Это не первый случай, когда Ламберт сбил человека, но тогда девушка была пьяна и сама вышла на проезжую часть, бросившись под колеса его пикапа. Инцидент посчитали самоубийством, и Ламберт легко отделался по этому поводу, но сейчас все выглядело иначе, теперь его непременно попрут из отдела, и вся его жизнь будет кончена. Он никак не мог этого допустить.
Тело девушки купалось в желтом свете фонаря. Своим прекрасным видом она показывала возможный путь спасения от этой бренной жизни, что страшатся смерти только те, кто не знает ее, а все неизведанное, полное тайн пугает. Ведь в минуты утраты люди скорбят по возможности видеть человека, слышать его голос, любить. Они заботятся о несчастье больше, чем о смерти усопшего. Но этого никогда нам не понять, покуда мы живы.
Ламберт осмотрел труп. Молодая стройная брюнетка с длинными растрепанными волосами, что растекались под головой в темное пятно, глаза с округлившимися веками закрыты. Платье довольно странное и он наклонился чуть вперед, мокрое, точно мокрое, да еще какое мокрое, вплотную прилегающее к безжизненному телу, бежевого цвета, с блестящими маленькими колечками, напоминающими рыбью чешую. Казалось даже, она голая и похожа на выброшенную на берег русалку. Такая спокойная, как та тишина, что таится над водой в минуты задумчивости, не тронутая жизнью, юная, но все так же волнующая душу своим умиротворенным видом. Из нее ушла вся энергия, служившая ей счастливым выражением лица, которое сейчас было безмятежным, не выражающим абсолютно ничего, словно до этого момента она ни о чем не думала, и эта пустая картина застыла на ее лице, лишая улыбки, радости и даже слез, что не успели коснуться ее щек. Она была безвольной, как кусок резины, лежавший и не поддававшийся течению времени. Ее человеческий плод теперь погребен здесь, в чреве земли, что забирает ее, поглощая все глубже в мягкие недра почвы, словно в зыбучие пески. Влага покрывала ее плоть невидимым легким одеялом, готовя для новой жизни. Ламберту показалось, что ее тело и впрямь шевельнулось, или, быть может, одурманенный разум играл с ним злую шутку и пред его глазами картина стала расслаиваться. Он дернулся к девушке, приложив руку к запястью, нащупывая пульс. «Может, жива?» подумал он на мгновение. Но она была холодна, как камень. Затаившись, он все же стал прислушиваться к ее коже, но так и не смог понять, бьется ли пульс, или же дрожь его пальцев копирует импульс. Ламберта уже вовсю одолевала лихорадка от всего происходящего. Он заметил, что стоит довольно шатко и в ногах появилась тяжесть, тело обмякло, мысли стали прерываться, и их уже было не ухватить, не связать в понятную цепочку осмысления. Все в голове спуталось и хорошее, и плохое, и черное, и белое, словно спираль завертелась быстрым цикличным ходом, перемешивая мысли, что никак не могли найти выход, подобно бьющемуся мотылю, не в состоянии расколоть ослепляющую скорлупку яркой вспышки. Мир стал слишком быстрым. Сознание меркло и остановилось на секунду в точке небытия, в которую он провалился. Его тело тут же рухнуло, отрекаясь от земли, и он уже не помнил себя. Связь с реальным миром оборвалась, и мысли внутри него стали угасать, предаваясь забвению.
Эй, просыпайся, ну же, тебе нельзя здесь находиться, звонкий голос развенчивал тишину и звучал весьма дружелюбно и ласково. Ламберт словно сквозь сон ощущал шеей осторожное дыхание, словно чей-то шепот касался его кожи, трогая лоб, щеки, губы. Этот пленительный голос скользил по его телу, и он поплыл в покорном плену наслаждения, поддаваясь теплому течению, будто плот, поддающийся стихии реки. «Ах, как блаженно уединение, что гнездится в этой темноте. Пусть оно не покидает меня», витала мысль в воздухе, дурманя его сознание, тем временем он все глубже погружался в слепой сон с проявлениями необъяснимых видений, словно он был частью всего, что когда-то пережил в жизни.
