Плотник Олаф принял решение присоединиться ко мне, и, стоя на быстро тонущем остове корабля, мы увидели, как два крошечные вельбота отчалили и исчезли в мокром снегу с подветренной стороны. Некоторое время мы ожидали, что корабль утонет под нами, и единственной нашей надеждой было то, что мы успеем соорудить какой-нибудь импровизированный плот до того, как судно пойдет ко дну. С этой мыслью мы сразу же начали собирать все материалы, какие только могли. Но задолго до того, как мы добыли хотя бы небольшое количество того, что нам требовалось, корабль осел так, что палуба поднималась над водой всего на несколько дюймов. Затем внезапно он накренился на левый борт, немного повернулся и с легким содроганием остался неподвижным, если не считать легкого покачивания на волнах. На мгновение мы были поражены и озадачены и не могли понять, в чем дело, ибо я знал, что под нашим килем лежат сотни саженей воды. Однако вскоре мы пришли к пониманию ситуации. Очевидно, айсберг, на который мы налетели, выступал далеко под водой, как огромный шельф, и наш корабль, пройдя над ним до того как врезаться, теперь осел, и уперся килем в затопленный шельфовый лед. Пока что мы были в безопасности, и хотя барк покоился в таком наклонном положении, что нам приходилось ползти, а не ходить по палубе, все же мы благодарили Бога за то, что оказались здесь, а не метались в маленьких лодках по милости бури.
Так как оставаться на палубе не было необходимости, мы вошли в каюту, достали еду и питье и сумели установить печку, чтобы разжечь огонь, который оказался очень полезным для наших озябших и онемевших тел. Здесь мы сидели и курили бессчетные часы, пока до нас смутно доносился шум бури и волн, или пугающий нас скрежет киля баркаса о лед под нами. Постепенно шторм утих, и волны не так сильно бились о наш искалеченный корабль. На рассвете мы оба заснули и проснулись только тогда, когда нас разбудил холод, который стал ужасающим, когда огонь угас. Мы разожгли печь заново и, завернувшись в теплые плащи и дождевики, вышли на палубу. Солнце ярко светило у самого горизонта, но, насколько я мог видеть, там не было ничего, кроме сверкающих льдин, разбитых узкими открытыми полосами темной воды и высокими айсбергами. Наблюдая за некоторыми точками, мы вскоре обнаружили, что нас быстро несет на юг, и я спустился вниз, чтобы найти свой секстант и сделать наблюдение. К своему огорчению, я обнаружил, что капитан забрал с собой приборы, и у нас не было возможности вычислить наше положение, за исключением догадок. Тщательно рассчитав скорость нашего дрейф и предположив, что мы перемещались с той же скоростью и в том же направлении с момента столкновения со льдом и учитывая наше продвижение с момента последнего наблюдения, я решил, что наши широта и долгота должны быть около 70° южной и 10° восточной. Холод был теперь так силен, что мы спустились в каюту, лишь изредка осмеливаясь выйти на палубу, чтобы встретиться с тем же медлительно дрейфующим льдом. Наше дело казалось безнадежным, так как мы хорошо знали, что находимся далеко за пределами маршрутов любых кораблей и что, если не произойдет какого-нибудь чуда, мы обречены провести остаток наших дней на этом беспомощном обломке, мучительно умирая от голода. С такими мыслями мы легли спать ночью, и в течение шести дней наше существование было лишь повторением предыдущего дня.
Утром седьмого дня мы были поражены шумом, скрежетом и внезапно сильным покачиванием корабля. Выбежав на палубу и опасаясь самого худшего, мы были поражены, увидев всего в кабельтове от нас скалистый, покрытый льдом берег, за которым возвышались высокие горы с вершинами, скрытыми в облаках. К нашему большому удивлению, мы также заметили, что погода значительно смягчилась, и несколько больших моллюсков кружились вокруг корабля, в то время как тюлени и морские леопарды грелись на скалах над линией прибоя. Наша ледяная колыбель помешала кораблю пристать к земле, но через несколько минут нам удалось перебраться через образовавшийся лед и вскоре мы вышли на гальку. Затем с помощью канатов и кошек нам удалось пристать к берегу. Теперь мы были вполне уверены, что корабль не уплывет по течению, и даже если налетит шторм и вынудит нас покинуть каюту на борту, мы, без сомнения, сможем спасти достаточно обломков, чтобы построить какое-нибудь судно, на котором сможем сбежать с этой мрачной и неизведанной земли.
