Лева, Лева, стой, остановись же, говорю тебе, приди в себя, хотя бы ради субординации. Я тебе говорю как начальник подчиненному: хватит, прекрати этот балаган.
Горбовский молчал. Скулы шевелились на его лице, как полуживые черви, ноздри гневно раздувались.
Ну? Говори что-нибудь.
Я не знаю, как она это делает. Не понимаю все верно, верно. Абсолютно правильно.
Льву Семеновичу было не по себе с ним довольно давно не случалось эмоциональных потрясений.
Так что ж, собственно, тихо резюмировал Борис Иванович, словно опасаясь, что Горбовский набросится на него, значит, допускаем?
Прошло несколько секунд молчания. Лев Семенович потер переносицу, пытаясь прийти в себя.
Да. Пропускайте, сказал он, признавая свое поражение в интеллектуальной борьбе с этой наглой девчонкой и поклявшись себе, что это еще не конец. Проиграно сражение, но не война.
Крамарь, хлопнув в ладоши, поспешил заявить:
Чур моя!
Нет, я беру ее себе! повысил голос Зиненко, делая решительный шаг на Крамаря, с которым, вообще-то, был довольно дружен.
Пусть решает сама, авторитетно рассудил Пшежень. Девочка приложила немало усилий, чтобы пробиться, и чего ради? Чтобы потом ей не оставили выбора? Ручаюсь, у нее есть личные предпочтения.
Юрек Андреевич прав. Идемте.
Все возвратились в аудиторию, Горбовский плелся последним, еле переставляя длинные ноги. Он был морально истощен, но самое интересное ему только предстояло узнать. И он, и Марина не успели прийти в себя после вспышки ярости, пронесшейся между ними, словно огненный шторм. Сейчас они избегали зрительного контакта.
Итак, Марина, э-э, Леонидовна, начал Борис Иванович, понимая, что председатель комиссии не в состоянии подвести итоги, комиссия решила допустить Вас к практике в одной из лабораторий НИИ имени Златогорова. Ну, долой формальности, скажите же, иначе за Вас подерутся, в каком отделе Вы хотите провести лето?
Не дав Марине ответить, Зиненко и Крамарь принялись наперебой описывать преимущества генной инженерии и микробиологии, не забыв также напомнить о теплых отношениях в коллективе. Иначе и быть не могло. Выслушав их, Марина окончательно решила реализовать безумную идею.
А что на счет отдела вирусологии? помолчав, спросила она у Юрека Андреевича, подчеркнуто игнорируя Горбовского.
Пшежень растерялся. Растерялись все. Лев Семенович впервые за весь диалог поднял голову, которую держал опущенной на грудь.
Ну, в силу сложившихся обстоятельств забубнил Пшежень, небезызвестных нам всем не могу гарантировать теплых отношений в коллективе, как мои коллеги, и в этом буду честен Но, говоря за себя, я буду только рад, только рад Кхм. Если Вы хотите в будущем посвятить себя спасению человеческих жизней, то должны прийти к нам. Однако предупреждаю, этой особый риск но у нас оч-чень много интересного!
В ошеломлении Горбовский смотрел Марине в глаза. Он уже догадался, что она выберет, и снова чувствовал себя стукнутым обухом по голове. Лев Семенович не понимал, зачем она это делает, почему не боится его после всего, что только что было. Пшежень заметил, что они смотрят друг на друга, и каждый чего-то выжидает.
Я выбираю секцию вирусологии.
Комиссия безмолвствовала. Юрек Андреевич улыбался, держа на уме что-то забавное и никому неведомое.
Глава 10. Вживление
«Среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же».
Бр. Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»
Горбовский подскочил на кровати, взмахнув руками.
Дыхание было прерывистым, как после безостановочного бега. Одеяло свалилось на пол, в распахнутое настежь окно светила луна. Ее свежее бледно-голубое сияние выделяло контуры спальни, под завязку забитой вязким мраком.
Лев Семенович сел, собираясь с мыслями. Сознание уже вернулось в реальность, но сердцебиение не успокаивалось. Он поднялся и пошел на кухню, чтобы попить воды. Во рту пересохло.