Внезапная яркая вспышка быстро стала нарастать, расширяя его границы сознания, как огромный мыльный пузырь, и весь он начал перемещаться на это белое полотно, словно свет насквозь пронизывал его. Вся его сущность, начиная с имени, вливалась в этот оазис духовной связи, объединившись с неким носителем. Постепенно теплое течение, омывавшее его душу, сменилось на холод. Из тела убывала энергия, заполняя пустое пространство пузыря. Чем больше Ламберт пребывал в бессознательном состоянии, тем больше путался в собственной массе своих необъяснимых ощущений. Это уже был предел. Вернуть обратно все, что давалось телу, в исходное положение, в ту ячейку, откуда когда-то зародилась энергия существования с развитием младенца в утробе, до чувства потери физических границ. Все ощущения к миру уходили, все эмоции к людям, все запахи и вкусы все утратило свойство слов объяснять. Речь побуждала молчание, и он превращался в неосмысленный зародыш, находившийся в состоянии анабиоза. Оттого Ламберт чувствовал неистовую благодать матери, то доверие, с каким он подчинялся смерти, что ласково топила его в ослепительно чистой реке любви. Ламберт погружался все глубже, тлея слабым огнем жизни. Он не боялся, оттого отдавался в объятия смерти, как дитя в материнские руки.
В машине зашипело радио жуткими свистящими помехами. И кто-то с силой начал вытягивать Ламберта из тоннеля смерти, возвращая к жизни, словно мощный заряд тока ударил в его грудь, подарив глоток воздуха, и он со стоном втянул его глубоко, открывая глаза, перед которыми призраком вдруг растворился силуэт девушки. Верхушки деревьев, как шестигранник, обрисовали бледное небо. Ламберту казалось, будто под ним поверхность воды, теплая и мягкая и далеко от берега. Его пальцы рук утопали в рыхлом одеяле чащи. Он поднялся, отряхивая одежду от мелкого мусора. По его венам заструилась ожившая кровь, ринувшись под кожей ручьями, устремляясь к засушливым краям, орошая живительной влагой. Он мог отчетливо слышать их внутри себя, как если бы находился одновременно снаружи и внутри, с легкостью переключая подобное явление. Его способность менять положение обзора, фокусируя поочередно чувства с разницей во времени, дезориентировала его. Ламберт взбирался по склону дороги, как одичалый человек, отвыкший от нормальной жизни, лишь на инстинкте выживания. Склон казался непреодолимым, и Ламберт снова падал в объятия мертвой девушки. Ему тяжело было выбраться из собственного страха и пересилить мысль ощущения внешней картины. Он все еще не осознавал происходящего, а лишь опирался на звук приемника. В какой-то момент свыкся и перестал сопротивляться. Опустился на насыпь пред телом девушки и просто ждал, затаился, как и любое существо в ночи, пытающееся переждать темноту. Постепенно все стало приходить в норму, отлегли странные звуки, и лес был обычным в нем можно было даже найти какое-то умиротворенное спокойствие. Ламберт даже успел соскучиться по всему, что окружало его до всего случившегося, будто умер и вновь вернулся к жизни.
В салоне пикапа надрывался телефон. Ламберт нащупал фонарик, что, откинувшись, лежал возле огромной ели и светил прямо на огрубевшую кору, окутанную зарослями мха.
Какого дьявола, сорвалось с губ Ламберта, и он уставился на освещенное пятно, что тут же оживленно вступило в реакцию с оболочкой ствола, оставляя выжженное пятно. В глубине чащи «испуганные» деревья последовали все той же манере, будто кто-то им дал сигнал спасаться. Они прежде не знали света, оттого стали мгновенно умирать от неизвестного им свечения, прячась в гибели. Возможно ли, что там начался обратный процесс? Смерть здесь была рождением, все только и ждали ее, чтобы начать сначала. Природный закон оповещает: «Ты умираешь, чтобы жить вновь». Получается, что родиться можно в любой момент жизни, стоит лишь умерь. Значит ли, что возраст души начинает учить земную оболочку, опираясь на свой опыт перерождения? Сколько загадок и тайн происхождения прятала в себе чаща? И что же на самом деле случилось с Ламбертом? Ошарашенный, он ринулся в сторону обратного пути, где стоял пикап. Добравшись, он тут же схватил телефон и ответил на звонок, чувствуя, будто это единственная причина связать себя с реальностью.
