Ковальский вздрогнул. Ему показалось, что сейчас его собеседник скажет нечто такое, что взбодрит его: такие имена названы!
Вы показывали ещё кому-нибудь свои стихи?
Нет, только вам.
Покажите. Я могу ошибаться. Поэзия такая штука Но мой совет: читайте классиков. Хотя бы для того, чтобы не повторяться. В областном центре есть литературное объединение «Молодая Волга», сорок минут на автобусе. Попробуйте поездить, хуже не будет. Помните всегда об образе. Душа отзывается на образ. Чем художественней, то есть образней, текст, тем больше он работает. КПД воздействия текста бывает больше единицы. Ибо читатель воспринимает образы душой. И образы по-своему многократно усиливаются. У каждого по-разному. Это азы, понимаешь?
«Недавно ругал меня за техницизмы, за «стоп», а сейчас это его «КПД» как понять? думал Александр. Хотя тут устная речь поэта, а не стихи»
Образ во главе всего! Техническое образование, вернее, мышление хорошо. Но для поэзии нужно нечто иное продолжал поэт.
Они шли по аллее парка, мимо высоких кряжистых дубов. Было пустынно и холодно.
крутились в голове Ковальского строчки поэта.
«Смогу ли подняться на такую высоту? волной захлестывала мысль, поэзия должна мучиться над вопросами, на которые нет ответа, так он сказал. Но, ведь, это намеренный бег по кругу?»
Вы верите в существование души? спросил Ковальский, когда они остановились около мощного дуба и Шостко, запрокинув лицо в холодное пасмурное небо, смотрел на шелестевшие жёлтые, пожухлые листы на кривой макушке дерева.
Чудной вопрос, существование души очевидно
Но ведь столько людей не верит?..
Это их дело! Труднее всего доказывать, что белое есть белое. Доводов нет, понимаешь?
Пока не очень, признался Александр.
Ещё полсотни лет пройдёт и учёные ткнутся в необходимость признать существование души, а пока они, учёные эти, вовсе и не учёные Странно, что это говорит врач? Я, отпетый циник, говорю, а они молчат Он погрозил кому-то меж деревьев пальцем: Погодите! Поплатитесь! Вернее, поплатимся
Это был тот поэт, с которым они шли совсем недавно ночной улицей. И не тот. Часть наружи, а самая мощь чудовищно огромная, невидимая только угадывалась.
«Какое сомнительное дело литература. Как всё зыбко и неопределённо в ней, думал Ковальский. Надо всего себя принести в жертву тогда ещё можно на что-то надеяться, а делить себя на половинки пустое дело»
Они расстались без намёка на следующую встречу.
* * *
На столе листок с женскими именами. Святцы какие, что ли? спросил Ковальский, перекладывая стопки книг.
Свинарёв внушительно пояснил:
Это список тех, с кем спал. Больше двух десятков за четыре года.
У Ковальского дёрнулось лицо. Николай заметил и добавил:
Сам понимаешь, город молодёжный, бурлит всё Но я осторожным стал. Окромя одной ни с кем. Ну, иногда с Мариной Она в горкоме уже. Я теперь член городского комитета народного контроля. Ага! А как ты хотел? Все торгаши у нас в кулаке. С которой встречаюсь, не с Мариной, продолжал он доверительно, всё нормально. Понимаешь: сплю с ней, фамилия у неё, что надо, а замуж идти не хочет. Нерешительная какая-то. Свинарёв помолчал немного и, прицелившись своим знаменитым взглядом, спросил: А ты монах, что ли? Такой красавец! Хоть с одной встречался по-серьёзному? Аль нет?
Ковальский слушал, смотрел на него и видел только глубоко посаженные, мерцающие тёмной глубиной карие глаза и мелкие острые плотоядные зубы. Становилось не по себе.
«Тошно, надо всё-таки куда-то переселяться».
Переселился он вскоре.
Вернувшись из поездки к сыну, Ковальский обнаружил пропажу осеннего пальто, выходного костюма, рубашек и даже перчаток Не было и красивого малинового толстой вязки джемпера, который он ещё ни разу не успел надеть.
Ребята на этаже говорили, что дверь комнаты была открыта, Свинарёв валялся на кровати пьяный.
