Что это значит?
У каждого живого существа есть свой запах. У кого‐то он сильнее, у кого‐то слабее, но его невозможно скрыть. Я редко встречаю людей и потому не умею по запаху определять, откуда они родом, но думаю, что мог бы применить свои знания о флоре и фауне, чтобы понять, где они родились. Я бывал во всех землях кланов в Берне, в Лиоке, в Адьяре, в Эббе, в Йоране и даже в Долфисе. Правда, в Адьяре и Лиоке я бывал чаще. Они ближе всего. Каждая земля, каждый народ пахнут по‐своему. Запах меняется от пределов к пределам, какие‐то ноты стираются, а какие‐то становятся сильнее.
А чем пахну я?
Ты пахнешь зерном, травой и ягодным соком, но сильнее всего запах истлевшей ткани.
Это и была ткань скорее даже лохмотья. Но ей больше нечего было надеть.
От тебя пахнет чистотой, сказала она.
Я не терплю запах собственной кожи, пропахшей потом одежды, запах грязи или нечистот, прилипших к моим башмакам, сказал Хёд. Эти запахи меня ослепляют отвлекают от всех прочих запахов. Поэтому я всегда чист. Так для меня безопаснее. Мы подберем тебе другую одежду.
Он сказал это так, словно рассчитывал, что она останется, и ком, стоявший в груди у Гислы, рассыпался в пыль.
Твоя семья возделывала землю и сеяла семена? спросил он.
Да. А что?
Еще от тебя пахнет землей.
Там я и хочу быть.
В земле?
Да. В ней лежит моя семья.
Ты сегодня невесела, вздохнул он.
Я и не пыталась быть веселой. Тут нет ничего веселого.
Ты уверена в том, что ты ребенок? Говоришь ты как старая женщина. Не как ребенок я никогда еще не встречал таких детей, как ты. И поёшь ты не как ребенок. Может, ты и правда старая женщина. Старая ведьма, принявшая обличье ребенка, чтобы меня обдурить. Он нахмурился, но голос у него был спокойным и веселым, словно он и правда шутил. Тебя подослал Арвин? Это что, очередная проверка?
И как же я тебя проверяю?
Ты дала мне картины и теперь мне хочется лишь одного смотреть. И уши, и нос у меня отказываются работать как прежде. Я словно оказался в глубоком колодце, совсем один. Теперь он уже не шутил.
Я больше не буду тебе петь, пообещала она.
Но я хочу, чтобы ты мне пела, прошептал он.
Эти слова прозвучали так печально, что у нее защипало глаза от слёз. А она‐то думала, что слёз не осталось.
Быть может, их было слишком много. Слишком много песен за раз, сказала она.
Быть может.
Тебе стало грустно от моих песен, сказала она. Мне от них тоже грустно.
Нет. Мне от них не грустно. От них мне все становится ясно. И я хочу видеть.
А раньше тебе хотелось видеть?
Я не тосковал по тому, чего никогда не имел. А теперь я знаю, чего лишен.
Это как иметь семью а потом ее лишиться. Думаю, мне тоже было бы легче, если бы у меня вообще не было семьи.
Как их звали?
Мою мать звали Астрид. Отца Вилемом. Сестру Морганой. Она была самая старшая. Еще были братья, Абнер и Гилбраиг.
Они были старше, чем ты?
Я самая младшая. Была самой младшей Абнер был уже мужчиной Отец всегда обращался с ним как со взрослым. Гилли был твой ровесник. Но ростом пониже.
Твой народ медленно растет, сказал он, вспомнив ее слова.
Да. А теперь ее народ вообще не растет.
Что значит Гилли? спросил он, когда она надолго замолчала. Гилли и есть Гилбраиг?
Я не могла звать его Гилбраигом. Это имя ему не шло. Я звала его Гилли, а он меня Гисси.
У вас так меняют имена в знак привязанности? спросил он.
Да. Думаю, да.
Тогда можешь называть меня Хёди?
Хёди?
Да. В знак привязанности.
Все равно это ужасное имя.
Это просто имя, парировал он, повторяя сказанное накануне. Оно мало что значит. Но для него оно явно что‐то значило.
Будь по‐твоему, Хёди.
3 руны
Вот пара штанов и блуза, они мне уже малы. Сильно поношенные, но чистые. Не знаю, подойдут ли они тебе. Но у меня есть кусок веревки, можешь взять вместо пояса.