Самое странное и страшное заключалось в том, что кошмар изменился, не перестав быть кошмаром. Впервые за столько лет. От этого было еще более не по себе, чем обычно. Горбовский прокручивал сюжет в голове, пытаясь осмыслить его. Он был уверен, что это имеет значение. Если его сон поменялся, значит, тому должна быть причина. Все в этом мире имеет причинно-следственную связь.
Вот он, как обычно, возникает в поле. С этого начинался каждый сон. Что было не так? То же синее небо, та же зеленая высокая трава. Не было слышно детского смеха. Не прибежал Кирилл. Лев сам отправился на поиски сына.
Тот сидел с матерью у реки. Горбовский позвал их, но жена и сын не обернулись. Нужно было спасти их, вот-вот должен был появиться вертолет. Он крикнул сильнее, ускорил шаг. Никакой реакции. Будто бы они находились в разных мирах. Мало того, сколько бы Горбовский ни шел, он не становился ближе к родным. Словно они одновременно отдалялись от него. Но две изящные фигурки сидели на прежнем месте, не двигаясь.
Лев ринулся быстрее. Увеличение скорости увеличило и расстояние к цели. Будто новые пласты почвы возникали прямо из-под земли. Пространство заполнялось травой, растягиваясь, а не сокращаясь. Казалось, это длится вечность. Но послышался шум. Над горизонтом затемнело пятно, возрастая в размерах с каждой секундой. Лев закричал:
Алена! Кирилл! Бегите! Бегите-е!
Он мчался со всех ног, он падал, он полз, поднимался и снова бежал, но не мог приблизиться к семье более чем на двадцать метров. В отличие от вертолета. Слезы катились по его щекам, зубы скрежетали. Ничего нельзя было сделать. Почему они не слышат его?
Молодая женщина и мальчик продолжали беспечно сидеть у реки до тех пор, пока стальная махина не зависла чуть в стороне от них. Горбовский упал на колени, обессилев, закрыл мокрое лицо руками.
Сынок дорогая родные мои шептал он на грани слышимости.
Кто-то, сидящий в кабине, в упор расстрелял двух человек, держащихся за руки, из крупнокалиберного пулемета. Длинная очередь пробежалась по песку, по глади реки, по человеческой плоти. Горбовский прекрасно видел, как пули насквозь изрешетили тела, вырываясь из спин вместе с фонтанами крови. Инерционная сила отбросила их назад, а Лев, рыдая, повалился на бок и утонул в траве.
Тут он проснулся. Как всегда, было самое время вставать на работу. Потребовалось немало усилий, чтобы отойти ото сна. Через час он уже был в лаборатории: занятия в институте закончились из-за каникул, и Горбовский перешел на полную ставку.
Коротко пообщавшись с коллегами, он раздражился от их взбудораженности и ушел проводить диагностику хранилища. Льву Семеновичу очень не нравилась особенная воодушевленность Гордеева и Гаева, а также вопрошающие взгляды Юрека Андреевича. Причиной этого ажиотажа была Спицына и ее первый день на практике.
Наслышанные о том, как прошла комиссия, Слава и Саша жаждали увидеть ту самую, что довела каменного Горбовского до трещины, заставив капитулировать. Все утро они только об этом и разговаривали, будто забыв об обязанностях, да еще и успели посетить другие отделы, поднять волнение там. Улей был растревожен. Крамарь и Зиненко все еще не теряли надежды переманить студентку к себе, а потому стерегли момент, когда она появится, чтобы перехватить.
Горбовский у нас сегодня поистине лев угрюмый, мрачный и величественный, услышал Лев Семенович снаружи, копаясь в хранилище. Дверь была приоткрыта.
Все из-за Спицыной. Ему нелегко пришлось. Он не хотел ее пропускать.
Ой, как бы чего не вышло, Юрек Андреевич. Найдет коса на камень
Уже нашла, Слава. Девочка с характером, да еще с каким.
И вот вопрос: кто из них коса, а кто камень?
