого человеколюбия Егиазарова. Я ведь совсем недавно почти то же самое излагал Степанову, и если он мои слова воспринимал, как я пламенные тирады Сурика, то вряд ли я подвигнул его к моральному очищению и искреннему раскаянию. Одни и те же слова. Что же наполняет их содержанием или оставляет пустым колебанием воздуха?
Наши поступки?
Не знаю. Наверное. Но как сделать, чтобы Степанов поверил мне?
Мне приятно ваше высокогуманное отношение к людям, сказал я со вздохом Егиазарову, но удовлетворить ваше ходатайство об освобождении Степанова не могу. Закон возражает. Есть такой народный обычай, можно сказать, древняя традиция, как бы всеобщий предрассудок: убийц полагается держать в тюрьме
И никакой это не предрассудок! возникла на подскоке планеристка. Это ты, Сурик, никому зла не помнишь, а я бы их сразу на месте расстреливала! Бандиты проклятые, хулиганье! Приличным людям проходу нет! Когда вы им банок начали кидать, я на седьмом небе была
Ай-яй-яй, Маринка молодцовая, летунья боевая! Как поучительно и полезно общение с бесстрашными воздухоплавательницами! Ведь, по ее словам, получается, что в момент, когда Степанову «накидывали банок», Марина не только пребывала на седьмом небе, но и одновременно присутствовала на месте преступления. Ай, как интересно!
Ни малейшего упоминания о ней в деле я не встретил. Забавно.
Жаль только, что гуманист Сурик тоже обратил на это внимание и весело спросил-напомнил-приказал:
Подруга, ты на работу-то собираешься? Смотри, опоздаешь, тебе там расскажут про дисциплину
Ой, засиделась, господи! Да ничего, сейчас тачку схвачу, поспею
Пока она укладывала свою красивую сумку-«таксу», переодевала что-то за моей спиной, я спросил Егиазарова:
Надеюсь, вы не в претензии, что я вас допрашиваю в больнице? Это ведь и в ваших интересах, чтобы все быстрее окончилось
Конечно! О чем речь?
Значит, я хотел бы, чтобы вы мне пояснили, как вы все там, на площадке отдыха, оказались
Да почти случайно это вышло. Выходной день был, мы ведь тоже люди, всегда других кормим, а сами, случается, за день во рту крошки не имеем: беготня, суета, вы понимаете. Вот и договорились, что Ахмет нас покормит шашлыками со своего мангала. Ясное дело, для своих оно вкуснее будет, чем на потоке общепита Вот и собрались
Прекрасно. Кто да кто собрался? Я взял блокнот и стал записывать его ответы. Протокольная часть допроса меня сейчас не интересовала.
Ну, я там был, Вася Дрозденко, царство ему небесное, последний шашлык в жизни скушал, директор наш Эдуард Николаевич, Валера Карманов, шеф-повар, и Лешка Плахотин позже подъехал.
Всё?
Всё.
Никого не забыли?
А чего забывать, это же не Афонская пещера, все на виду, засмеялся Егиазаров; он мне тоже демонстрировал, что наш разговор скорее душевный, чем формальный.
Прелестно. А Плахотин ваш сотрудник?
Нет. Лешка не сотрудник. Так, старый знакомый Встречаемся иногда.
Марина подошла к хромированной кровати, нежно поцеловала Егиазарова и строго наказала:
Лежи не дергайся, не нарушай режим Завтра с утра приду повернулась ко мне. Очень приятно было с вами познакомиться. До свидания.
До свидания, Марина. Я надеюсь, что мы с вами еще встретимся. Кстати, вы не можете объяснить Я сделал небольшую паузу и кивнул в сторону Сурика. За что они стали Плахотина лупить?
Егиазаров высоко поднял брови и резко замотал головой, но я заслонял его собой, и Марина, не замечая предупредительных сигналов руководителя полетов, зашла на меня в стремительном пике:
Сурик его бил?! Да вы что?! Сурик до него пальцем не дотронулся! Нужен он ему больно, лупить его!..
Марина, я вас сейчас официально спрашиваю: вы точно видели, что это не Егиазаров бил Плахотина? двинул я вопрос наподобие шахматной «вилки».
Конечно видела! И где хотите подтвержу: не прикасался он к этой вонючке!