Он протянул ей одежду, и она ее взяла. Он так и стоял перед ней, ожидая, пока она ее примерит.
Уйди, потребовала она.
Я тебя не вижу, нетерпеливо напомнил он. Я лишь хочу узнать, подойдет ли тебе одежда.
Мне кажется, ты меня видишь.
Нет, твердо повторил он и нахмурился. Думаешь, я вру?
Она тяжело вздохнула и сдалась. Стянула с себя длинную рубаху на деле лишь драный мешок, в котором она проделала дыру для головы, и бросила в Хёда, стараясь попасть ему прямо в лицо. Он часто жаловался, что от нее дурно пахло, и она решила так над ним пошутить. Но он легко и ловко поймал мешок на лету и бросил в костер.
Ахнув от изумления, она недовольно фыркнула и поскорее прикрылась его старой блузой.
Что такое? спросил он.
Как ты это сделал, если не видишь?
Я тебя услышал.
Пыхтя от натуги, она натянула штаны, оказавшиеся чересчур длинными, и блузу, спадавшую с ее худеньких плеч. Она завязала узлом ворот блузы, закатала штанины и подпоясалась обрывком веревки, которую протянул ей Хёд.
Ты слышишь, что одежда мне не впору? удивилась она.
Я слышу, что ты подгоняешь ее по себе.
Если у тебя есть игла и нитки, я могу подшить штанины и заузить ворот у блузы. Правда, ты бросил в костер мою старую рубаху, так что, пока я шью, мне не во что будет одеться.
Я тебя не вижу, настойчиво повторил он. В его голосе явно слышалось раздражение.
Поняв, что ей удалось его рассердить, она улыбнулась.
Да но что, если Арвин вернется и увидит меня без одежды?
Он замер. Казалось, он совершенно забыл про Арвина. Склонив голову к плечу, он повернулся лицом ко входу в пещеру.
В этот раз его нет гораздо дольше обычного. Быть может, с ним что‐то не так.
Гисла не знала, что сказать, и потому ничего не сказала. Хёд несколько мгновений стоял неподвижно, к чему‐то прислушиваясь, но потом успокоился и опустил плечи.
Возле пещеры его нет. Лес звучит иначе, когда он в него входит.
Как же он звучит?
Птицы стихают. Живность, населяющая кусты и деревья, слышит его а я слышу их. Это не новый звук, а отсутствие некоторых привычных мне звуков.
Возвращению Арвина предшествует тишина, а когда ветер дует в мою сторону, я чую его запах, хотя он еще далеко. Он никогда не возвращался так, чтобы я не знал об этом заранее.
* * *
В тот вечер, когда Гисла пела для Хёда, она не дала ему руку, признавшись, что она все еще болит. Хёд пришел в ужас от того, что причинил ей боль, и, слушая ее пение, старался держать ладони у себя на коленях. Но их связь не была столь же прочной, как накануне, а образы утратили красочность.
Мой разум осчастливлен и сердце тоже. Так же, как в ту ненастную ночь. Я слышу тебя в ту ночь твой голос достиг меня, хотя море ревело и бушевало. Но я не вижу твоих песен. Не так четко. И оттого мои мысли полны моих собственных образов вызванных твоим пением. Но теперь это уже не твои собственные картины.
После этого она взяла обе его ладони в свои, а он заставил ее пообещать, что она скажет, если он причинит ей боль. Она пела, глядя Хёду прямо в лицо, завороженная его переживаниями. Он не закрывал глаз нужды в этом не было, ведь его глаза не видели, зато видел разум, и она своим пением словно вкладывала в его мысли свои собственные картины.
У него появились любимые песни, песни ее народа, описывавшие мир вокруг. Но еще ему нравилось открывать для себя новое.
Спой мне ту песню про крота как ее пел твой брат. Когда ты впервые ее пела, я не держал тебя за руку а еще меня здорово отвлекло, что ты сравнила с кротом меня. Он улыбнулся, давая понять, что давно ее простил.
Она спела глупую песенку, заставляя свой разум изобразить бедного слепого зверька, который мечется от одного несчастья к другому. Но прежде чем крот окончательно сгинул, ее мысли уже умчались вдаль.
Хёд рассмеялся, запрокинув голову:
Я увидел крота! Это было чудесно.
Странный ты, сказала она, но все равно рассмеялась вместе с ним, а потом спела еще одну песенку Гилли о говорящей форели с радужной чешуей.
В радуге много цветов, изумился Хёд.
