Штормовой день - Осенева Елена Владимировна 2 стр.

Услышав это, Мэгги поморщилась:

 Не большая радость для ребенка.

 Зато развивает. Я давно научилась относиться к такой жизни с юмором. И подумать только, где я не побывала, в каких удивительных местах не приходилось мне жить. То это был парижский отель «Риц», а то  какая-то омерзительная, холодная дыра в Денбишире. Там жил поэт, вздумавший разводить овец. Самым счастливым днем моим был день, когда кончился этот роман.

 Она, наверное, очень красива.

 Нет, но мужчины считают ее красивой. И она очень веселая, непредсказуемая, неуловимая и, можно сказать, совершенно аморальная. Вопиюще. Все для нее «забавно». Это ее словечко. Неоплаченные счета  забавны, и потерянные сумочки, и письма, оставшиеся без ответа. Она никогда не считала денег и не имела представления о том, что такое обязательства. Ужасно неудобный человек для общежития.

 Что она делает на Ибице?

 Живет с каким-то шведом, с которым там познакомилась. Поехала со своими знакомыми, семейной парой, встретила этого типа, и очень скоро я получила письмо, в котором сообщалось, что она собирается с ним остаться. Она писала, что он ярко выраженный нордический тип и очень суров, но дом его  просто прелесть.

 А давно вы с ней не виделись?

 Года два. Я освободила ее от себя в семнадцать лет. Окончила секретарские курсы, стала устраиваться на временные работы и наконец поступила к Стивену Форбсу.

 Вам там нравится?

 Да. Нравится.

 А сколько вам лет?

 Двадцать один год.

Мэгги опять улыбнулась и, удивленная, тряхнула своими длинными волосами.

 Сколько же всего вы успели,  сказала она без всякого сочувствия к моей печальной участи и даже с легкой завистью.  В двадцать один год я краснела в подвенечном платье с обтягивающим лифом под старой, пропахшей нафталином вуалью. Я вовсе не такая уж традиционалистка, но у меня есть мама, которая придерживается традиционных взглядов, а я очень ее люблю и привыкла ей угождать.

Я сразу представила себе мать Мэгги и сказала, прибегая к удобному клише, так как не могла придумать ничего лучше:

 Ну да, люди разные бывают.

В эту минуту мы услышали скрежет ключа в замке  это вернулся Джон, и больше мы не возвращались к теме матерей и семейной теме вообще.

День был как все другие, за одним приятным исключением. До этого в четверг я допоздна задержалась на работе со Стивеном  хотела закончить январскую инвентаризацию,  и в качестве вознаграждения он в это утро дал мне отгул, свободные часы до обеда. Я потратила их на уборку квартиры (что заняло никак не больше получаса), сделала ряд покупок и отволокла в прачечную ворох одежды. К половине двенадцатого я закончила все свои домашние дела и могла, надев пальто, не спеша, прогулочным шагом двинуться в направлении работы, намереваясь часть пути проделать пешком и, может быть, где-нибудь перекусить, устроив себе ранний обед до прихода в магазин.

Был один из тех холодных, тусклых, промозглых дней, когда кажется, что темнота никогда не отступит. Поднявшись по унылой и мрачной Нью-Кингс-роуд, я повернула на запад. Здесь каждый второй магазин торгует либо антиквариатом, либо подержанными кроватями и рамами для картин. Все эти магазины я, по-моему, знала наизусть, но внезапно мое внимание привлекла лавка, которую я раньше не замечала. Фасад ее был выкрашен белой краской, витрины окаймлены черным, а от начинавшейся мороси их защищал уже приспущенный красно-белый навес.

Я подняла глаза, чтобы посмотреть, как называется лавка, и прочла имя «ТРИСТРАМ НОЛАН», выведенное над дверью аккуратными черными заглавными буквами. По обеим сторонам двери в витринах были выставлены всякие упоительные разности, и я приросла к тротуару, изучая содержимое витрины, подсвеченное многочисленными лампами, горевшими внутри лавки. Мебель была по большей части викторианская  заново обитая, отреставрированная и отполированная. Диван в чехле на пуговицах, с широкой каймой и на резных ножках; шкатулка для рукоделия; бархатная подушка с изображением болонок.