Это не походило на Николая. Но косвенное доказательство возможного запоя было: Свинарёв постоянно держал в шифоньере графин со спиртом заводского производства, прозывавшегося «шадымом». Настаивали этот самый «шадым» на дефицитных лимонных корках. Теперь графин пуст и лишь сухие потемневшие корочки, как некие кораллы, покоились на дне скучного сосуда.
Его хозяин всё отрицал, а Ковальский, заявивший, было, о пропаже в милицию, вскоре махнул рукой на всё, убедившись при общении со следователем в явной бесперспективности поиска.
Через неделю после этих событий он переселился в другое крыло этажа, к Суслову.
VII
В один из майских дней, сразу после многоголосых праздников, Ковальского пригласили к главному инженеру.
Заходите! сказала секретарь. Вас уже ждут.
Ничего себе «ждут»! искренне удивился Ковальский. Я не опоздал. Прийти раньше не значит прийти вовремя.
Секретарь мягко улыбнулась.
В кабинете, кроме хозяина и Самарина, незнакомый кряжистый человек лет сорока пяти.
Когда Ковальский после приглашения сел, главный инженер начал с места в карьер:
В шестом цехе, вот, познакомьтесь его начальник Ганин Василий Анатольевич, кивнул он на кряжистого, увольняется заместитель. Цех тяжёлый, не скрываем. Причём опасный. Без зама долго не может.
Главный испытующе посмотрел на Ковальского. Тот сидел, не шелохнувшись.
Не удивляет, что предлагаем тебе такую серьёзную должность?
Нет. Только почему именно в этот цех?
Начальник цеха то ли крякнул, то ли поперхнулся при таком ответе.
«С чего бы это он? недоумевал мысленно Александр. Так тяжело ему там работается?»
Не будем торопиться, произнёс Самарин. Сходи, посмотри, через день-два скажешь, что надумал.
Хорошо. Конечно, схожу. Через два дня буду готов для ответа.
Но у нас условие, произнёс главный инженер. Он посмотрел на начальника цеха. Оставляем условие?
Конечно, конечно, торопливо ответил тот.
Сначала поработаешь начальником смены после сдачи экзаменов. Надо знать всё досконально, а потом уж и в заместители
Сколько продлится работа начальником смены? Александр задал вопрос, думая про себя: «А кто же в это время будет исполнять обязанности заместителя? Там, наверное, есть претенденты».
Главный легко угадал его мысли.
У нас есть начальник отделения практик без высшего образования. Он поработает заместителем столько, сколько надо.
Понятно, ответил Ковальский, а про себя добавил: «Опыты ставят надо мной, осторожничают».
* * *
Новый цех поразил.
Если тот, в котором он работал, возглавлял технологическую цепочку и давал сырьё всем производствам предприятия, то этот, замыкая её, вырабатывал конечную продукцию.
Жёсткие параметры процесса: температура до пятисот градусов, давление около ста атмосфер говорили сами за себя.
Александр походил по рабочим местам. Почитал инструкции, приехав для этого в «бешеный выходной» последний день после ночных смен.
В цехе во всём просматривались дисциплина и слаженность. «Немудрено, заключил Ковальский про себя, этого требуют его особенности». Он насчитал несколько ситуаций в инструкции, которые, если не принять в несколько минут оперативных мер, могли привести к взрыву.
Когда Александр вошёл в кабинет, пухлое розовощёкое лицо увольняющегося зама было неприветливо. Ковальский представился и сказал, что хотел бы поговорить.
Слышал твою фамилию, отозвался тот как бы нехотя. Потом, не отрывая взгляда от стола, произнёс: И зачем ты сюда идёшь? Голос у него тонкий и дребезжащий.
Работать!
Здесь нельзя нормально работать, понимаешь?
Пока нет.
Сейчас поймёшь! Иди смотри!
Он взялся за ручку и выдвинул левой рукой ящик стола.
Иди, иди! Смотри!
Идти и смотреть было неудобно. Надо обойти восседавшего за столом хозяина кабинета, но его стул прижат к стене.
А-а! спохватился тот. Встал, задвинув стул в нишу стола, и отошёл в сторону. Смотри!
Ковальский недоумевал: к чему эти манёвры?
В ящике оказались конфеты в ярких обёртках.
Видел?
