Я открыл было рот и закрыл его, не зная, что ответить.
Теперь лучше понял? спросил Митрич. Ладно, дуй в ларёк, скоро откроется. Держи деньги. Пожалуй, тушёнки бери с запасом, 4 банки, и чая пачку.
***
Так начался мой первый день в ополчении, хотя формально я никуда не вступал, ничего не подписывал и даже не давал обещаний верности. Просто меня приняли за своего, а мне некуда было себя деть, и я оказался вовлечён в их непонятную деятельность просто потому, что среди них оказался мой одноклассник.
В то утро я мог встретить первым не его. У меня же был не один одноклассник, и все мои школьные товарищи после школы оказались довольно разными. Богдан Хоменко не относился к числу тех, с кем у меня сложились приятельские взаимоотношения. Помню, он постоянно меня шпынял в младших классах, и я его ненавидел и побаивался, так как был тщедушным шкетом, а он эндоморфным боровом, в три моих веса. Потом отношения выровнялись, но осадочек, как говорится, остался.
Артём, в обед следующего дня позвал меня голос из-за остановки возле рынка. Ты шо, в ополченцы записался?
Богдан сидел на корточках, попивая фанту из банки.
О, привет. Да не, никуда не записывался.
А шо ж ты у них днюешь и ночуешь?
Ну, во-первых, не ночую. А во-вторых, просто попросили помочь по-мелочи.
А если я тебя просто попрошу в пропасть сброситься, тоже послушаешься?
Прикалываешься?
Не, я серьёзно. Думаешь, это всё так просто спустят на тормозах? Щас СБУ всех, кто замешан, потихоньку на карандаш берёт. И ты тоже уже в списках.
Откуда знаешь?
Знаю, многозначительно ответил Богдан. Подумай хорошо. Не играй в эти игры. Я тебя предупредил.
Он грузно выпрямился во весь рост и удалился, небрежно махнув рукой на прощание. Его слова впервые с момента приезда заронили во мне зёрна страха. Как будто спала с глаз какая-то пелена, и стало вдруг кристально ясно, что происходит что-то очень серьёзное и опасное. До этого и увещевания матери, и насмешки сестры, которая по скайпу из Харькова очень настороженно высказывалась о витавшей в воздухе идее референдума, как-то проносились мимо моего сознания. А с отцом мы не разговаривали.
Шлёпая в летних босоножках на блокпост после закупок, я выбрал маршрут через центр. На площади бурлили человеческие массы. Женщины-активисты с российскими флагами внесли меня в списки тех, кто имеет право принять участие в референдуме о статусе области. Одновременно какой-то депутат выступал перед своими сторонниками, призывая не к референдуму, а к федерализации, децентрализации и приданию русскому языку статуса государственного но в рамках существующих законов. Кто-то вышел с желто-синим флагом, но патруль ополченцев живо убедил непопулярного активиста прервать акцию.
По пути мне встретились бронетранспортёр, отжатый у заблокированной колонны военных, присланных Киевом на разборки, и похороны ополченца, погибшего в столкновении на блокпосту. Одни говорили, что где-то под Мариуполем, другие под Краматорском, а некоторые шептались, что он погиб в криминальной разборке. Время было такое, что любая версия могла оказаться правильной.
Новошахтёрск наводнили самые разные слухи. Одни ждали с часу на час, что в город войдут «вежливые люди», и повторится сценарий с Крымом, другие опасались, что в город зайдут правительственные войска или добровольческие батальоны, которые активно формировались из крайне правых националистов и вооружались. Оба сценария выглядели равновероятными. Большинство горожан, которые и раньше не горели ярой поддержкой одной из сторон, сохраняли нейтралитет и сейчас, на всякий случай. Я отметил про себя, что в этом нет ничего нового так было и в тысяча девятьсот семнадцатом, и в тысяча девятьсот девяносто первом. Историю двигали несколько сотен, максимум тысяч мотивированных и заряженных идеями активистов, а вовсе не массы, которыми любят оперировать бездарные историки.
Подвезти?
Я прервал движение, стараясь рассмотреть знакомые черты между кепкой и балаклавой. Человек, который ко мне обратился, сидел за рулём «Нивы», которая остановилась у обочины. На пассажирском месте развалился ещё мужик, прикрывавший идентичность тёмным платком под глазами. Оба явно ополченцы, неопределённого возраста. Я никого из них не знал.