В течение следующих двух или трех недель мы занимались тем, что доставляли на берег топливо и провизию и строили маленькую хижину или укрытие, в котором можно было хранить запасы или искать убежища в случае бедствия на корабле.
Недостатка в свежем мясе не было, так как пингвины, альбатросы и скалистые голуби были в изобилии. Кроме того, мы запаслись тюленьими шкурами и жиром, готовясь к долгой и унылой зиме, которую, как мы понимали, нам придется пережить, так как мы не собирались доверять свои жизни какому-нибудь хрупкому судну, которое мы могли бы построить. Пока все шансы были на то, что китобойные корабли найдут нас, и не исчезнут вместе с летом. Хотя эта работа занимала нас и оставляла мало времени на размышления о нашем бедственном положении, все же часто, во время еды или после окончания дневной работы, мы говорили о вероятных судьбах наших товарищей и были благодарны нашей судьбе за собственное спасение даже в таком негостеприимном месте.*
*Примечание доктора Лаймана.
Очевидно, мистер Бишоп не рассматривал возможность того, что кто-то из команды барка достиг земли или спасся. Ниже приводится вырезка из "Нью-Бедфорд Меркьюри" от 2 июля 1919 года: "Вчера прибыла шхуна "Буревестник" капитана Арчибальда с 600-ми баррелями жира морского слона; 300-ми тюленьими шкурами; 200-ми баррелями масла; 15-ю бочонками спермацета и 16 фунтами янтарного гриса из Южной Атлантики и Южной части Индийского океана. Капитан Арчибальд привез с собой уцелевших с барка "Индевор" из нашего порта, который отплыл в Антарктику 14 августа 1917 года. Который столкнулся с айсбергом и затонул возле островов Буве после того, как серия штормов сбила его с курса. Мы искренне сочувствуем и поздравляем выживших, среди которых: Якоб Мартен, Ноанк, Николас Честер, Мистик, Майкл Мендоса, остров Зеленого мыса, Генри Фогарти, Мартас, Хосе Родригес, Фуншал. Мистер Мартен, второй помощник капитана "Индевора", утверждает, что были спущены только две лодки, остальные были повреждены падающим такелажем. Другая лодка, в которой находились капитан Рэнкин и еще восемь человек, пропала из виду через несколько минут после того, как покинула борт барка. Франклин Бишоп, первый помощник, и Олаф Джонсон, плотник, отказались покинуть судно и довериться лодкам. После ужасных трудностей лодка мистера Мартена достигла Буве, и после трех месяцев, проведенных на этих пустынных скалах, люди были подобраны шхуной, и не может быть никаких сомнений в том, что те, кто был в лодке капитана, а также мистер Бишоп и плотник погибли".
ГЛАВА II
Однако с приближением зимы Олаф стал очень угрюмым и мрачным, часто разговаривал сам с собой и бродил по скалам, жестикулируя и странно себя ведя.
Я испугался, что бедняга окончательно сойдет с ума, и, поскольку он часто свирепо оборачивался ко мне, я постоянно был настороже, чтобы, в случае чего, защитить себя. Он был замечательным помощником, потому что его умение обращаться с инструментами позволило нам построить удобный дом, и без него мне пришлось бы очень плохо.
Через несколько месяцев после высадки, в одном из приступов блуждания по округе он упал среди скользких камней и сломал бедро, я нашел его только через несколько часов после несчастного случая, и из-за потери крови, боли и пронизывающего холода он был без сознания.
Я отнес его в хижину и сделал все, что было в моих силах, для моего страдающего товарища, но все было бесполезно. Рано утром следующего дня он умер, и с тяжелым сердцем от потери моего единственного спутника, я отнес его тело к расщелине в склоне холма и хорошенько засыпал его камнями и гравием, а сверху поставил маленький деревянный крест, на котором вырезал его имя и дату смерти.
