Не может такого быть! выплюнул, как выругался, Збыня.
Незнакомый монах насупился, отец Мефодий к двери попятился, словно сбежать собрался, а волох задумчиво пожевал длинный, в одно целое с бородой, ус.
Однако один все же нашелся, отпустив этот ус, проворчал он. Не так чтобы обрадованно.
Развязать уже негодно, но цепь снять не дам! Это же душегуб! Нечисть! Тьфу! плюнул в пол змиевский воевода, когда волох велел оборотня освободить и наверх привести. Отвернул лицо и руки на груди сложил.
Двое дружинников князя, из тех, что сопровождали посланников в дороге, вопросительно смотрели на старшего гридня, ожидая приказаний.
Тот кашлянул, насупился и пробурчал недовольно:
Делай, что велено, воевода. Раз у тебя в городище никого лучше этакой погани в дружину к Черномору не нашлось.
Не! Не пойду! замотал головой оборотень, дослушав киевского монаха. За что мне такая честь?
На язык просилось «на что она мне?», но тут Волшан удержался. Изловить убийцу-волкодлака он мог, но вступать в дружину? Да где-то в Киеве? Его путь лежал совсем не туда и теперь казался еще важнее, чем до того, как узнал истинную причину света из княжьей печати. Он же чуял: ни монах, ни волох сами не уверены в ее странном выборе, а уж Волшан подавно.
Метка Семарглова тебя не защитит, оборотень. Отрубят голову, аккурат по самую цепь не Збыня, так другие, и кол осиновый для верности в сердце вобьют. А амулет княжеский все прегрешения простит, напомнил волох. Никто тебя тронуть не посмеет, если к Лысой Горе пойдешь. Откуда нам знать, за что именно на тебя выбор пал? Таково было пророчество и княжья воля. Значит, нужен ты земле Русской.
Монах губой дернул, но промолчал. Смирился, значит.
Волшан переступил ногами, доска в полу чуть слышно скрипнула. Его уху слышима, а остальным нескоро станет. Что-то копилось, незримо клубилось в воздухе, заставляя могучего гридня у двери втягивать голову в плечи и неосознанно поглаживать меч. Волшан остро чуял недоброе. Грань, что отделяла Явь от Нави и повсюду была рядом, дышала словно живая. Что важнее? Теперь ему казалось, что вести для Семарглова жреца крепко связаны с великокняжьим повелением. Может, и правда неслучайно его печать признала?
А пойду! вырвалось само по себе.
Он и язык не успел прикусить, удивился только.
Вот и ладно! Волох даже повеселел. Утром и отправишься. Дам тебе оберег особенный. Чтобы никто больше силой обернуться не заставил.
Волшан поклонился. Подумал, что такой оберег поценнее княжьего амулета будет.
На общинный двор за его вещами послали дружинника да двоих обещали дать в провожатые, аж за городищев вал. Воевода побоялся, что мужики местные могут и скорым судом дело кончить, несмотря на медальон да оберег.
Как раз их-то и прилаживал Волшан, когда дверь стукнула, и, наклоняясь под низкой притолокой, в тесную комнатку на втором этаже воеводиного дома вошел волох. «Удачливый я на них, усмехнулся про себя Волшан, затягивая петлю на узкой кожаной тесемке, как мед для пчел». Он уже проверил ни оберег, ни княжий знак никуда при обороте не терялись, только тонули в густой шерсти «воротника» на шее. И теперь перевязывал тесемки подлиннее, чтобы не душили, когда снова обернется.
Волох ждал, не торопил. В одной руке посох, с которым он, кажется, не разлучался, в другой котомка. Волшан не сомневался, что ее уже вывернули да обшарили, но ничего интереснее стираной рубахи, кожаной увязки с медяками да печенежского гнутого кинжала в простых ножнах, в ней не было. Вся соль была в самой котомке он шил ее сам, под себя. Просунь волчью голову в петлю да лапы в две другие, потяни зубами спереди особенный шнурок, и котомка крепко держится под грудью волка, от самого быстрого бега не сваливается и не мешает. А в ней одежда и весь небогатый Волшанов скарб. Не голым же к людям выходить, обернувшись?
Жрец все молчал, пришлось самому разговор зачинать. Волшан спрятал оберег и княжий знак за воротом, и они провалились до самого пупа, тепло пристроившись под новой рубахой. Спросил:
Пора мне, что ли?