Садись, предложил водитель тоном, который не предполагал отказа. Не ссы, я как раз на пост к Митричу еду, на усиление. Ждём сегодня гостей.
Я подчинился и пролез на заднее сиденье, отметив про себя, что покинуть авто такой конструкции без согласия «попутчиков» не получится.
Ну шо, ты вроде не стучишь, хотя и похож на засланного казачка, сказал водитель, когда мы тронулись. Выдать тебе ствол, будешь охранять помещение для референдума?
Честно не особо горю желанием носить боевое оружие, признался я. Вдруг его применять придётся, а я пацифист. К тому же, вооружённый человек это мишень. А кто вы?
Мишени все, а человек с оружием ещё и стрелок! изрёк ополченец. Мой позывной Дыр. Я руковожу народной самообороной Новошахтёрска. Ты на хорошем счету, пока не доказал обратное. Твой кореш Веко за тебя ручается.
Веко?
Это позывной. Веко что делает? Мигает. Мигулин Веко.
А, ясно. А ваш позывной такой, потому что вы дырявите врага?
Нет, я взял себе это погоняло в честь Вени Дыркина. Слышал такого?
Вроде нет. Актёр?
Музыкант. Эх ты, это же Александр Литвинов, самый известный бард с Донбасса. Можно сказать визитная карточка. Зацени вот.
Дыр включил аудиосистему и порыскал пальцем в списке исполнителей, пока не остановился на нужной папке.
В салон ворвался нервный гитарный бой, а потом полился проникновенный и сильный голос, звонкий, но с ноткой надрыва, как будто его обладатель пел о чём-то весёлом, сам находясь на грани отчаяния.
«День ПобедЫ
Он не близок и не далёк
День ПобедЫ
Он не низок и не высок
Как потухшим костром
Догорел паренёк
Значит, он победил
И какой ему прок
От расстановки тактических сил
Он уже всех простил»
Голос делал ударение в слове победа не на втором слоге, а на последнем, отчего оно приобретало комичный оттенок. Но смысл песни был вовсе не комичным, а трагичным, отчего в голове у меня образовался некий диссонанс. Однако и текст, и мелодия, и манера исполнения мне мгновенно, как говорят, «зашли», и я решил при случае послушать остальные его песни.
Нравится, признался я.
Ещё бы, сказал Дыр. Веня гений, царство ему небесное, поколесил по всему Донбассу. Я не знаю столь же талантливых музыкантов уроженцев нашего края.
Кобзон? предположил я.
Оба моих спутника рассмеялись.
А ты хорош, сказал Дыр. На кого учишься?
На философа учился.
Почему «лся»? Выгнали?
Считай, в академ ушёл. С деньгами трудности, не смог на коммерции.
Да, времена такие. А я, угадаешь, кто?
Спецназовец? Военный?
Пфф, мимо. Я программист.
Я невольно хихикнул.
Не похоже. Айтишники за компом горбятся и нормально получают. Я б тоже пошёл, но очень скучная профессия.
Согласен, скучная, признал Дыр, бегло пробежав взглядом по зеркалам на повороте в сторону выезда из города. К тому же, главное, шо она могла мне дать, я усвоил сразу и накрепко, так шо решил немного поменять профиль, как ты верно заметил.
Главное? И шо ж это?
Дыр немного наклонил голову и я представил, что в этот момент его невидимые под тканью губы сложились дудочкой, а потом растянулись, помогая формулировать мысль.
Моя жизнь стала гораздо проще, когда я понял, что все мы, люди всего лишь носители разных программ. Такие вот белковые автоматы, которых программируют семья, школа и телевизор. И главное в человеке это не сердце, не душа, не кровь и не интеллект, а программа, которая заставляет его совершать те или иные поступки.
Логично, хмыкнул я.
А знаешь, почему я перестал быть пацифистом?
Я отрицательно покачал головой, побуждая его продолжать.
Ибо понял самое страшное. Некоторые, особо злокачественные программы, которые я ненавижу, умирают только вместе со своими носителями.
Судя по тому, какую сторону он выбрал в набирающем силу конфликте, я догадался, какие программы ему ненавистны, но, конечно, я мог понять его и превратно.