Но не понял, ответил Ковальский. Ему начинала надоедать эта морока.
Розовощёкий пояснил, словно школьнику.
Это «взлётные»! Дошло? Здесь каждую минуту находишься, будто на взлётной полосе. Момент и ты взлетел. Такая технология.
И ничего нельзя сделать?
В Союзе семь таких цехов. Я посчитал: каждый второй год где-нибудь да грохнет. У нас последний раз было в шестьдесят четвёртом году. Такой же цех, только на первой очереди производства под ноль. И пять смертей. Так что сосём «взлётные» Ты обратил внимание, что цех на окраине завода? Неспроста: в случае взрыва меньше потерь.
Ковальский намеренно не отреагировал на услышанное. Спросил:
И куда уходите?
В Комсомольск-на-Амуре, заместителем главного по технике безопасности.
Далековато!
«Так вот она какая, моя взлётная полоса, о которой говорил с двоюродным братом Пудовкиным».
Беги, пока не поздно! посоветовал розовощёкий.
«Чего он такой раскрасневшийся, словно только что по морозной лыжне бежал? удивился Ковальский. Разволновался»
К проходной Ковальский шёл неторопливо. Пытался всё проанализировать. Советоваться не с кем.
За проходной встретил Сашку Караваева, с которым работал до перехода на дневное обучение.
Голова, здорово! Я тебя пару раз издали видел. К нам на завод после института вернулся? Зря, думаю. Тут не прорвёшься, всё везде схвачено! И не мечтай в заводоуправление попасть. Не по уму берут Свои везде.
Да ладно, Сашк
Нечего ладить. Я третий год, как институт кончил. Пашу в рабочих, а у меня ещё и военное училище есть Вон наш Сергейчев, замначальника цеха, смекнул давно, какие манёвры делать надо. Он может так, а я нет.
Ну и какие?
Навострил лыжи в партком. Говорит, надо немного побыть секретарём, потом инструктором горкома партии. Зачем в борозде-то пыхтеть? Можно и около. Партийная должность это такая добротная подкладка. Его слова. Из инструкторов горкома на должность ниже заместителя директора не прыгают! Смекаешь?
Все помешались, что ли, на должностях?! Все трамплины ищут! А кто дело-то будет делать?
Ладно, Ковальский, поработаешь теперь, поболее увидишь. Кое-что смекать начнёшь Наивный пока молодой специалист А такие, как Сергейчев Они страну крепко отяжелить могут балласт.
Через день Ковальский согласился на переход в шестой цех. «И Хризантеме легче, вспомнил он о своём однокурснике. Место освободится, кому, как не ему»
А Хризантема, закончив институт, привычек своих не менял. Всё как-то сам по себе. Вскоре женился и выписался из рабочего общежития.
Прошло ещё полгода, Хризантему не торопились назначать начальником смены. Стало известно, что выпивает в рабочее время с дружками. Руководство занесло его в «чёрный список».
Многих сгубила спиртовая река, протекавшая в цехе на окраине завода. Ручейки от неё растекались по всему заводу. И не только
«У реки и не напиться!» провозглашали даже уже начавшие тонуть. Их хватало лет на пять-семь. «Горели синим пламенем» и дым улетучивался в никуда Приходили другие
* * *
Два стихотворения Ковальского напечатали через неделю после последнего разговора с Шостко. Такой оперативности Александр не ожидал.
Свои стихи в областной газете он обнаружил случайно, просматривая подшивки в красном уголке общежития. Номер был прошлого дня.
Ковальский быстро оделся и выскочил на улицу. «У ресторана, в котором мы сидели с Владой, есть газетный киоск, ещё один стоит около кинотеатра! Где ещё? У нас на заводе на автобусной остановке. Где-нибудь да остался хотя бы один экземпляр», соображал Ковальский, шагая наискосок через двор к киоску «Союзпечать» в начале главной улицы города.
Нужной газеты в киоске не было. Он скорым шагом направился на площадь. И там не оказалось. Около кинотеатра ему повезло.
Вот три газеты остались, сказала полная чернявая девица и равнодушно зевнула.
А ещё, посмотрите, нет?
Куда ещё-то, солить, что ли?
Ковальский взял и, не удержавшись, в сторонке развернул одну из них.