Я бы спела тебе другую песню о радуге, песню, в которой образ будет лучше и ярче, но пока не могу ничего такого припомнить.
Не думаю, что образы берутся из песен они идут от тебя.
Быть может, наоборот, от тебя, предположила она. Прежде никто никогда не «видел» ее песен.
Но Хёд решительно помотал головой.
Спой о своих родных, попросил он. Покажи их мне.
Не хочу. Они только мои. И она выпустила его ладони.
Он застыл, склонив голову вбок, словно разглядывая ее. Собственно, этим он и занимался: он все время прислушивался к ней.
Прекрати, буркнула она.
Что прекратить?
Не подглядывай.
Я просто хотел разделить твою грусть.
Мне грустно, лишь когда ты заставляешь меня вспоминать. Или петь, резко бросила она.
Тебе всегда грустно. Грусть въелась тебе в кожу, пронизала твой голос. Я слышу ее, потому что твой голос все время срывается.
Ты знаешь меня всего три дня.
Пять дней.
Два из которых я проспала.
Да но от тебя все равно веяло грустью.
Моя семья погибла и мне остается лишь грустить.
Как ты попала в море, Гисла? И как оказалась здесь? На этих берегах?
Я пришла в прибрежную деревушку в дне пути от Тонлиса и села на корабль, призналась она.
Одна?
Да. Я спряталась в трюме. Я не знала, куда шел тот корабль, но мне было все равно.
Почему?
Я решила, что утонуть будет приятно.
Но ты передумала?
Да. Я до ужаса испугалась. А Один не услышал мою смертную песнь.
Думаю, он ее услышал. И вынес тебя сюда. На эту землю.
Хочешь сказать, на этой земле все умирают? ехидно спросила она, решив, что он посмеется над ее горькой шуткой.
Сейлок умирает но, быть может, ты сумеешь помочь нам выжить.
Почему Сейлок умирает?
Здесь не рождаются девочки.
Почему?
Мастер Айво говорит, наша земля проклята.
Кто такой мастер Айво?
Верховный хранитель. Он оберегает храм и руны, он совесть Сейлока.
Он что, король?
Нет, короля выбирают из кланов. Рядом с храмом стоит его замок. Король управляет кланами а хранители королем, хотя, пожалуй, король Банрууд с этим не согласится.
Что же, девочек совсем нет? Она никак не могла поверить, что такое возможно.
За двенадцать лет родилась только принцесса. За все это время в Сейлоке не было больше ни единой дочери Мужчины привозят дочерей из других краев но этого мало и кажется, нет спасения, нет руны, что сняла бы с нас это заклятие.
У вас есть принцесса?
Принцесса Альба, дочь короля Банрууда и королевы Аланны.
Имя королевы ты произнес с грустью.
Королева Аланна недавно умерла. После этого ярлов собрали на Храмовой горе. Туда‐то и отправился Арвин. Я узнаю обо всем, когда он вернется.
Арвин тоже ярл?
Нет. Хёд улыбнулся, словно его рассмешило ее предположение. Арвин хранитель, хранитель пещеры, но он обучался в храме и часто бывает там, когда его вызывают на совет.
Какая сложная система. Хранители, короли, пещерные люди, проклятия.
Только не называй Арвина пещерным человеком, расхохотался Хёд. Он тебе этого не простит. Он считает себя помазанником, могущественным хранителем и недоволен тем, что его поставили присматривать за покрытой рунами пещерой.
В этой пещере есть руны? с интересом переспросила Гисла.
Да, вздохнув, отвечал Хёд. Об этом я тоже не стал бы говорить Арвину. Он вырежет язык нам обоим. Мне за то, что я так открыл тебе эту тайну, а тебе за то, что ты ее знаешь.
Я буду молчать. Руны мне не интересны. Лучше я расспрошу тебя о принцессе. Гисла была готова говорить обо всем, кроме Тонлиса.
Арвин считает, что Банрууд стал королем из‐за Альбы. После ее рождения появилась надежда, что проклятие снято. Но с тех пор прошло уже пять лет, а других дочерей все нет.
Значит, Сейлок не слишком хорошее место? Она вообще не знала, остались ли в мире хорошие места.
Людей переполняет страх. Страх обнажает уродство. Легко быть хорошим и добрым, когда тебе это ничего не стоит. И совсем нелегко, когда за это нужно платить своей жизнью. Так что люди здесь не добры и довольно часто совсем не хороши. А ты здесь ценнее золота.