Остаток пути он общался со своим товарищем, а я молчал, наблюдая, как в частном секторе по сторонам от дороги облетает цвет вишен и яблонь. На носу Первомай, а за ним и день Победы, с которым была созвучна песня Дыркина. Хотя и повествовала она о совсем другом, очень личном событии, которое случается в жизни каждого из нас, подводя черту под всеми сражениями войны, которую мы ведём с рождения.
Мы доехали без приключений, я передал закупленную снедь и припасы. А Дыр привёз на блокпост кое-что малосъедобное, но весьма необходимое Мигулину, Митричу и их соратникам для защиты. Кажется, теперь вооружены были все.
Теперь на блокпосту дежурило уже до семи ополченцев. Новошахтёрская дружина каждый день пополнялась, но нельзя сказать, что мотивы и идеология всех, кто в неё вливался, были монолитны. Кто-то, как Мигулин, причислял себя к казакам, которые составляли изначальное население сторожевых городков нашей местности, кто-то, как Митрич, ностальгировал по СССР, в котором не было «ни эллина ни иудея», то есть ни русского ни украинца, а только «новая общность людей советский народ»; а кого-то, например Дыра, по убеждениям можно было отнести, скорее всего, к монархистам. Но всех объединял какой-то единый порыв вдохновенного возмущения от проявлений несправедливости и неуважения со стороны новых властей. Конечно, все хотели защитить и свою идентичность, но она, как кажется, была у всех довольно непохожая.
А ещё все находились как будто в наэлектризованном силовом поле, разностью потенциалов которого была надежда на перемены. Перемены эти тоже каждый мечтал себе по-своему. Кто-то боялся, что всерьёз запретят русский язык и надеялся, что всё останется по-прежнему; кто-то ощущал в себе зов почвы и крови, лелея иллюзию будущей независимости; кого-то вдохновлялся величием империи, раздробленной уж сто лет как, и не хотел замечать при этом, что никакой империи, которая осознала необходимость собирать себя заново, нет и на горизонте.
***
«Гости» в тот день так и не появились; ночь на блокпосту прошла спокойно. На следующий день тоже. Поскольку задач образовалось порядочно, Митрич стал потихоньку приобщать меня к дежурствам. Сначала на два часа, потом на четыре. Дал бинокль, объяснил, куда смотреть, и о чём немедленно сообщать. Зелёнка пока пошла по низу, кроны ещё не распустились в полную силу, поэтому местность до перекрёстка с трассой Ростов-Харьков просматривалась нормально. Но гостей ждали не только по трассе, но и по полевым грунтовкам, так что вертеть головой мне приходилось во все стороны.
Один из ополченцев постоянно должен был сидеть в «гнезде» огневой точке, оборудованной чуть в стороне от поста, обложенной мешками с песком и прикрытой ветками и хламом. Ещё двое досматривали проезжающих. Порою они вели себя совершенно беспечно, пропуская без внимания машины со своими знакомыми, в которых мог притаиться кто угодно. А порой прикапывались к водителю или пассажирам на ровном месте, ну или мне так казалось. Это имело смысл часто требующиеся на нужды обороны вещи после таких досмотров меняли владельца и переходили в распоряжение блокпоста.
Прошло ещё несколько дней. Референдум приближался. Первого мая я на дежурство не выходил мать настояла на том, чтобы идти сажать картошку. Заявился на пост только к вечеру, узнать, будут ли на завтра какие-то поручения.
Дыр был там. Он сидел с Митричем и ещё одним, незнакомым мне мужиком, в деревянной будке, сколоченной наспех из досок, так что защитить она могла только от солнца. Будку они расположили сбоку от поста, так что с дороги она была не видна, скрытая порослью подлеска в посадке. С дозорным и стрелком в гнезде они переговаривались по охотничьим рациям. На крохотной туристической газовой горелке кипятился чай в кастрюльке. Темнело.
Дыр поманил меня пальцем, предложил место и угостил чаем.
Как дела, юниор?
Нормально.
В Россию не собираешься?
Лично, или в составе республики?
Ха, во даёт, а! Видал?
Пацан шарит!
Когда все отсмеялись, Дыр мрачно сплюнул в сторону и бросил:
Только в России нас, похоже, не ждут. По крайней мере, пока.
То есть не будет поддержки, как в Крыму?
