М.Ю.Л.
Антон Рай
© Антон Рай, 2022
ISBN 978-5-0059-0365-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава первая. Из неизвестности в Петербург
19 сентября 2019 года, в славную доковидную эпоху, доживающую, впрочем, свои последние денечки, из неизвестности в Петербург шел самый обыкновенный поезд, в одном из купе которого коротали время три не совсем обыкновенных пассажира1. Один из них был роста высокого, другой среднего, а третий так и вовсе маленького. Лицо высокого дышало энергией и властностью, хотя проскальзывало в нем и что-то задиристо-мальчишеское. Лицо невысокого было неопределенно одно из тех лиц, которые мы мельком видим и тут же забываем каждый день. Самым же замечательным было лицо пассажира среднего роста. Как бы получше описать его? Во-первых, это несомненно красивое лицо и даже несколько женственно-красивое. Во-вторых, это лицо человека, прекрасно знающего себе цену. В-третьих, цена эта, в свое время несомненно высокая, в настоящее время была неопределенной. Представьте себе золотой слиток в тот день, когда цена на золото по каким-то неведомым причинам резко упала. Да, цена упала, но золото остается золотом таким вот слитком упавшего в цене, но все же при любых условиях остающегося ценным золота и было лицо пассажира среднего роста.
Итак, три разноростных человека, вместе со своими лицами2, сидели в купе. Довольно долгое время троица сидела молча, не вступая друг с другом в беседу, но наконец одному из них, а именно высокому, надоело повисшее в купе неловкое молчание, и он обратился к «золотому» пассажиру среднего роста (в дальнейшем именуемым «средним»):
Не возражаете, если я, выражаясь литературным языком, вступлю с вами в общение. Деваться-то нам некуда все равно ведь познакомимся.
Совсем не возражаю, с охотою поддержал разговор средний, хотя, по-видимому, он с такою же охотой сидел бы и в полном молчании. Всегда приятно поговорить с человеком, выражающимся литературным языком.
Следующий вопрос высокого, однако, был скорее бесцеремонно-кратким, а вовсе не изысканно-литературным:
Зачем в Питер едете?
По делу, в тон ему ответил средний.
Какому?
По важному.
Очень важному? несколько насмешливо спросил высокий, как будто бы не верил в существование очень важных дел во всяком случае для других.
Очень, спокойно и серьезно ответил средний и, в свою очередь, спросил:
А вы?
Зачем в Питер еду?
Да.
По делу. По важному. По очень важному делу в Питер еду. Так что мы оба едем в Питер и оба по очень важным делам, с чем я нас и поздравляю.
А я так просто из отпуска домой возвращаюсь, вклинился в разговор человек маленького роста (в дальнейшем именуемый «маленьким»), которого, впрочем, никто ни о чем не спрашивал и чье замечание, таким образом, повисло в воздухе. Высокий же продолжил разговор со средним:
Вы иностранец?
Нет, с улыбкой ответил средний. А что говорю неправильно? Или с акцентом?
Вроде без акцента и не то, чтобы неправильно, но как бы немного через силу как будто нужные слова подыскиваете.
Понятно. Просто я очень долго не был в России, наверное, лет десять, за границей обретался. Вот, навыки живого общения на русском и подрастерял.
А что за границей делали?
Лечился.
Лечились? От чего лечились?
Трудно сказать меня потому за границу и отправили, что не могли точный диагноз поставить, а в Швейцарии как раз открылось заведение, где собирали таких вот «странных» пациентов, про которых не скажешь, что они в своем уме, но и сумасшедшими не назовешь.
Ну, этак про любого можно сказать, опять встрял маленький, но снова был проигнорирован.
И что, вылечили в итоге? продолжил вопрошать высокий.
Вылечили, а точнее я сам вылечился, да я, впрочем, и не совсем болел3. Мне просто надо было успокоиться, а лучшего места для успокоения, чем Швейцария, не найти.
Так же как и худшего места, чем Россия.
Пожалуй, вы правы. Мой врач активно не советовал мне возвращаться на Родину говорит, может быть рецидив. Но я в последнее время сильно тосковать стал.