Теперь я впал в крайнее уныние, ибо знал, что в одиночку мне никогда не удастся достроить лодку, над которой мы работали, и что даже если бы это было возможно, я был бы бессилен справиться с ней и управлять ею. Я не видел перед собой ничего, кроме бесконечной зимы и абсолютного одиночества, с окончанием моей жизни от несчастного случая или безумия, если только по какой-то невероятной случайности на горизонте не появится парус.
В более спокойные минуты я цеплялся за эту слабую надежду и пытался вспомнить все истории, которые слышал о потерпевших кораблекрушение, живших годами в одиночестве и все же в конце концов спасенных. Я почти не боялся несчастного случая, пока сохранял рассудок, и понимал, что самая большая опасность для меня сойти с ума так же, как произошло с Олафом. Чтобы избежать этого как можно дольше и чтобы мои мысли не зацикливались на моем бедственном положении, я начал совершать длительные походы через холмы в поисках дичи, неся запас боеприпасов и рюкзак, наполненный сухарями и сушеным мясом. Во время одного из таких походов я прошел несколько миль от хижины и поднялся на вершину большого холма, откуда открывался широкий вид на море. Далеко на берегу я заметил какой-то предмет, вокруг которого собралась большая стая морских птиц, и, решив, что это выброшенный на берег кит или морской слон, я направился к тому месту. Обогнув выступ скалы и оказавшись в пределах видимости объекта, я чуть не упал от изумления. На берегу передо мной была корабельная лодка!
Я перешел на бег и, тяжело дыша, добрался до судна, из которого с криками вылетели сотни альбатросов и других птиц. Добравшись до борта лодки, я заглянул внутрь и в ужасе отпрянул. На палубе и на дне лежали тела шести человек с изуродованными морскими птицами лицами. Но даже в таком ужасном состоянии я узнал в них капитана Рэнкина и моих бывших товарищей по "Индевору". Я отшатнулся, потому что зрелище было тошнотворным и ошеломляющим, и, охваченный безумным и беспричинным страхом, я бросил ружье и побежал через скалы и холмы, изо всех сил стараясь оказаться как можно дальше от ужасной лодки.
Наконец, от полного изнеможения я упал на камни, но даже тогда потрясение было так велико, что я закрыл лицо руками, кричал и бредил, как сумасшедший, пока сознание не покинуло меня.
Как долго я оставался в таком состоянии, я не могу сказать, потому что, когда, наконец, я очнулся и оглядел окружающую меня местность, обнаружил, что блуждаю среди густого и колючего кустарника на крутом склоне холма, которого я никогда раньше не видел. Я был ужасно голоден и сунул руку в рюкзак в поисках еды, но обнаружил, что он пуст, если не считать нескольких крошек корабельного хлеба. Усевшись на ближайший камень, я жадно жевал их и пытался собраться с мыслями и разумом. Вскоре я пришел к выводу, что бредил долгое время и во время временного помешательства забрел слишком далеко. Мой рюкзак был полон, когда я впервые увидел лодку, а теперь пуст, и я рассудил, что, должно быть, съел свою пищу во время бессознательного скитания. Мои часы остановились, но это не имело значения, так как в течение многих месяцев я мог только догадываться о времени. Обыскав карманы, я не нашел компаса, но тогда для меня это не было большой потерей, так как я не сомневался, что, взобравшись на соседний холм, я смогу увидеть море и таким образом найти дорогу обратно к хижине, хотя признаюсь, что одна только мысль о том, чтобы снова приблизиться к отвратительным останкам моих товарищей, наполнила меня самым жутким ужасом и заставила меня сильно содрогнуться.