Я заглянула за витрину, в самую лавку, и там-то увидела эти кресла вишневого дерева  парные, с овальной спинкой, на гнутых ножках, с розами, вышитыми на сиденьях.

Мне их безумно захотелось. Именно безумно. Я тут же представила их у себя дома и отчаянно пожелала, чтоб так и было. Секунду я поколебалась. Ведь это же не лавка старьевщика, здесь цена может оказаться мне не по зубам. Но, в конце концов, спросить-то можно! И чтобы не растерять отвагу, я быстро открыла дверь и вошла.

Лавка была пуста, но, когда дверь открывали или закрывали, звенел колокольчик, поэтому вскоре послышались шаги  кто-то спускался по лестнице в глубине лавки,  потом отдернули суконную портьеру, прикрывавшую внутреннюю дверь, и появился человек.

Думаю, я ожидала, что хозяин лавки окажется пожилым и строго одетым господином, что было бы уместно для местоположения и специализации лавки, но внешность хозяина опрокидывала эти мои туманные априорные представления. Потому что он был молод, высок и длинноног, в обтягивающих джинсах, выцветших до бледной голубизны, и синей матерчатой куртке, не менее старой и тоже выцветшей, с деловито засученными рукавами, под которыми виднелись манжеты клетчатой рубашки. Шея у мужчины была обвязана хлопчатобумажным платком, а на ногах его были мягкие мокасины с узорами и бахромой.

В ту зиму в Лондоне кто только не одевался под ковбоя, но на этом человеке такая одежда выглядела уместной и шла ему. Мы стояли и глядели друг на друга, а потом он улыбнулся, и почему-то улыбка эта застала меня врасплох. Я не люблю, когда меня застают врасплох, и потому сказала «Доброе утро» суховатым тоном.

Он поправил за собой портьеру и мягко шагнул ко мне.

 Чем могу быть полезен?

Если вначале он мог показаться натуральнейшим, самым что ни на есть американцем, то стоило ему открыть рот, и в ту же минуту впечатление это рассеялось. Почему-то меня это задело. Жизнь, прожитая рядом с матерью, воспитала во мне изрядную долю скептицизма в отношении мужчин вообще, а притворщиков и обманщиков в частности. Этот же молодой человек, как я с ходу решила, был именно обманщиком.

 Я я хотела спросить про вон те креслица. С овальной спинкой.

 А, понятно  Приблизившись к креслам, он положил руку на спинку одного из них. Кисть руки была длинная, красивой формы, с округлыми ногтями пальцев, загорелая кисть.  Это парные кресла.

Я глядела на кресла, старательно игнорируя его присутствие.

 Интересно, сколько они стоят?

Он присел на корточки, разглядывая этикетку с ценой, и я увидела его волосы  густые и длинные, они достигали воротничка, были очень темными и глянцево поблескивали.

 Вам повезло,  сказал он.  Они идут по дешевке, потому что ножка одного из них была сломана, а потом починена не слишком квалифицированно.  Он внезапно распрямился, удивив меня своим ростом. Глаза у него были чуть раскосые, темно-темно-карие, и выражение их меня смущало. Мне было неловко в его присутствии, и легкая антипатия к нему стала превращаться в прямую неприязнь.  Пятнадцать фунтов за пару,  сказал он.  Но если вы готовы подождать и чуть-чуть приплатить, то я могу укрепить ножку и, пожалуй, отфанеровать стык. Тогда кресло будет прочнее, да и красивее.

 А таким, как сейчас, разве оно не годится?

 Вам годится,  пояснил молодой человек,  но если к ужину вы пригласите какого-нибудь грузного толстяка, то ужин свой он может закончить на полу.

