Я никогда не упоминал, а уж тем более не обсуждал то, что увидел у постели отца. Прошло всего полжизни, прежде чем я почувствовал в себе готовность выступить в системе TED Talk с докладом о предсмертных снах и видениях. Ирония происходящего поразила меня до глубины души. В некотором смысле работа всей моей жизни началась с того яркого события из детства, а я ни разу так и не соединил эти точки.
Как и мой отец, я стал врачом. Как бы странно это ни звучало, если у вас есть отвращение к смерти, медицинский ВУЗ станет для вас безопасным местом: слово смерть здесь упоминается редко, не говоря уже о переживаниях, которые пациенты испытывают перед уходом. В этих заведениях учат бороться со смертью, а если побороть не получается, ее начинают, по сути, полностью или частично отрицать. Впервые я это осознал во время прохождения ординатуры, когда ухаживал за умирающими пациентами. В мои обязанности входило совершать «предварительный обход», то есть переходить от постели к постели, обычно в пять утра, и собирать информацию о пациенте перед официальным утренним обходом главного ординатора, который он совершал час спустя. Слово «резидент»[9] было выбрано как нельзя лучше. Эта должность подразумевала, что врач буквально проживает в больнице, работая по 80100 часов в неделю.
В то время я молча и с тревогой наблюдал за практикой «списания» условного обозначения момента, когда врачи перестают вести пациента с терминальной стадией. Мы не просто бросали тяжелобольных людей, а делали это, произнося худшие слова, какие человек может сказать тому, кто страдает и отчаянно нуждается в помощи: «Мы сделали все, что могли». Это значит, что с медицинской точки зрения не осталось ничего, что можно диагностировать или лечить; а с позиции проходящего практику врача не осталось ничего, чему можно научиться. Так я узнал, как медики отказываются от пациента на бумаге, как бросают умирающих пациентов в медицинских учреждениях, и это являлось неотъемлемой частью моего обучения. Однажды я пойму, что можно еще многое сделать: воскресить утраченное искусство медицины «у постели больного», искусство ухода за умирающими, искусство находиться рядом и облегчать страдания. А это гораздо эффективнее любого обезболивающего, когда никакое лечение больше не помогает.
После ординатуры в отделении терапии я стал проходить стажировку в кардиологии. Шел 1999 год, сразу несколько факторов привели к тому, что я вышел на неполный рабочий день в хоспис Буффало. Я был аспирантом, у меня было двое детей и семья, в которой я являлся единственным источником дохода. Мы едва сводили концы с концами, и, чтобы оплачивать счета, я всегда подрабатывал, в основном в реанимации. Пейджер был при мне постоянно, и в экстренном случае меня могли в любой момент выдернуть обратно в больницу.
Однажды бессонной ночью я листал газету и в разделе объявлений заметил вакансию врача в хосписе Буффало. Я подумал: «Кому пришло в голову разместить объявление о поиске врача?» А более уместный вопрос, который на тот момент у меня не возник, звучит так: «Какому доктору придет на ум откликнуться на объявление в газете?» Я даже не знал, чем занимается врач хосписа, что входит в его обязанности, ведь я успешно подал ходатайство о том, чтобы не проходить практику в хосписе, когда был в ординатуре. Из студентов-медиков лишь единицы осваивают курсы гериатрии или паллиативной медицины. Они всячески избегают встречи со смертью и в своем идеализированном представлении о профессии стремятся заниматься лишь исцелением. Я не был исключением. Во многих отношениях я совершенно не думал о смерти, хотя видел ее воочию, часто в больнице. Я почти ничего не знал о том, что значит быть врачом умирающего пациента.