Заткнись, дура! тихо промолвил со своего медицинско-индустриального памятника Егиазаров. Что ты могла видеть, когда тебя там не было вовсе! Это же я тебе все потом рассказал, в больнице. Ты забыла, что ли? Просто ты веришь каждому моему слову, я ведь никогда не вру! Меня в детстве так и называли: Сурик Честность. Правдивость мое ремесло.
Я рад за вас, Сурик, за вашу высокую репутацию у друзей детства. И уж пожалуйста, употребите на меня свое второе ремесло правдивость. Расскажите, за что вы били, точнее говоря, за что ваши друзья били Плахотина?
Да что вы ее слушаете? вскипел Сурик. Она же все перепутала, решила, что вы говорите о Степанове! Она ведь ничего не видела и перепутала фамилии. А нам бить Плахотина зачем? Нормальный парень, наш знакомый
Ага, значит, Марина перепутала Ну что же, такое тоже возможно. А вы где работаете, Марина?
Там же, в ресторане, в «Центральном» Я там официантка
Фу, прямо камень с души, сказал я с облегчением. А то я вас принял за американскую летчицу.
Глава 7
Автобус, пыхтя и отдуваясь, вез меня из больницы через окраины в центр. Он погружался в осенний вечер плавно и неотвратимо, как тонущая в омуте бутылка. Проплывали за окнами спрятавшиеся в садах частные дома, их оранжево-красные абажуры и плафоны будто бакенами обозначили фарватер автобусу, петлявшему среди жилых кварталов, пустырей и строек.
На сиденье против меня дремала женщина. Одной рукой она прижимала к себе маленькую девочку, что-то без умолку расказывавшую матери, а другой крепко держала объемистую авоську с продуктами. На ухабах и крутых поворотах женщина просыпалась на миг и быстро говорила девочке: «Да-да-да, доченька, все правильно» и сразу же погружалась в зыбкий, неглубокий сон. У женщины было тонкое, усталое лицо. Я смотрел на нее и испытывал печаль и нежность. Наверное, Лила, возвращаясь с работы, тоже дремлет в автобусе. Женщины сильно устают.
Наверняка бойкая летчица-официантка Марина восприняла бы мою спутницу как знак неполучившейся, неудачной жизни. Но эта несостоявшаяся жизнь проходила отдельно от Марины, мчащейся сейчас на работу в «тачке» или на попутном «леваке»
В те редкие дни, когда мне удается пораньше закончить свои невеселые делишки, я захожу в школу за Маратиком. После занятий он остается на продленку, которую потом еще продлевает игрой в футбол до того мига, когда мяч можно найти на поле только ощупью. Тогда игра кончается, и он идет домой. Нет, нашего сына при всем желании не назовешь домоседом.
И ладно, коли дом был бы пуст, скучно юному джентльмену обретаться одному в четырех стенах. А то ведь бабушка дома, моя почтенная теща Валентина Степановна Пелех. Любого человека может соблазнить перспективой поговорить с моей тещей по душам так много полезных сведений накопила она за свою долгую жизнь. И слава богу, не делает их секретом, а рассказывает всем желающим подробно, убедительно, безостановочно. Бестолковый неблагодарный внук, мой сын, не ценит даровой возможности обогатиться духовно, а хочет, наоборот, с такими же обормотами, как он сам, гонять на пустыре за школой в футбол.
Я, конечно, не одобряю его, но отчасти понимаю. И грозные риторические вопросы тещи: «Скажи, чугунный язык, отец ты ему или нет?» оставляю без ответов. Я люблю неутомимую на добро и разговоры бабушку Валентину, но по удивительной прихоти сердца почему-то Маратку люблю еще больше. И всякий раз, обещая теще поговорить с сыном, иду на заведомую ложь. Дело в том, что я не верю в воспитательную силу нравоучительных слов и дисциплинарных указаний. Из тех житейских наблюдений, которые мне удалось накопить как следователю и как отцу, то есть педагогу-практику, я сделал для себя один вывод: обычно, вырастая, дети становятся такими же, как их родители. Когда мне случается вести дела несовершеннолетних преступников из благополучных или высокопоставленных семей, вокруг раздается взволнованно-недоумевающий клекот: «Непостижимо Кто бы мог подумать такая прекрасная семья Выродок Такие достойные родители»
А я не верю, что ребенок это выродок, а родители достойные люди. Просто ребенок много лет учился в своем доме тому, что было скрыто от посторонних глаз достойным фасадом респектабельного благополучия. И однажды из-за детской глупости или дерзости всплыло на всеобщий погляд то, что так умело скрывали родители.