Горбовский слушал, потихоньку выкручивая реле на амортизаторе большой центрифуги. Понятно, что за спиной товарищи не станут говорить о нем дурно, но почему-то было любопытно услышать их отношение к ситуации.
А как она выглядит, Юрек Андреевич?
Слава, все увидишь скоро. До девяти осталось всего ничего.
Да не могу я больше терпеть!
В таком случае тебе лучше заняться работой.
Послышалось недовольное ворчание.
Все лето впереди насмотришься еще.
«Да мерзавка из них веревки будет вить, с отвращением подумал Горбовский. Еще не явилась, а они уже от нее в восторге. Неужели мне одному видно, какая она на деле лживая тварь?.. И Пшежень туда же, все поглядывает на меня. Что ему нужно?»
Лев Семенович коротко посмотрел на запястье, откинув рукав. Уже пять минут после девяти, а возгласов ритуального поклонения снаружи еще не слышно. Это показалось ему вызывающим опаздывать в первое же утро своей практики. Горбовский терпеть не мог непунктуальных людей, но у него и без этого было предостаточно причин невзлюбить Спицыну.
В то утро Марина вынуждена была готовить завтрак дважды, по велению Леонида Спицына, который посчитал, что каша пригорела. Из-за этого оба задержались, хотя могли позавтракать бутербродами. Но отец, по обыкновению, пошел на принцип. Когда он, наконец, уехал, Марина побежала на остановку. Ее автобус попал в пробку на полпути к НИИ, и девушке пришлось идти оставшуюся часть пешком. Точнее сказать, не идти, а бежать, проклиная отца за капризы, из-за которых она попадет в лабораторию не вовремя, что явно произведет нехорошее первое впечатление на будущих коллег.
Все складывалось как нельзя хуже.
Плюс ко всему Марина волновалась, что было вполне естественно в ее положении. Первый день. Страшнее и приятнее ничего не может быть. Ее сегодняшнее появление решит очень многое. По меньшей мере, определит отношение коллектива к ней на все лето. А что касается Горбовского Придется стиснуть зубы покрепче и держаться за кровью и потом добытое место. Обязательно будут провокации и издевки, и нужно их игнорировать, чтобы не потерять полученного такой ценой.
В конце концов, она могла пойти в любой другой отдел, ее бы взяли туда с руками и ногами. Но почему она сделала этот необъяснимый выбор? Чтобы еще сильнее насолить ему?
У входа в НИИ с половины девятого патрулировали Крамарь и Зиненко. Первый был жгучим брюнетом фантастического роста, второй выделялся на фоне первого стандартно славянской внешностью. Едва завидев Марину, они набросились на нее.
А, Спицына, это Вы!
А мы уж заждались!
Пойдемте, пойдемте.
Мы вам НИИ покажем
Под локти ученые ввели Марину в проходную. Девушка растерялась.
Простите, мне нужно в свою секцию я и так опаздываю, я опаздываю.
Так мы Вас доставим, не волнуйтесь, проворковал Крамарь.
В целости и сохранности, добавил Зиненко.
А Вы нам за это окажете кро-ошечную, буквально мизерную услугу, дополнил брюнет.
Какую услугу? не поняла Марина.
Всего ничего прийти к нам в гости, в наши отделы. Как-нибудь, может, не сегодня понимающе заговорил Зиненко.
Но, возможно, за-автра, подхватил Крамарь ласковым голосом.
Мы же понимаем, как много дел будет у Вас сегодня, в первый день.
Они остановились, Марина тоже. Дверь в двух шагах от них вела в лабораторию вирусологии. Крамарь и Зиненко выжидающе глядели на нее, словно готовые исполнить любое ее желание. «Зачем я им понадобилась?» спрашивала себя Марина и не понимала.
Обязательно, как-нибудь бросила она и ускользнула.
Пре-лест-на-я, резюмировал Крамарь, глядя, как дверь за спиной девушки закрылась, и цокнул языком.
Идемте, коллега. Работа ждет.
Идемте, товарищ Зиненко. И все-таки она будет у меня.