Ностальгия, что ли?
Она самая. Прямо хоть в петлю лезь. Ну а чем в петлю, лучше уж домой, в Россию.
Все трое на минуту задумались: как можно интерпретировать данную фразу и стоит ли ее считать комплиментом России? Наконец, высокий бросил мысленные интерпретации и продолжил разговор:
Мы, кстати, так и не познакомились. Вас как звать-то?
Михаил. Михаил Юрьевич Лев.
И чем же вы, Михаил Юрьевич, заниматься в России собираетесь?
Я не собираюсь, я уже и так занимаюсь. Я писатель.
Тут маленький засмеялся, высокий же посмотрел на среднего испытующе-соболезнующим взглядом, как будто желая убедиться в его все же не до конца залеченном сумасшествии, с тем, чтобы уже более с ним не разговаривать. Тот, однако, совершенно спокойно выдержал этот взгляд, как бы еще раз проговорив: «Да, я писатель, не сомневайтесь даже». Но высокий сомневался:
Лев, Михаил Юрьевич Не слышал о таком писателе.
Мудрено было бы услышать. Я ведь писателем по-настоящему только в Швейцарии и стал во время лечения. Лечение творчеством распространенная практика; знаете ведь, например, как душевнобольные любят рисовать.
Да, но на этом основании вовсе не всякий душевнобольной может назвать себя художником.
Вы правы, хотя согласно современным представлениям, с вами могли бы и поспорить. Лично со мной спорят постоянно, без устали воспроизводя один и тот же вопрос: «Кто определит художник перед вами или нет?»
Кто разбирается в искусстве, тот и определит, безапелляционно ответил высокий на этот, признаться, совсем не простой вопрос4.
Замечательно. А вы, к примеру, разбираетесь? в свою очередь не без насмешки спросил Михаил.
Разбираюсь, можете не сомневаться. Правда, в живописи не особо, а вот как раз в литературе вполне прилично, по-прежнему уверенно заявил высокий, проигнорировав или вовсе не заметив насмешливости. Надо сказать, что хотя изначально здесь и подчеркивалась властность и энергичность высокого пассажира, а также его некоторая бесцеремонность, но лицо его при этом несомненно можно было назвать еще и лицом интеллектуала. Представьте себе гиперактивного мальчишку, волею судеб запертого в библиотеке с большой степенью вероятности его неуемная энергия уйдет в чтение, хотя ни по темпераменту, ни по складу характера он и совсем не похож на читателя. Вместе с тем сама его неуемность служит гарантией, что, став читателем, он прочитает очень много если же библиотека будет подобрана со вкусом, то это почти является гарантией, что мальчишке будет привит и отменный вкус. Таким вот гиперактивно-вынужденным читателем, запертым в хорошей библиотеке, а потом выпущенным из нее на волю и казался высокий (скоро он и сам расскажет о себе, в целом подтвердив наши предположения), отсюда его заявление о том, что он, мол, разбирается в литературе, не выглядело чрезмерно смешным или абсурдным (разве что несколько неуместным мог показаться его безапелляционный тон). Сделав это пояснение, возвращаюсь к диалогу:
Разбираюсь, можете не сомневаться. Правда, в живописи не особо, а вот как раз в литературе вполне прилично, уверенно заявил высокий.
Вот как! Так может, вы имеете какое-то отношение к издательскому бизнесу? Это было бы весьма кстати.
Может и имею А скажите, у вас папка на коленях лежит это не рукопись случайно?
Рукопись.
Ваша поделка?
Моих рук творение.
И никаких других вещей я что-то у вас не вижу.
Никаких других вещей у меня и нет. В одной этой рукописи вся моя суть и заключается5. А иногда мне даже кажется, что я перестал быть собой и превратился в придаток к написанному тексту. Так что есть я или нет теперь не так уж и важно, а вот рукопись она должна существовать.
Разрешите взглянуть?
Михаил охотно передал высокому папку, в которой обнаружилась скрепленная кипа бумаг страниц этак в четыреста. Высокий с удивлением заметил:
Это что же всё от руки написано?