Не видно движений в эту сторону. Какая-то суета есть, но это не то. Скажи, у тебя случаем нету с той стороны знакомых, которые могут помочь переправить к нам через границу кой чего? На таможне или среди погранцов?
Я честно признался, что нету.
Ясно. Бесполезный ты юнит. Ладно, будем думать. Щас надежда только на контрабанду остаётся. Митрич, ну шо он, обтесался малёхо?
Да вроде. Тормозной немного, но исполнительный.
Мне стало немного обидно, что обо мне сложилось такое впечатление, но я вынужден был признать, что он прав. Я хотел было уверить всех, что постараюсь быть более разбитным и зорким, но не успел. Рация командира городского ополчения заработала, и взволнованный голос доложил, что на трассе замечено подозрительное движение. Несколько машин с вооруженными людьми, грузовик и что-то бронированное, маркировку я не запомнил.
Понял, ждём гостей, конец связи.
Дыр связался с другим блокпостом, на въезде с запорожского направления, и отдал распоряжения. Также вызвал подкрепление поднял с постели тех, кто уже отдежурил днём. Вскоре должны были прибыть на подмогу несколько вооружённых бойцов.
Так, Тёма, Дыр впервые обратился ко мне по имени. Толку от тебя мало, а щас может Вальпургиева ночь начаться. Вали-ка ты домой.
А ничо, шо она вчера была?
Вот ты грамотный. В общем, ты понял. Раз стрелять не умеешь не маячь тут.
Вообще-то умею. Я на школьных стрельбах двадцать очков из калаша выбивал.
Ты ж сказал шо пацифист.
Ну, так это ж не по-настоящему стрелять, просто предупредительно? Типа как ядерное оружие оно есть, но его никто не применяет.
Дыр затих, всматриваясь в темноту.
Без тепловизора ни чёрта не видать, пробормотал он, и добавил уже чётче. Митрич, гасим горелку, окурки. Занять позиции.
Потом он посмотрел на меня.
Боюсь, понарошку кончилось. Шуруй домой.
Я нехотя поднялся и потрусил к своему подъезду, сокрушаясь от нахлынувших противоречивых чувств. Облегчение от того, что в меня никто не будет стрелять, и от того, что самому не придётся это делать. Но также и неприятное чувство, что я сбегаю, бросаю своих.
Я не успел дорефлексировать, потому что всё началось, когда я ещё не добрался до дома. Сначала издали донёсся тупой бабах, потом быстрый свист, вспышка на блокпосту и звук уже разорвавшегося боеприпаса. Потом, спустя пару секунд, цикл повторился. Кто-то сдавленно вскрикнул. Следом пошли короткие очереди, по два-три выстрела. И только потом с блокпоста начали отвечать в темноту одиночными, уверен, что скорее наугад, чем стараясь попасть в то место, откуда прилетали пули. Я сжался в оцепенении, присев на корточки у соседнего подъезда, за скамейкой без спинки, почти доломанной алкашнёй. Меня удивило шевеление листьев, нетипичное в такую безветренную погоду. Потом я понял, что это было перестрелка продолжалась и пули, пущенные в сторону блокпоста, долетели сюда и попали в кусты сирени. Посыпалась серая в темноте штукатурка, обнажая силикатный кирпич. Только я развернулся вполоборота, готовясь пробраться к своему подъезду и нырнуть в его спасительное нутро, как что-то чиркнуло меня по груди под ключицей, едва зацепив. Боли я сначала не почувствовал, только футболка стала липкой. Потом пришло понимание, что в меня попали, к счастью не серьёзно, дурная пуля прошла по касательной. Но если я ничего не предприму, это может повториться в любой миг. Я упал на майский прохладный газон и пополз, перелез через низкую оградку, выбрался на асфальтированную площадку перед козырьком. Надо было встать и набрать код, а я всё не мог решиться. Лаяли и выли собаки, продолжалась беспорядочные выстрелы. Нападавшие не пытались всерьёз подавить огонь защитников блокпоста, а те, в свою очередь, больше обозначали своё присутствие и намерение удержать позицию, чем пытались нанести ущерб противнику. Ещё раз бабахнуло теперь, как будто, поближе. Последовали несколько выстрелов в ответ, вопль, несколько выстрелов с той стороны, перекличка сорванных глоток.