Со смирением и грустной улыбкой воспринимаю я гневные пророчества своей тещи: «Посмотришь-посмотришь, каменное сердце, вырастет мальчик такой же, как ты» Напрягая свою деликатность до последнего предела, Валентина Степановна не уточняет, каким именно вырастет Маратик, но по тону ясно, что невысок в ее глазах мой человеческий и общественный коэффициент.
Жаль, что моя теща не знакома с Шатохиным, иначе по принципу сопоставления она бы объяснила Маратке раз и навсегда, что, занимаясь дома уроками и беседуя с ней вместо бессмысленной футбольной гоньбы, он мог бы вырасти таким прекрасным человеком, как мой прокурор.
Обычно в таких случаях за меня вступает в бой Лила. Круто подбоченясь и выставив вперед упрямый подбородок, она ядовито спрашивает:
Что же ты, мама, если он такой плохой, живешь с ним, а не со своими замечательными сыновьями?..
Потому что я его люблю, безмозглая девушка, загадочно поясняет свою прихотливую систему ценностей Валентина Степановна.
Старуху удручает, что ее внук, наш сын, хуже всех соседских детей. То есть, конечно, он лучше всех, но, к сожалению, это ее представление не находит пока никакого объективного подтверждения. Внуки и дети всех соседей предмет законной родительской гордости. Один выполняет второй разряд по шашкам, другой круглый отличник, третий поймал сбежавшего из зоопарка павлина, а Майка Кормилицына вошла в сборную республики по неведомой мне игре го. Все остальные дети тоже как-то отличились или прославились в масштабах нашего двора. Даже недоразвитый мальчик Слава Кунявин лучше всех закончил пятый класс, о чем с едким укором бабушка Валентина сообщила Марату.
Во-первых, это еще надо проверить, мы его дневник не видали, спокойно заметил Марат. Во-вторых, ему пятнадцать лет. А в-третьих, он учился в школе с упрощенной программой, для неполноценных детей
Я в этих дискуссиях не участвую. Я сам не знаю, хочется ли мне, чтобы Марат вырос похожим на меня. Тем более что природа уже решила самоуправно этот вопрос, передав ему генетический код Лилы. Когда я смотрю в его яростно горящие глаза, слушаю его рассказы, сбивчивые и не очень внятные оттого, что мысли опережают слова, вижу мелькающие в бешеной жестикуляции руки, я с тайным страхом думаю о том, что пролетит еще несколько очень быстрых лет и он уже ни в чем не станет слушать меня, а в стремительном беге своей первой мужской самостоятельности все-все-все решит сам и поступит только так, как задумал и как велит ему веселое искреннее сердце
Я был бы рад сделать бабушку Валентину счастливой, но мне не очень хочется, чтобы Маратик вырос похожим на Шатохина. В этом мире уже полно ярких и сильных людей. Сохраняется дефицит на добрых
Моя теща говорит внуку: «Помни, ты надежда нашей семьи!» Марат смеется. Странное дело, когда я говорю то же самое, он ужасно ярится: «Ну перестань, хватит шутить, давай серьезно поговорим»
Я шучу. Действительно шучу. Я стараюсь скрыть под насмешкой неясную мечту о его счастье. Каким оно может быть? Не представляю
А сейчас надежда нашей семьи осатанело носилась по полю. На деревьях уже повисли клочья тумана, стелившегося по земле сизым дымом, в воздухе летели маленькие капли влаги. На востоке небо стало совсем черным, а на другой стороне небосвода грязную ветошь низких туч прорвала пронзительно-сиреневая полоса гаснущего света, кинувшая на лица бегающих детей нежный лиловый тон. Ребята вдруг дружно загомонили: кто-то послал мяч в аут и резиновый мокрый шар бесследно исчез в кустах.