Сегодняшняя модель медицинской помощи направлена на предотвращение смерти. Эта модель непреднамеренно подкрепляется рынком платных услуг здравоохранения, основанным на немедленных, а не среднесрочных результатах, и скорее на объеме, нежели на ценности. Уход за пациентом частично определяется оплачиваемыми продуктами и услугами, предоставляемыми в виде рентгенов, лабораторных анализов и процедур. Зачастую в таком контексте проще получить компьютерную томографию, чем практическую помощь на дому. Это симптом несоответствия между требуемой заботой и предоставляемыми услугами. Сама конструкция нашей системы часто неспособна распознать умирающих пациентов, которым требуется обычное внимание в виде присутствия, ухода и комфорта, а не в форме каких-то «манипуляций» или оплачиваемых процедур. Вот почему современный ритуал смерти заставляет многих людей проводить свои последние дни в реанимациях и палатах интенсивной терапии: именно там современная медицина признает их пациентами. «Почти мертвые» приговорены к медицинскому конвейеру абсурда, включающему в себя рентгеновские снимки, которые дают ненужную информацию, и приему препаратов, стимулирующих работу сердца, которому не позволяют остановиться, даже когда тело уже давно сдалось.
Умирание в больнице дорогое удовольствие, которое по иронии судьбы не ведет ни к более продолжительной, ни к более комфортной жизни. Проблема налицо, ведь большинство американцев утверждают, что не хотят умирать в медучреждениях, но многие из них именно так и делают. Половина всех пациентов на грани ухода обращается в отделение неотложной помощи в течение последнего месяца жизни, даже если было доказано, что медицинское вмешательство никак не повлияет на течение или исход их болезни[10]. Точно такой же уровень ухода и гораздо более высокую степень комфорта они могли бы получить у себя дома.
В интернатуре, а затем в ординатуре я все сильнее разочаровывался в госпитальной медицине, которая обращалась с живыми людьми как с бумажными. Разумеется, я встречал преданных своему делу врачей, но также работал со многими, кто потерял интерес к пациентам как к людям; они просто выполняли какие-то задачи, заполняли формы и надиктовывали заметки. Растущая бюрократическая пропасть отделяла врачей от кровати пациента, так что многие из моих коллег перестали находить для себя смысл в своей работе. Каждый час общения с пациентами это 2 часа совещаний и бумажной волокиты. Их поглотила экономика медицины. Я никогда не возражал против выдвигаемых докторам требований, но наблюдать, как рушится профессиональная деятельность людей, действительно созданных для работы врачами, было невыносимо.
Я осознал, насколько прав был мой коллега, когда предупреждал: «Сегодня исцеление заменяется лечением, забота управлением, а искусство слушать технологическими процедурами»[11]. Доктор Бернард Лаун, заслуженный профессор кардиологии в Гарвардской медицинской школе, написал это более двух десятилетий назад, а тенденция к безличной и технологической медицине только нарастает. Слишком часто исцеление продолжает приноситься в жертву лечению. А когда терапия больше не помогает, врачи часто отказываются и от исцеления.
Тогда я понял, что для того, чтобы выжить и преуспеть в медицине, мне придется испытать это на более непосредственном и подлинном уровне. Так, не владея почти никакой информацией, я связался с хосписом Буффало и договорился о собеседовании по поводу работы на выходных. Я осознавал, что, по иронии судьбы получив эту работу, буду ухаживать за пациентами, от которых я «отписался» на своей другой работе. Я не совсем понимал, какова роль врача в хосписном центре, поэтому пошел на интервью с некоторым предубеждением против работы, внушенным моим медицинским образованием. «Какой врач станет работать в хосписе?» думал я.
В конце собеседования, которое вылилось в двухчасовую беседу, я спросил своего интервьюера доктора Роберта Мильча, одного из основателей хосписа Буффало, какие качества необходимы врачу, чтобы оказывать паллиативную помощь на должном уровне. Он ответил: «Праведное негодование». Я нагрянул туда невежественным и несколько амбивалентным. А вышел оттуда просвещенным и сильно мотивированным и никогда не оглядывался назад.