Пожалуй, согласился волох. Если не поспешишь, можешь не успеть к сроку. А туда ли ты пойдешь, Волшан?
Туда-туда, проворчал оборотень.
Помни, земля Русская защиты просит. Не князь. Не боги. Люди простые, продолжил волох, хмурясь незло, скорее задумчиво.
Волшан скривился:
Те ли, что давеча радовались моей голове на плахе?
И те тоже. Страшный ты для них. Так и я страшный. И даже наш Феофил, с богом своим. И князь киевский, которого они в глаза не видали. Им бы жить, лодьи рубить, мед варить да детей поднимать, а тут такое. Ступай на Лысую Гору к Черномору, помоги чем сможешь. Вижу, не зверь ты. Человек.
Он держался вдоль дороги, пока частокол огороди на валу Змиевского городища совсем не исчез из вида. Солнце вскарабкалось в зенит, когда Волшан вздохнул свободно и прибавил шаг впереди вставала плотная стена леса. Под ногами сыро зачавкало лес спускался в низину, и здесь даже днем стоял сумрак. Раздевшись и основательно увернув вещи, он увязал все в котомку. Только волохов оберег да княжий амулет остались на шее. Присел как по нужде, а встал уже зверем.
«Может, и не зверь, запоздало ответил он волоху мысленно, смакуя бессчетные запахи леса, но и не человек».
Волшан не знал, что, держась позади на добрую версту, по свежему следу за ним крадется преследователь.
* * *
Она появилась, сбив Волшану самый конец охоты. Сначала грудь ожгло холодом, не помешала даже густая шерсть, а потом за спиной зашуршали кусты. Молодой олень его добыча в два прыжка растворился в сумерках наступающей ночи. Резко осев на лапах, так, что зад проехался по сырой от вечерней росы траве, Волшан обиженно рыкнул. Увлеченный добычей, ослабленный от голода в волчьем облике, он ничего не почуял.
Ветки раздвинулись, и сквозь темную зелень продралась девка, укутанная в большой черный плат. Сердито отцепила гибкую ветку от мокрого подола и встала, глядя прямо на оборотня без всякого страха. Почувствовав, как пружинится для прыжка тело, он зло плюхнулся на пустое брюхо и заставил себя обернуться не то не миновать девке беды.
Дура! едва обернувшись, заорал Волшан.
«Дура» стояла молча. Только смотрела во все глаза. Светлые, что весенний лед на дне лесного озерца. Знакомые
Торопливо вытряхнув одежу из котомки, Волшан натянул ее на разгоряченное оборотом тело. Буркнул, отходя:
Чего уставилась? Беги отсюда.
Странный ты.
Голос был низким и глубоким для такой пичуги. Странный? Волшан поперхнулся. Он странный? Другая бы блажила на весь лес или без чувств лежала, а эта стоит, разглядывает.
Не признал меня? Виделись же давеча. На площади.
Знакомые глаза! Та, что его пожалела!
И что тебе? Как ты здесь оказалась?
За тобой шла, спокойно, как о чем-то обыденном, ответила девка. Как отвлекла воеводу, чтобы голову тебе не отсек, так и решила нельзя мне больше в Змиеве
Как это, не понял Волшан, отвлекла?
Так это я Богомилку порвала. Злая она была. И жадная. И купцов тоже я. Знала бы, что на тебя тень наведу не пошла бы туда той ночью. Ты уж прости.
Волшан хмыкнул. Амулет холодом жалил, по загривку словно муравьи бегали, но он только моргнул лишний раз, остолбенев от такой наглости.
Обернись-ка! глухо приказал он девке, но та только головой покачала не могу, мол.
Плат сними!
Она послушалась. Под черной тканью пряталась светлая как лен коса. Лет девке было от силы пятнадцать. Значит, оборачиваться начала не так давно, и дотемна, проси не проси, не сможет. Юный оборотень при свете человеком ходит пока совсем человеческое в нем не кончится. Ждать до ночи, впрочем, оставалось недолго.
От меня-то чего надо?
Девка вперила в него глаза-льдинки и прошептала:
С собой возьми! Пропаду одна. Что велишь, все исполню только не гони!