* * *
Утром их седьмого дня вместе после того как целых два дня они не занимались почти ничем, кроме пения, и Хёд, к его вящей радости, наслаждался всем, что «видел», Хёд объявил, что их ждут хлопоты по хозяйству, а песни придется отложить до самого вечера. Гисла была не прочь отдохнуть. Она всюду следовала за Хёдом и, как могла, помогала ему. У него для всего имелась своя система, изумлявшая ее, и она смотрела, как он легко и сноровисто управляется с самыми разными повседневными делами. Он развесил шкуры, покрывавшие пол и стены пещеры, на натянутой между двух деревьев веревке и принялся метлой выбивать из них пыль. Она взялась было выбить шкуры, лежавшие в гнезде, которое он для нее устроил, но он был сильнее и потому лучше и быстрее выбивал пыль. Тогда она отыскала в пещере корзинку и отправилась за ягодами, решив, что он их собрать не сумеет. Но оказалось, что он и ягоды хорошо собирает: аккуратно пробегая пальцами по кустикам, он искал среди листьев шарики одного размера. В конце концов он набрал почти столько же ягод, сколько она.
Днем он расставил в лесу капканы, наколол дров для костра и вскарабкался на исполинское дерево, чтобы достать меду. Он не боялся ни высоты, ни пчел, живших в спрятавшемся среди веток улье. Когда он начал спускаться вниз, у него в корзинке лежали истекавшие медом соты, а вокруг головы кружился целый рой пчел. Гисла, знавшая песню о пчелах «спасибо за ваше златое сокровище, мы не возьмем у вас слишком много», запела ее в надежде, что пчелы разлетятся. Пчелы и правда почти сразу разлетелись, но Хёд сорвался с дерева и рухнул к ее ногам.
Он лежал на спине, изумленно хватая ртом воздух, не сводя глаз с ветвей, шумевших высоко над его головой, и сжимая в руке корзинку с сотами.
Хёди! закричала Гисла. Тебе больно?
Нет не совсем, выдавил он, пытаясь набрать в грудь воздух, выбитый падением. Я привык к их укусам и жужжанию но не привык видеть, как они роятся вокруг.
Ты их видел?
Лишь в твоей песне но это меня отвлекло. Я захотел взглянуть. И забыл, что все еще не слез с дерева.
Ты упал из‐за меня, сказала она.
Это стоило того, улыбнулся он. И как только они летают эти пчелы? Они такие толстые и шерстистые! А крылышки у них совсем маленькие. Они черные и что это за цвет? Желтый? Желтые, сказал он, радуясь, что все верно понял. Желтый похож на золотой, заученно повторил он. Это цвет твоих волос и зерна и солнца и цветков помидоров, и яблок в Тонлисе.
Он снова мерно дышал, но вставать не спешил. Он слишком увлекся, составляя свой список.
Я постараюсь не петь, когда ты занят чем‐то опасным, сказала она, глядя на него сверху вниз и покусывая губу. Я ведь даже не держала тебя за руку. Я не думала, что ты увидишь мою песню.
А я увидел, восхитился он. Увидел пчел быть может, не тех, что роились вокруг меня но я их видел.
Быть может у нас стало лучше получаться.
Мы словно ищем путь по хорошо проторенной дорожке, согласился он. Давай‐ка проверим. Спой что‐то другое. Простое вроде пчелиной песенки, но только то, чего ты раньше не пела.
Она знала песню о листопаде и танцах на сбор урожая. Эту песню она ему еще не пела. Она вспомнила, как сестра смеялась и кружилась, напевая ее, закрыла глаза и запела, покачиваясь в такт воспоминаниям.
Зелень и золото, рыжий и красный, здесь и там, и над головой, кружатся в воздухе, летят наземь, а весной распустятся снова, пела она, покачиваясь, словно парящий в воздухе лист.
Она кружилась и порхала в танце, вспоминая, что Моргане этот танец нравился больше других. Гисла подпрыгивала, вертелась, и кланялась, и гнулась из стороны в сторону, а Хёд, увлеченно вслушиваясь, лежал у ее ног.
Но их дремотное блаженство прервал рев, не походивший на рёв ни единого известного Гисле зверя. Все вокруг захрустело, затрещало, и к ним, махая руками и бешено вращая в воздухе посохом, бросилась закутанная в черное фигура.
Хёд вскочил на ноги и закрыл собой Гислу, но разъяренный человек уже накинулся на них. Он хлестнул рукой по щекам Хёда и отшвырнул его в сторону.