Последовала пауза, во время которой я смерила его взглядом, как я надеялась, холодным. Глаза его искрились злорадным весельем, которое я вовсе не стремилась с ним разделить. Предположение, что на ужин ко мне станут приходить лишь грузные толстяки, меня не порадовало.

Наконец я выговорила:

 А сколько будет стоить починить ножку?

 Скажем, пять фунтов. И значит, вы приобретете кресла по десятке за штуку.

Подсчитав в уме, я решила, что могу себе это позволить.

 Я их беру.

 Хорошо,  сказал молодой человек; подбоченясь, он приветливо улыбнулся мне, как бы желая сказать, что сделка заключена.

Я подумала, что продавец он попросту никудышный.

 Вы хотите, чтобы я сейчас оплатила покупку или оставила залог?..

 Не важно. Запла́тите, когда будете забирать.

 А когда они будут готовы?

 Примерно через неделю.

 Вы не хотите спросить мою фамилию?

 Только если вы сами хотите ее назвать.

 А что, если я больше не появлюсь?

 Тогда, полагаю, кресла будут проданы кому-нибудь другому.

 Не хотелось бы прошляпить их.

 Не прошляпите,  сказал молодой человек.

Я сердито нахмурилась, но он лишь улыбнулся и направился к двери  открыть ее, чтобы выпустить меня. В дверь ворвался холод, снаружи моросило, и на улице стояла сумеречная темнота.

 До свидания,  сказал он, а я, постаравшись изобразить на лице ледяную улыбку благодарности, прошла мимо него во мрак и услышала, как зазвенел колокольчик, когда за мной закрывалась дверь.

День сразу стал хуже некуда. Удовольствие, которое доставила мне покупка кресел, было испорчено досадой на молодого человека. Я не склонна испытывать к людям неприязнь с первого взгляда, но тут я злилась и на него, и на себя за то, что оказалась столь уязвимой. Я все еще переживала в душе этот случай, когда шагала по Уолтон-стрит и потом входила в магазин Стивена Форбса. Даже уютное тепло внутри и приятный запах бумаги и типографской краски не могли развеять моего паршивого настроения.

Магазин располагался на трех этажах: на первом  новые книги, на втором  букинистический отдел со старыми гравюрами и в полуподвале  кабинет Стивена. Увидев, что Дженнифер, вторая девушка-продавщица, обслуживает покупателя, а кроме него, в поле зрения находится лишь еще один клиент  пожилая дама в твидовой пелерине, поглощенная изучением книг в секции садоводства, я завернула было в маленькую гардеробную, на ходу расстегивая пальто, но тут же услышала характерную тяжелую поступь Стивена, поднимающегося из своего кабинета вверх по лестнице, и почему-то задержалась, дожидаясь его. Через секунду он появился  высокий, сутуловатый, в очках, с обычным своим выражением подспудной общей доброжелательности. Он был, как обычно, в одном из своих костюмов, всегда выглядевших на нем так, словно они нуждаются в хорошей глажке, галстук же его, даже сейчас, в первой половине рабочего дня, уже успел сбиться на сторону и обнажить верхнюю пуговицу рубашки.

 Ребекка,  проговорил он.

 Да. Я пришла.

 Рад, что перехватил вас.  Он подошел ко мне вплотную и понизил голос, чтобы не мешать клиентам:  Там внизу для вас письмо, его переслали с вашей прежней квартиры. Так что сбегайте-ка вниз и заберите его.

Я нахмурилась:

 Письмо?

 Да. Авиа. И все обклеено иностранными марками. Не знаю почему, но оно производит впечатление срочного.

Мое раздражение вкупе с мечтами о новых креслах отошло куда-то, уступив место внезапной тревоге.

 Это от мамы?

 Не знаю. Почему бы вам не пойти и не узнать?

По крутым, не покрытым ковровой дорожкой ступеням я спустилась в полуподвал, освещенный в этот хмурый день длинными полосками ламп дневного света, вделанных в потолок. Кабинет был, как всегда, вопиюще неопрятен: завален какими-то письмами, свертками, папками, кипами старых книг, картонными коробками и пепельницами, которые забыли вытряхнуть. Но адресованное мне письмо, положенное на самую середину торговой книги Стивена, было видно сразу.