Ее лицо исказило отчаяние. Последнее, гибельное. Волшан опустился на замшелый валун. Не нужны ему были попутчики, ох, не нужны! Но и прогнать ее прямо сейчас он не смог. Вспомнил себя беспамятного, едва оправившегося от ран, впервые обратившегося. Ему повезло, что жрец, не жалея ни огня, ни Волшановой спины, уже оставил на ней знак Семаргла. А если б нет? Был бы как эта дуреха неприкаянная. Еще не зверь, уже не человек «Исполню всё!» вспомнил он и покачал головой. Будто ему нужна подмога.
Ладно. Ночь рядом побудешь, а там посмотрим.
Стоило это сказать, а может, на вдох раньше, как пропал холод амулета. На волчьей шкуре он был терпимей, а голую грудь жег, не хуже огня. «Вот оно как, усмехнулся Волшан. Вроде и нечистью быть перестала под моим крылом?»
А девка подхватилась, чуть не на шею бросилась. Волшан едва увернулся.
Куда, дура? Лучше подумай помнишь ли, что по ночам творишь?
Она опустила голову.
Ясно. А жалеешь кого?
Утром жалею. Иногда. И себя жалко, очень.
«Обернувшись, она собой не владеет», понял Волшан и припугнул:
Тогда нынче еще больше себя жалеть станешь.
Девка вдруг улыбнулась. Ну, дура она дура и есть.
Зовут как?
Неждана.
В самую маковку. Не Ждана. И нежданная. Эх, невезучий Волшан до баб! Он насупился, отгоняя непрошеные воспоминания. Вздыхать о прошлом было не ко времени. Быстро темнело.
Неждана отвернулась без единого слова и сноровисто скинула с себя тяжелый сарафан да длинную белую рубаху. Молоком засветилось в темноте голое тело. Волшан отвел взгляд и последовал ее примеру. Громко застонав, она повернулась к нему лицом в глазах огонь, и ничего человеческого. Выгнулась дугой да упала на траву как подрубленная. Волшан ждать не стал обернулся и прыгнул
Волкодлак из нее вышел некрупный, со светлой мягкой шкурой. Так себе зверь волчонок, а не волчица. Волшан навис над ней, придавил к земле, трепанув за шкирку. Не жалея, прокусил до крови. Она взвизгнула и зарычала. Он держал. Мелкий оборотень яростно огрызался, щерил пасть, щелкал зубами. Волшан держал крепко, все сильнее пригибая к земле. Пока она не распласталась покорно, поджав хвост, и не тявкнула жалобно, собачонкой.
Той ночью они подняли с лежки годовалого лося, задрали и наелись до отвала.
Утро застало их в пути. Впереди была Мжа неглубокая, но довольно широкая по весне, пока не спадут воды. Плавать Волшан не умел, а обернувшись зверем не хотел рисковать соваться в воду среди бела дня.
Будем искать переправу, сказал он Неждане.
А зачем нам за реку? удивилась она.
Затем, что я в Киев иду. Про дружину Черномора слыхала?
Так гридень княжий горло чуть не порвал, змиевских перекрикивая, когда тебя от плахи увели! Слыхала, но нам-то зачем?
«Нам», скривившись, передразнил Волшан. «Нам» ни к чему, а меня амулет княжий признал. Думаешь, воевода отпустил бы, если б не это?
Неждана замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась.
Нешто ты решил, что тебя, оборотня, нечисть, в дружину возьмут?
Это ты нечисть, а я Волшан, приемыш Славко, жреца Семарглова. Хочу оборачиваюсь, хочу человеком хожу. И иду я в Киев, а ты раз не нравится можешь хоть сейчас отстать.
Слушать девкину болтовню было глупо, но Волшана неожиданно зацепили ее сомнения. Свернуть в сторону капища старого жреца было еще не поздно два дня пути, и он сможет выполнить просьбу приемного отца Волшан остановился, и Неждана с размаху ткнулась ему в спину.
Что? испуганно пискнула она, выглядывая.
Зайдем кое-куда. В лесу ждать будешь, и не думай высунуться.
Она дернула плечом, но кивнула. В светлых волосах топорщились сухие веточки, подол сарафана обтрепался, но смотрела девка решительно, и отступаться не собиралась.
«Вот напасть», в сердцах подумал Волшан и сплюнул под ноги.
Найти старое капище было несложно. Если знать, где искать. Земляная изба жреца, вросшая во мхи по самую крышу, пряталась за густым ельником. Из печной трубы вился пахучий дымок.
Здесь будь, велел Неждане Волшан, потянув носом воздух.