Да, слушаю, тяжело дыша и разгоняя перед собой образовывавшиеся миражи, что навязчиво плыли в глазах, будто ему хорошенечко врезали по затылку.
Товарищ инспектор, на проводе был помощник Аристарх с каким-то снисхождением в голосе.
Мне до вас не доехать! Я застрял. Мост заблокирован, там авария, дороги не видать, меня выбросило в кювет, так что собирайте все возможные улики и дуйте в отдел, и он бросил трубку, не дав сказать Аристарху, надеясь, что не выдал своим дыханием случившееся.
Ламберт понял, что если сейчас он сделает еще хоть одну попытку вернуться, то может и сам остаться здесь навсегда. Что еще он мог сделать? Вызвать полицию, чтобы его жизнь окончательно пошла по наклонной, ну уж нет! А если ее кинутся искать? Непременно ее фото скоро появится на доске пропавших, и что тогда?
Ламберт не помнил, как добрался до дома и, рухнув на кровать, провел в забвении два дня. Все ночи к нему являлся тот голос из чащи, скрывающийся в зыбком белом одеянии. Ему не удавалось разглядеть или ощутить живое присутствие, и от этого ужас пронизывал его еще сильней. Это неотступное ощущение преследовало его постоянно, словно поселилось внутри него. Ночь больше не приносила ему покоя, а лишь страх пережитого.
Проснувшись утром, он не осознавал случившегося с ним. Было ли это на самом деле, или же в какой-то момент границы между сном и реальностью размылись.
* * *
Начало есть процесс, синхронизирующий человека с тем или иным действием. В данном случае речь пойдет о взаимодействии среды и о том, как рождение маленького мальчика Захара, появившегося на свет в коровьем хлеву, определило его сущность. Еще будучи в утробе он понимал, что цепочка его ДНК впитала в себя весь колорит фермерской жизни, как трава впитывает утреннюю росу и насыщает ее силой роста. Мальчика вынашивала женщина, сам же Захар ощущал себя в брюхе огромной коровы. Слышал позывные мычания эхом извне, чувствовал теплоту прикосновения, даже запах парного молока горячил его растущие недра утробы. Неудивительно, что когда он родился, то отказался от материнского вскармливания, и его пришлось выкармливать молоком коровы. Его связь с божественными созданиями росла день за днем и крепла, подобно его молодому скелету. К одиннадцати годам мальчик Захар достиг апогея в любви. Он понял любовь, несмотря на свою хрупкость и тяжесть, требует терпения и милосердия и если ты рожден не среди коров, не среди прекрасной свободы окружающих тебя зеленеющих пастбищ, стеклянных закатов, выкованных раскаленным небом на исходе дня до блеска красок, до восторга, бушующего внутри груди, то ты и вовсе не знаешь вкуса любви. Время шло медленно, уступив наслаждению. Захар сидел на крыльце своего дома, его пятки щекотали острые язычки осоки, торчащие сквозь щели в пороге. Куст ирги, раскинувшись подле террасы, по-товарищески кивал, роняя ягоды, словно драгоценные камни. Стакан парного молока испускал испарины в золотистый воздух, и мир казался таким теплым, словно большие объятия. Осязаемая красота проникала в юную душу всеми тропками, и если придать мелодию подобному моменту, то она наполнит сердце вечной любовью к жизни. Захар ждал родителей с сенокоса, наблюдая за стадом коров вдалеке, что походили на пестрый лужок и двигались, словно их колыхал ветерок. Они то исчезали в волнистом слое бархата зеленой травы, то вновь появлялись. Он думал о них, анализировал природу своего существования через другие объекты, способные открыть внутренние границы собственного «я». Человек, выучившийся искусству любви, обогащен этой волшебной энергией. Наполняет тело, разум, душу, становится окружен более явной картина мира, проницательней ко всему живому, заботлив, добр и внимателен. В какой-то момент орган любви дает сигнал, и в организме происходит деление: как клетка, способная идентично скопировать себя, так и любовь наделяет духовной атмосферой другое живое существо, и человек готов отдавать все то, чему научился сам. Иногда она трансформируется и принимает абсолютно другую форму форму грусти, печали, боли, разлуки, но это так же естественно переживать, как и чувство голода. Мальчик Захар поддался мысли и решил приблизиться к стаду. Он приближался к ним осторожно, словно к пламени, с которым хотел подружиться, и, оказавшись рядом, погрузился в глубину глаз коровы. Темные бездонные колодца отражали в себе непостижимые секреты всей галактики. Его сознание остановилось в точке оцепенения, постепенно вытесняя мысли о существовании его в форме человека. Захар перенаправил свою энергию в обличье коровы и, оказавшись в темном колодце глаз, испугался тишины, что таится внутри, и заблудился. В какой-то момент Захар открыл глаза, где стал совсем взрослым, будто просто проспал всего одну ночь.