Я взяла его в руки. Авиаконверт, испанские марки, почтовый штемпель Ибицы. Но почерк незнакомый  заостренный и колючий, как будто писали очень тонким пером. Письмо было послано на прежнюю квартиру, но адрес перечеркнут и заменен адресом книжного магазина, написанным крупным девчачьим почерком. Я прикинула, сколько это письмо пролежало на столике возле входной двери, прежде чем попалось на глаза одной из девушек и прежде чем она удосужилась направить его мне.

Сев в кресло Стивена, я вскрыла конверт. Внутри находилось два листочка хорошей почтовой бумаги, а в начале письма была проставлена дата: 3 января. Почти месяц назад. В мозгу моем зазвучала тревожная нота; чувствуя внезапный страх, я стала читать.

Я сидела, недоверчиво уставясь на письмо. Формально вежливые слова мне ничего не говорили и одновременно говорили мне все. Мама больна, может быть, при смерти. Месяц назад мне советовали поторопиться, немедленно повидаться с ней. Прошел уже целый месяц, а я только сейчас получила письмо. Может быть, она умерла, а я не приехала! Что же должен думать обо мне этот Отто Педерсен, которого я никогда в жизни не видела, чье имя даже впервые слышу!

2

Я перечитала письмо снова, потом еще раз. Тоненькие бумажные листки шелестели в моих руках. Я все еще сидела там, в кресле Стивена, когда, разыскивая меня, он спустился наконец вниз.

Я повернулась к нему, глядя на него вполоборота. Он увидел мое лицо и спросил:

 Что случилось?

Я попыталась сказать ему, но не смогла. Вместо этого я сунула ему в руки письмо и, пока он разворачивал его и читал, сидела, облокотясь на его стол, и грызла ногти больших пальцев; расстроенная, сердитая, я старалась побороть мучительное беспокойство.

Очень быстро прочтя письмо, он кинул его на разделявший нас стол и спросил:

 Вы знали, что она больна?

Я покачала головой.

 Когда в последний раз вы получали от нее известия?

 Месяца четыре-пять назад. Она не любит писать писем.  Я подняла на него глаза и сказала с ожесточением, глотая комок в горле:  Этому письму почти целый месяц. Оно пролежало в квартире, и никто не потрудился переслать его мне. Может быть, она умерла, а меня не было там, и она думала, что я просто наплевала на нее!

 Если б она умерла,  сказал Стивен,  мы бы об этом непременно узнали. А сейчас перестаньте плакать, для этого нет времени. Первейшая наша задача  это чтобы вы как можно скорее вылетели на Ибицу, а перед тем сообщить  он опять взглянул на письмо,  мистеру Педерсену, что вы прибудете. Все прочее не важно.

Я сказала:

 Я не могу лететь,  и рот мой приоткрылся, а нижняя губа задрожала, как у десятилетней девочки.

 Почему вы не можете лететь?

 У меня нет денег на билет.

 Ну, детка, это уж моя забота.

 Но я не могу позволить

 Прекрасно можете, а если уж вас так распирает от гордости, отдадите мне долг лет через пять, а я с вас взыщу проценты, чтобы доставить вам удовольствие. Теперь же, ради всего святого, хватит об этом!  Он уже тянулся к телефонному справочнику, проявляя совершенно на него не похожую деловитость.  Паспорт у вас при себе? Так, приставать со всякими глупостями, вроде прививки от оспы, к вам не будут Алло? «Бритиш эйрвейз»? Я хочу забронировать место на первый же рейс до Ибицы!  Он улыбнулся мне, все еще боровшейся со слезами и собственным характером, но уже значительно приободрившейся. Что может быть лучше в минуты душевного кризиса, чем передать все на волю и попечение большого и доброго мужчины?