Размечтались, Сергей Иваныч
Спицына вошла в так называемую комнату отдыха, когда на часах уже было тринадцать минут десятого. Здесь никого не оказалось, и внутри все сжалось от страха. Марина почти не обратила внимания на то, как выглядит и чем наполнено это помещение. Ее взгляд выделял только следующую дверь, за которой, возможно, ей предстоит встретиться лицом к лицу с Горбовским, столь ненавистным, что
Марина толкнула дверь от себя и вошла.
Взгляды четверых человек мгновенно поднялись на нее. Последовали улыбки, но не у всех. Кто-то неуверенно поднялся.
Здравствуйте, почти прошептала Марина.
Горбовский был здесь, и страх сковал ее сильнее, чем она предполагала.
Почему Вы опоздали? сухо осведомился Лев Семенович.
Марина опустила глаза в пол, не имея сейчас достаточно смелости, чтобы принять на себя взгляд двух черных прожекторов, обжигающий и обвиняющий.
Форс-мажор, больше не повторится.
Надеюсь. Иначе Вы здесь долго не протянете, Спицына.
С какой же ненавистью, с какой же неподдельной и глубокой ненавистью он произнес ее фамилию! У Марины даже челюсть свело. Она решила оставить едкое замечание без ответа и поднять, наконец, взгляд. Первое, что она увидела, это добрая улыбка старенького усатого Юрека Андреевича.
Мариночка, не стойте на пороге, проходите, сказал он. Знакомиться будем.
Делая первый шаг к своим новым коллегам, Спицына перевела взгляд на двух мужчин, смахивающих друг на друга, словно братья. Оба тепло улыбались ей, привстав со своих мест, с выражением некой торжественности на приятных, гладко выбритых лицах.
Один был чуть выше другого, вот и все отличие на первый взгляд. Но тут стало заметно, что у первого и глаза, и волосы светлее, и губы полные, и лицо фактурное, благородное. Он понравился Марине с первого же взгляда. Второй, не такой симпатичный, смотрел на Марину почти влюбленными глазами. И только Горбовский смотрел в микроскоп, делая вид, что совершенно не относится к происходящему.
Присаживайтесь, Марина, Пшежень подвинул ей свой стул.
Двое из ларца синхронно сели на свои места, вид у них был взволнованный.
Спасибо, Юрек Андреевич, сказала Марина и замолчала.
Присутствие Горбовского в помещении было физически ощутимо, даже если он не попадал в поле зрения. Лев молчал и даже не глядел на них, но он подавлял их всех, включал их всех в себя, он контролировал ситуацию, он один был здесь главным, и все, что происходило в лаборатории, происходило с его позволения и согласия, даже если это не устраивало его. Марине стало душно от этого ощущения. Какой же отвратительный человек. Но все же здесь у него немного другое лицо, нежели в университете. Не менее отталкивающее, но менее жестокое, что ли.
Как Вас зовут и кто Вы такая, известно уже почти всему НИИ, улыбаясь, заговорил Пшежень, так что представлять Вас коллегам я не считаю нужным. Зато представлю Вам тех, кого Вы еще не знаете. Вот этот молодой человек Вячеслав Гаев, вирусолог, биоинженер, Юрек Андреевич указал на менее симпатичного, и тот учтиво кивнул в духе кавалеров девятнадцатого века, справа его верный товарищ Александр Гордеев, микробиолог высшей категории, а также наш биомеханик. Со старшим научным сотрудником Львом Семеновичем Вы, кхм, знакомы, со мною тоже но где же Тойво?
В этот момент китайский вирусолог буквально вывалился из двери, ведущей в виварий. Что-то с грохотом упало за его спиной.
Легок на помине, хохотнул Гордеев.
Это наш ценный экспонат Тойво Ли Кан, специалист из Китая, улыбнулся Гордеев.
Я не понять, что есть легкий на поминке, волновался Тойво, думая, что упустил нечто важное, и русские снова посмеются над ним.
На помине, а не на поминке, Тойво! Типун тебе на язык.
Типун? еще более удивился Ли Кан. Нужно что-то съесть?
Забудь. Познакомься лучше, а то уж неприлично.
Ли Кан кивнул девушке, слегка поклонившись корпусом.