Память всколыхнулась воспоминаниями. Дед Славко, собирающий лесные травы, бормочущий заклинания над огнем, сурово отчитывающий Волшана за дерзость, ласково треплющий по волосам за смекалку Ждана, смеющаяся в этом самом ельнике над неуклюжими шутками Волшана Перепачканные в ее крови руки и зелень родного леса, наливающаяся багрянцем самого страшного рассвета в его жизни
Старый жрец отворил дверь и встал на пороге, тяжело опираясь на посох. Волшан ушел отсюда в конце зимы, но за этот недолгий срок дед Славко сильно сдал. Усохло, изморщинилось лицо, поредела белая борода, дрожали на древке посоха темные, выдубленные временем руки. Только глаза сияли молодо из-под лохматых белых бровей.
Пришел, приемыш, кивнул старик.
Пришел, развел руками Волшан.
Кто там прячется? Кого привел? Жрец прищурился в сторону леса.
Так, стушевался Волшан, никто. Девка попутная. Мне поговорить нужно, дед Славко. Неладно всё.
Вижу. В дом-то зайди, не чужой он тебе.
Умел старик словом душу согреть. Но и вынуть умел тоже. Волшан склонил голову под низкой притолокой и шагнул в знакомый полумрак избы.
Жадно заглотив половину хлебной краюхи да запив горячим травяным настоем, Волшан доложился:
Прав ты был, дед Славко. В дикой степи совсем неладно стало. У печенегов шаманы сутками камлают, а нечисти всякой только прирастает. Я такого отродясь не видал, чтобы огневушки по стойбищам плясали не скрываясь. Всё палят, без разбору. Нечисти всякой полно, скот портят, запасы портят. Нежить печенегов пугает до смерти, не понимают они ее. Между собой перелаяться готовы фем на фем[6] думают, виноватого ищут. Мне, хоть с нечистью всю жизнь рядом, по грани хожу, тоже не по себе там было. Только и в наших землях бедово стало
Старик слушал молча. Глядел куда-то далеко, сквозь Волшана, сквозь замшелые бревна избы. Волшан замолчал, не зная, сказать ли про княжий амулет или при себе оставить?
Всё говори, сынок. Пора пришла Боянову пророчеству сбыться, скрипуче приказал жрец и ожег Волшана требовательным взглядом.
Так ты знаешь? изумился оборотень.
Забыл, кто я есть? Поднялся с лавки жрец. Знаю что-то, да не всё. Всё знать людям не положено. Что-то чувствую вот как то, что ты о важном умолчал.
Да я не
Волшан почувствовал, как краска стыда заливает лицо и шею, будто вернулся в детство и винится перед стариком за глупые шалости.
Вот. Он выпростал амулет и оберег из-за ворота. Мстислав-князь дружину собирает с нечистью биться. Меня его амулет признал в Змиеве, да тем от смерти спас.
Старик прищурился, наклонился, но рук к печати не протянул. Кивнул только.
Вот и нашла тебя судьба, воин, сказал уважительно и моргнул.
Волшан удивленно отметил, что глаза жреца увлажнились.
Не знаю, судьба ли? вздохнул оборотень. Я же кто?
Ты тот, кто ты есть. Сказал уже, да повторю всего знать человеку не надобно, сердце подскажет, чего голова не разумеет. Иди в Киев и помни: Семаргл с тобой будет, поможет.
Волшан ни за что не высказал бы старику своих сомнений насчет его древнего бога. Не дрогнул лицом, кивнув, но и ослушаться не смог. Или не захотел.
В дорогу дед Славко нагрузил Волшанову торбу хлебом, сыром и сушеным оленьим мясом. У самых елей оборотень оглянулся, хоть и знал, что примета эта негодная. Жрец опирался на свой посох и ветер сбивал на сторону его белую бороду. Древний, как идолы его капища, и такой же неизбывный, он глядел своему приемышу вслед. Подумалось, что больше они в этой жизни не свидятся, и Волшана захлестнуло горечью.
Переправу через Мжу нашли быстро. Зима была снежной, и вода даже теперь, в начале лета, стояла высоко. Глубокие реки вселяли в оборотня неуверенность. У подошвы высокого берега толпился люд. Волшан помедлил на сырой от ночного ливня дороге и, оскальзываясь на подкисшем суглинке, спустился к сходням, поддерживая Неждану под руку.