В Швейцарии нам не разрешалось пользоваться компьютерами. Поначалу это довольно сильно напрягало, но, поверите ли, привыкнуть к отсутствию компьютера можно довольно быстро.
Отчего не поверить. И все же это удивительно: читать сегодня! от руки написанный текст! Всамделишная рукопись. Правда, почерк у вас, надо сказать, прекрасный.
О, в этом у меня настоящий талант, я прямо-таки каллиграф, прямо-таки Лев Мышкин.
Несомненно. Ну а сам-то роман кто-то уже читал?
Мой лечащий врач хотел прочесть, но он просил меня писать по-немецки или по-французски, а по-русски, сами понимаете, он не читал, как и другие пациенты. А по-немецки я писать пробовал, но у меня плохо получалось.
А по-русски хорошо?
По-русски хорошо.
Вы, как я вижу, о своем романе довольно-таки высокого мнения.
Какой же писатель будет невысокого мнения о собственном произведении? Иной еще только первые пробы пера делает, а туда же напечатайте, говорит, меня тиражом не менее чем в миллион экземпляров, да еще нобелевскую премию вручить не забудьте. А не вручат или даже не напечатают зажимают, значит, гения. Другой еще хуже. Годами пишет, ничего не выходит, отовсюду одни щелчки получает; уже ото всех, от кого только можно услышал, что он графоман, а все равно надеется, что раздастся звонок, книгу его напечатают все тем же миллионным тиражом и вручат все ту же вожделенную нобелевку. Нет, писатели народ в своем самомнении упорный. Непробиваемый в своем самомнении народ, среднего, то есть Михаила, казалось, немного потешали все эти горе-писатели, хотя можно было уловить в его словах и сочувствие к ним. Высокий же продолжал смотреть на среднего с нескрываемым скепсисом, вероятно не отделяя его от требующих сочувствия горе-писателей.
И вам тоже нобелевку подавай? прямо издевательски спросил он.
Нет, без нобелевки я обойдусь, а вот напечатать рукопись в каком-нибудь приличном издательстве надо.
И приличным тиражом, конечно? продолжил издеваться высокий.
И приличным тиражом, спокойно подтвердил Михаил. Впрочем, с этим я особых проблем не предвижу.
Это почему же?
Да уж такой я человек: что другим с трудом дается, у меня как-то само собою выходит, веско, без всякой рисовки сказал Михаил. Ни издевательский тон высокого, ни его резкость ни на секунду не смутили его.
А у меня прямо наоборот: что всем легко дается, у меня никак не получается; случись мне что написать ни в жизнь никто не напечатал бы, грустно заметил маленький. Я, наверное, даже самиздатом умудрился бы не издаться, совсем похоронил он себя. Средний посмотрел на маленького с любопытством, но высокий снова его проигнорировал. Он весь погрузился в чтение рукописи.
Так, первая фраза: «Начну с самого важного». Ишь ты, с самого важного он начнет. Интересно, что там у нас самое важное? А, вот оно что Хм Впрочем, сейчас, в поезде все равно вердикта не вынесешь Писать вы, конечно, умеете, но кто сейчас не умеет писать? Всеобщее бедствие всеобщей грамотности. А это единственный экземпляр романа?
Единственный.
Какая любопытная ситуация Кстати, я так до сих пор и не представился. Александр. Александр Сергеевич Томский.
Постойте-ка снова зашевелился малорослый собеседник, которого, впрочем, до сих пор отказывались принимать в собеседники. Постойте-ка, да не может же быть, чтобы
Может быть, сурово и брезгливо прервал его высокий.
Неужели вы тот самый Томский сын того самого Томского нефтяного миллиардера, который умер две недели назад и оставил вам всё свое неслыханное состояние? Журнал «Форбс» оценивает его в 10 миллиардов долларов! И всё теперь ваше. С ума сойти!
Ну чего ему, скажите пожалуйста! раздражительно кивнул на маленького Томский. Ведь я тебе ни копейки не дам, хоть ты тут неделю предо мной пляши.