«Раз газета опубликовала, то, может быть, стихи стоят того? То, что Шостко передал их, это не по блату же? Не по протекции? Это совсем другое! Или и здесь: ты мне, я тебе? Так в искусстве не должно быть! Нет в этом опыта. Трудно разобраться».
* * *
Ковальский всё-таки решил побывать на заседании литературного объединения.
Непростое это дело выкраивать время для поездок в областной центр при суматошной работе в три смены.
На четвёртом занятии дошла очередь до него.
Знаете, в ваших стихах, как бы это сказать руководитель объединения пожевал губами, выдержал паузу и договорил внушительно: не чувствуется знания жизни, не виден жизненный опыт. Всё слишком общее. Нет конкретики, без которой жизнь бедна, тем более искусство.
А какая конкретика нужна? упавшим голосом спросил Александр.
Мэтр не спеша пояснил:
Ну, вот, идёте по улице и у вас развязался шнурок на ботинке. Деталь?
Ковальский молчал, не понимая: надо ли отвечать и что отвечать?
Деталь! ответил сам себе наставник поэтической молодёжи. Вот об этом и пишите!
А что же тут писать? О чём? удивился Александр.
Ну, как? Об этом самом и пишите! Кстати, не пробовали писать прозу? Завитушки дыма у курившего и одновременно говорившего человека, казалось, смешались в одно с его словами и получалось нечто искусственное и похожее на шаманство Попробуйте, у вас может получиться
О шнурках Ковальскому писать не хотелось. Он решил, что такие занятия в литобъединении ему ни к чему.
Спустившись вниз, в холле второго этажа увидел известного поэта, у которого вышло уже несколько книг. Его имя в области на слуху.
«А-а, была не была», решился Ковальский.
Поэт был не один. Рядом холёная женщина с ленивыми грациозными движениями.
«Конечно, я, как с парашюта, сейчас на них прыгну. Не очень-то. Но куда мне деваться? Когда я ещё со своими рабочими сменами могу его встретить?»
Он не помнил отчества поэта, а по имени обращаться неудобно.
Скажите, вы не могли бы посмотреть мои стихи?
«Боже мой, я, как Есенин в валенках перед Зинаидой Гиппиус. Сейчас спросят: что это у вас за гетры?»
Женщина томно и вяло взглянула на Ковальского и стала смотреть в окно.
Поэт с расстановкой, негромко выговаривая каждое слово, сказал доверительно:
Молодой человек, я в своих стихах запутался. Никак не разберусь, а в чужих и подавно Извините
«Барчук хренов, я ещё по стихам твоим тебя понял», подумал Ковальский и двинулся к выходу.
Уже на улице, окинув взглядом огромное здание, из которого вышел, произнёс:
Сюда я больше не ездок!
VIII
Два раза вспыхивали, было, огоньки в личной жизни Ковальского, когда казалось, что он влюбился. Но быстро гасли. Становилось скучно. Не было того очарования, которое дарила Анна.
«Две женщины: Анна и Влада, каждая по-своему, выбили меня из колеи надолго, если не навсегда», так Ковальский подумал однажды и вынужден был согласиться с этим. Он утратил желание с кем-либо встречаться.
«Не женюсь лет до тридцати это точно, спокойно подытожил он размышления. Ведь это я себе ещё в школе определил. Забыл?»
А мать потихоньку, когда он приезжал, вздыхала:
Больно уж раньше прыткий был, а теперь сидишь, как старичок Долго ли так? Жены нет, сын живёт у родителей Анны. Ладно бы, Аня жива была, а то ведь нету её И женой она тебе не была
Ковальский, хотя и определил себе холостяцкий срок до тридцати, но совсем не уверен: жениться ли вообще? Иногда на него находила хандра.
Он начинал подозревать, что по-настоящему счастлив не будет. Ему словно кто-то нашёптывал это. Часто не мог от этого голоса отделаться. Хотел быть счастливым, пусть не сейчас, пусть намного позже Хотел и боялся счастья. Инстинкт подсказывал, что счастье недолго, потом может последовать крах. Так уже с ним было. Александр не хотел повтора. И себе не признавался, что начинает бояться такого счастья. Казалось, что сейчас уравновешенная жизнь важнее всего. Важно согласие, лад в душе.