Когда я сообщил кардиологическому отделению, что ухожу, чтобы продолжить карьеру в хосписе Буффало, мнения разделились. Одни озадаченно отнеслись к моему решению, но были готовы оказать всяческую поддержку, а другие откровенно насмехались. Один врач сказал, что в хоспис нужно уходить, когда ты устал. Другой посоветовал обратиться за помощью к психотерапевту. Большинство считали этот карьерный поворот концом моего профессионального роста. И правда: сотрудниками хосписа Буффало в основном были добровольцы и пенсионеры, но помимо этого они были обыкновенными мужчинами и женщинами, которые становились необыкновенными у постели больного. Я то и дело наблюдал, как суровые и угрюмые старшие коллеги превращаются в деликатных и внимательных медбратьев, ухаживая за умирающими пациентами. Я вошел в эту организацию тогда, когда разочаровался в бюрократическом и безличном характере медицинской профессии, и эти мужчины и женщины помогли мне восстановить связь с более гуманистической медициной. Медициной, которую практиковал мой отец.
Примечания
1
«Это не просто распад»: Mitch Albom, Tuesdays with Morrie. (New York: Doubleday, 2000).
2
Страх насмешек: M. Barbato, C. Blunden, K. Reid, H. Irwin, and P. Rodriguez, Parapsychological Phenomena Near the Time of Death, Journal of Palliative Care 15, no. 2 (1999): 307;
S. Brayne, C. Farnham, and P. Fenwick, Deathbed Phenomena and Their Effect on a Palliative Care Team: A Pilot Study, American Journal of Hospice and Palliative Care 23, no. 1 (2006): 1724;
Peter Fenwick and Sue Brayne, End-of-Life Experiences: Reaching Out for Compassion, Communication, and Connection-Meaning of Deathbed Visions and Coincidences, American Journal of Hospice and Palliative Care 28, no. 1 (2011): 715;
S. Brayne, H. Lovelace, and P. Fenwick, End-of-Life Experiences and the Dying Process in a Gloucestershire Nursing Home as Reported by Nurses and Care Assistants, American Journal of Hospice and Palliative Care 25, no. 3 (2008): 195206.
3
Это невнимание приводит к еще большей изоляции умирающего: Clara Granda-Cameron and Arlene Houldin, Concept Analysis of Good Death in Terminally Ill Patients, American Journal of Hospice and Palliative Care 29, no. 8 (2012): 6329;
L. C. Kaldjian, A. E. Curtis, L. A. Shinkunas, and K. T. Cannon, Goals of Care Toward the End of Life: A Structured Literature Review, American Journal of Hospice and Palliative Care 25, no. 6 (2008): 50111; William Barrett, Deathbed Visions (Guildford, UK: White Crow Books, 2011).
4
Женщина, умершая в родах: Barrett, Deathbed Visions.
5
Книга «Все мы смертны» начинается с: Atul Gawande, Being Mortal: Medicine and What Matters in the End (New York: Macmillan, 2014).
6
. «Когда дыхание растворяется в воздухе»: Paul Kalanithi, When Breath Becomes Air (New York: Random House, 2016).
7
«Вырвать «Я» из этого опыта»: Alan Watts, The Wisdom of Insecurity: A Message for an Age of Anxiety (New York: Vintage Books, 1951).
8
«Я не говорю, что человеку следовало бы любить смерть»: Rainer Maria Rilke, Letter to Countess Margot Sizzo, January 6, 1923, in Letters of Rainer Maria Rilke, vol. 2, 19101926, trans. Jane Bannard Greene and M. D. Herter Norton (New York: W. W. Norton, 1947), 316.
9
Residency, resident (англ.) ординатура, ординатор (Здесь и далее Прим. пер.).
10
Половина всех пациентов на грани ухода обращаются в: A. Smith, E. McCarthy, E. Weber, I. S. Cenzer, J. Boscardin, J. Fisher, and K. Covinsky, Half of Older Americans Seen in Emergency Department in Last Month of Life; Most Admitted to Hospital, and Many Die There, Health Affairs 31, no. 6 (2012): 127785.
11
«Сегодня исцеление заменяется лечением»: Bernard Lown, The Lost Art of Healing: Practicing Compassion in Medicine (New York: Ballantine, 1999).