Язык и горло у меня пересохли, а твердые хлебные крошки еще больше усилили жажду, и я тотчас же начал пробираться вверх по склону через кустарник. Когда я добрался до вершины и огляделся, ни один сверкающий кусочек моря не встретился моему взору. Со всех сторон тянулись холмы с округлыми вершинами, все покрытые тусклым коричневато-серым кустарником, за исключением того места позади меня, где отдаленный ландшафт был скрыт от глаз более высокой грядой небольших гор. Хотя жажда стала невыносимой, я знал, что моя единственная надежда найти путь назад подняться на высокий холм, и с замиранием сердца запинающимися шагами я направился к нему. Медленно и мучительно взбирался я по неровным и каменистым склонам, часто останавливаясь, чтобы передохнуть и восстановить сбившееся дыхание, но наконец поднялся на гребень и с тревогой оглядел горизонт. На мгновение у меня закружилась голова и перед глазами поплыл туман. Затем зрение прояснилось, и я увидел перед собой длинный пологий склон холма, покрытый редкими кустарниками, а внизу, далеко к горизонту, простиралась зеленая и приятная глазу долина, на дальнем краю которой поднимались высокие, изрезанные туманом, горы. Но хотя вода не радовала моих глаз, все же недалеко я увидел множество больших птиц, похожих на пингвинов, и быстро направился к ним. Они были глупы и бесстрашны, и через мгновение я убил первого попавшегося и жадно выпил его живительную теплую кровь. Это очень освежило меня, но, чувствуя, что все еще голоден, я собрал несколько яиц, съел их сырыми и, чувствуя сонливость, пробрался в укромный уголок среди скал и погрузился в глубокий сон без сновидений.
Я проснулся, чувствуя себя окрепшим, но слегка голодным, и сразу же набросился на беспомощных птиц и их яйца. Потом я обдумал свой следующий шаг, и так как, очевидно, не к чему было возвращаясь назад, я решил отправиться в долину, где, по моим расчетам, можно было найти воду, потому что, хотя кровь и сырые яйца несколько утолили мою жажду, все же жажда воды была непреодолима. Я не знал, найду ли я по пути других птиц, потому приготовил хороший запас мяса и яиц, и так как я заметил, что мои ботинки почти изношены, я обернул птичьи шкуры вокруг моих ног, закрепив их полосками кожи.
Сейчас я заметил, что эти птицы не были пингвинами, как я сначала подумал, и вообще не были похожи ни на каких птиц, которых я когда-либо видел. Поэтому я решил, что нахожусь далеко от берега, но у меня не было никакой возможности определить направление к морю или свое местоположение, потому что я не видел солнца с тех пор, как нашел лодку, хотя дни были достаточно ясными. Когда я подумал об этом, мне пришла в голову удивившая меня мысль, что я не страдаю от холода. Чем больше я размышлял об этом, тем больше удивлялся, ибо теперь, когда я пришел к мысли, что погода стояла довольно теплая, и я не видел ни снега, ни льда даже в расщелинах скал. Но у меня были другие дела, которые более занимали мое внимание, потому что жажда воды и желание удалиться от окружающего пейзажа заполняли мою голову, исключая все менее насущные дела, и час за часом я шагал по долине. С вершины холма она казалась покрытой мягкой травой, но когда я добрался до нее, то, к своему огорчению, обнаружил, что растительность была колючим кустарником с острыми листьями, чьи спутанные ветви образовывали почти непроходимые джунгли, которые мешали моему продвижению, делая его болезненным и медленным, почти на грани возможного. Вскоре я потерял всякое чувство времени и направления, но, пусть и с трудом, продвигался к далеким горам, поедая мясо и яйца птиц, когда был голоден, и, наконец, засыпая, когда моя усталая и истерзанная плоть отказывалась нести меня дальше. Только взглянув на холмы позади меня, я убедился, что продвинулся в сторону гор, которые казались такими же далекими, как и раньше. Но постепенно холмы позади тускнели, а горы впереди становились все более отчетливыми, и на их склонах можно было разглядеть огромные поляны и пятна растительности. Хорошо, что я запасся мясом и яйцами, потому что на унылой равнине не было видно никаких признаков жизни, кроме одного огромного зверя, похожего на гигантскую ящерицу или игуану. На самом деле это существо было таким чудовищным, что я испугался, что мой мозг снова поплыл по течению и что это животное всего лишь бредовое видение. Зверь, казалось, боялся меня больше, чем я его, однако, и у меня было так мало интереса ко всему, кроме желания воды и добраться до дальней стороны долины, что я сомневаюсь, повернул бы я в сторону или убежал бы, даже если бы сам дьявол столкнулся со мной. Я утомился так, что даже присутствие этого огромного существа, я бы сказал, что оно был сорока футов в длину, не помешало мне спокойно заснуть в ту ночь.