Всю свою жизнь Захар посвятил коровам, он знал, как они пахнут, как проявляют страх, как меняют форму тела, выражая свою признательность, и более преданного животного он не встречал. Более жертвенного тоже. Захар хотел лишь заботиться и почитать их. Самое великое, чему он научился у них, преданность.
Вскоре их поселок расформировали, землю выкупили, коров отправили на бойню, людей на кладбище; те, кто остался, получили от властей квартиры в новостройках, больше похожих на огромные серые скалы с небольшими окнами, напоминавшими блестящие льдинки на замерзшем камне. Сбережений родителей хватило лишь на то, чтобы купить маленький коровник на холме. Ему было стыдно, он чувствовал, как обворовывает покойных своих родителей, как смерть щедра на деньки и что даже она имеет счет в банке. Но так он обрел утешение, надежду, которая вскоре, как ковчег, спасет всех нуждающихся коров. Захар был уверен, что этим он чтит память матери и отца, которые всю жизнь посвятили коровам, и что так его связь с прошлым и будущим крепко переплетется со всеми взаимосвязанными процессами воедино.
Захар часто выходил на балкон своей маленькой квартирки и любовался тлением света из коровника, что излучала желтая лампа. Каждое утро он отправлялся на поиски разорившихся хозяйств с целью выкупить старых и больных животных, а к ночи возвращался к своему очагу, грезя о будущем. В день, когда все случилось, Захар стоял на том же месте, где и всегда. Свет не горел. Коровник погружался в пучину пепельных облаков, закрученных в густые клубни, словно небо готовилось нанести удар всему человечеству. Надвигалась серьезная гроза, будто должно произойти самое страшное событие. Захар поспешил удостовериться, все ли в порядке и что от ветра просто оборвало старую проводку, в таком случае электрический щиток лучше отключить во избежание пожара. Бывало, что в коровник забирались подростки, сбежавшие из дома, и устраивали пьянки, баловались легкими наркотиками и занимались сексом.
Хлипкий фургончик дребезжал на скорости, и его пустой прицеп мотало из стороны в сторону от сильного бесовского ветра. Цепи, словно змеи, увертывались под откос, примыкая то к одному боку, то к другому. Резко затормозив, Захар быстрыми шагами стал взбираться на холм. Огромные ворота, похожие на рамы, широко раскинулись по сторонам, разинув темную пасть. Обессиленные от ветра, они не могли сомкнуться и бились о деревянный каркас коровника. Воздушные потоки свободно циркулировали, швыряя пыль сухой соломы, предзнаменуя секунды до начала. В небе громыхнуло, и дождь хлынул залпом. Вспышка молнии мелькнула, запечатлев быстрый кадр непонятной фигуры в темноте. От испуга Захар не мешкая принялся разбираться со щитком. Не обнаружив неисправности, обратился к лампе, висевшей под потолком. Под ногами раздался треск, и он понял лампа разбита. Вывернув лопнувший осколок, ввинтил новую, что тут же явила картину происходящего. В тусклом свете лежало тело человека. Одна рука поддернута вверх в свободном положении, вторая подле его лица, как если бы он спал на боку, отвернувшись к подушке. Захар не спеша подошел.