Подошел ко мне запыхавшийся счастливый Марат:
Мы им все-таки воткнули
Я на это очень надеялся можно с чистой совестью и домой заглянуть, заметил я и нравоучительно добавил: Бабушка Валентина будет, безусловно, горда твоими успехами.
Бабушка не понимает в футболе, не обращая внимания на мои подначки, сказал спокойно Марат. Я ее вчера спрашиваю: кто такой Эдсон Арантис ду Насименту? А она, слышь, говорит: это мастер на хлебозаводе, его с испанскими детьми привезли сюда перед войной! Ха-ха-ха! Я чуть от хохота не умер!..
Мы медленно шли домой по каштановой аллее, и дым от моей сигареты неподвижным пластинчатым облачком повисал в темном воздухе густеющего вечера.
Мне, конечно, совестно признаваться перед надеждой нашей семьи в столь же глубоком невежестве, но и я не знаю, кто такой этот Арантис, заверил я сына. Надеюсь, правда, что чистосердечное признание несколько смягчит мою оплошность
Да брось, папка, шутить! Это же настоящее имя Пеле величайшего футболиста! Его весь мир знает
Ну это ты не прав! Раз мы с бабушкой Валентиной не знаем, значит еще не весь мир
Ну перестань смеяться, я никак не пойму, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь.
Сынок, это, наверное, оттого, что я и сам не могу понять, когда жизнь со мной разговаривает серьезно, а когда шутит.
Ладно, вот скажи, мы сегодня с ребятами спорили: может выжить человеческий детеныш среди зверей? с обычной легкостью перескочил Марат на новую тему.
Говорят, что может, пожал я плечами. Я читал, что такого Маугли сыскали где-то в Индии.
И что, обычный человек? Нормальный?
Не думаю. Я с сомнением покачал головой. Штука в том, что Маугли только сказка. Я уверен, что выросший среди зверей всегда зверь
Говорить не умеет?
Он по-человечески чувствовать не умеет. Не знает, что такое правда, что такое совесть, что такое честь Понял?
Ага
Тогда и ты мне помоги решить одну задачку
По твоей работе? оживился Маратка.
Ну как бы Скажи, семеро одного бьют?
Вот еще! Это не по правилам А вообще-то, бывает Может, за дело? рассудительно спросил он.
За дело, подтвердил я. Только вот что меня удивляет: семеро одного побили и стали потерпевшими, потом оказались сами себе свидетелями, а теперь чувствуют себя судьями. Как полагаешь, не многовато?..
Глава 8
И сегодня с самого утра, ссылаясь на повышенное метастатическое давление, врачи настойчиво советовали избегать стрессов и всяческих перегрузок. К счастью, мои рабочие планы никаких особых волнений не сулили: в первой половине дня мне предстояло встретиться с экспертами по «строительному» делу, а после обеда с потерпевшими по делу Степанова.
«Строительное» дело представляло собой многотомное сооружение двухлетней давности с весьма сомнительной судебной перспективой. Возбудили его в ОБХСС по сигналу одного прораба, который сообщил, что руководство ремстройтреста расхищает государственные денежки путем «намазок» выписывают липовые наряды на работу, никогда никем не производившуюся. Ревизия подтвердила, что смета на строительство перерасходована на десять тысяч: в шестидесятиквартирном доме закрыли наряды на штукатурку и покраску девяноста квартир. Я допросил маляров и штукатуров, которые, помявшись, признали, что, если в доме всего шестьдесят квартир, затруднительно отделать девяносто, и поведали, что зарплату за тридцать лишних квартир они отдали начальству. После недолгого, хотя и упорного сопротивления начальство эти факты признало. Но с обвинением в хищении упрямо не соглашалось. «Хищение это если б я себе в карман, басом рыдала прораб Кленова, размазывая толстым кулаком скупые слезы по круглому лицу. А я сроду копейки чужой не тронула! Девчонки-ученицы обои попортили переклеивай. Унитазы, пока без воды строили, до отказа это замусорили. Чистить надо? А в смете этого нету! И еще надо, надо, надо! И за все плати! Вот и приходится А про банкет я и не говорю: в жизни такого не было, чтобы комиссию не угостить, это уж обычай Людей ведь уважить надо, раз дом приняли, не то в следующий раз с ними нахлебаешься!..»