И буду, и буду плясать6. Вы думаете, я каждый день с миллиардерами встречаюсь? Денег-то ваших, мне, конечно, не потрогать, но, так сказать, лично прикоснуться
Только попробуй прикоснись вмиг в окно вылетишь!
Я фигурально
А я буквально. Так и знал, что кто-нибудь привяжется Писатели никому не интересны, а вот актеры, миллиардеры и всякие прочие президенты прямо медом намазаны. Тьфу Кругом одни сумасшедшие Извините, Михаил Юрьевич.
Не извиняйтесь, Александр Сергеевич.
А что же вы едете как обычный смертный в обычном купе? продолжил маленький. Я бы на вашем месте или уж целое купе себе выкупил, а лучше так и в своем собственном вагоне разъезжать. Средства позволяют.
Но тогда бы я лишился удовольствия общения с тобой, а заодно вот и с Михаилом Юрьевичем не пересекся бы. А вообще я еще «не вступил в права наследования» так это, кажется, называется. Вот, еду вступать.
Кажется, у вас с отцом был какой-то конфликт
Ну не знаешь ведь
Ан вот и знаю. Глупов всё знает. Меня, кстати, Василием Глуповым зовут, хотя никто и не спрашивает. Конечно, невелика птица, а тоже имя-фамилию имею. Хотя как можно жить на свете с фамилией Глупов!7 Ну да живу как-то. Хотя
Поближе к делу.
Правильно, не про себя же говорить никому сие неинтересно. Не миллиардер ведь и даже не писатель А вот представьте себе писателя Васю Глупова купили бы вы книгу такого автора? Миллиардера Васю Глупова, может, еще и скушали бы С деньгами всё скушают. Деньги, как известно, даже и таланты человеку сообщают8. Такая уж волшебная вещь.
Деньги вещь неплохая, но ничего волшебного в них нет. Деньги это сила, но почти никто с толком этой силой не пользуется. Деловые люди всех мастей любят повторять: «На деньги дело надо делать». Оно верно, так и надо, но что они имеют в виду? что на деньги надо сделать еще больше денег. А разве это дело? Нет, не дело. Совсем не дело. А уж что касается трат Дальше покупки высокотехнологичных игрушек, пользования моделей или швыряния пачек в камин дело не идет. Особенно все эти рогожинско-швырятельные жесты меня бесят. Это, конечно, верх оригинальности спустить всё в унитаз и считать себя на этом основании человеком с широкой душой! Просто Эверест оригинальности! Бесит!
Александр проговорил всё это с жаром он явно повторял наболевшие и уже многократно произнесенные про себя слова, теперь же слова эти вырвались наружу подобно лаве. Извергнувшись, вулкан-Александр обратился к Васе Глупову:
Вот тебе сколько денег нужно для счастья?
О, отчего бы и не помечтать в компании миллиардера! Да, пожалуй, много денег мне и не надо. Пятьдесят тысяч долларов меня вполне устроили бы.
В месяц?
На такие пряники судьбы я не рассчитываю. С меня хватит и единовременной выплаты.
Получишь миллион.
Что-что?
Миллион, говорю, получишь9.
Вы это серьезно?
Серьезно, и при свидетеле к тому же. Что, думаешь, осчастливил я тебя?
Если только это не шутка. Знаете, пока деньги не в руках, всё как-то
Ладно, ладно, будут и в руках. Ха-ха, забавно получилось: только что осудил рогожинско-швырятельные жесты и тут же миллион на ветер выбрасываю.
Я не ветер. Как говаривал Тартюф: «Я оборот деньгам похвальный дам».
На благо ближнему?10
На свое собственное, если разрешите.
Собственное благо всегда иллюзорно.
Это почему же?
Долго объяснять, да и место неподходящее, да и не поймешь ты.
Куда уж нам! Мы, как говорится, в университетах не учились
Не обучались11, поправил не совсем точную цитату Томский.
Мы в университетах не обучались послушно поправился Василий.
Оно и видно. Хотя Мольера и Булгакова при этом цитируешь; образование, значит, приличное имеешь, придуриваешься больше.
Что еще остается придурку как не придуриваться?