Кира к Зяблову относилась скептически, точнее она его не любила. Почему? Да все понятно где они и где Зяблик, человек из другого мира, с другой планеты. С другими желаниями, потребностями, возможностями. Представитель золотой молодежи. Веселый бездельник, кутила, эдакий лихой купчина. Она презирала его за излишнюю легковесность, свободу во всем, и в первую очередь в отношении к жизни. Денег ему хватало с избытком, жил он в огромной квартире в самом центре Москвы, в придачу имелась и большущая дача в престижной Апрелевке. Странный и чужой был ей этот Зяблов, который по воле судьбы оказался старинным и лучшим другом ее Мишки. Чудеса!
Кира с удивлением наблюдала за хозяином квартиры. И вот что интересно: даже когда у него периодически случались затяжные и страстные романы, случайные девы и подруги при этом не заканчивались. Странно, не так ли? И это любовь?
Кира с Мишкой хихикали зябловские романы были не только страстными, но и непременно трагическими и драматическими. Все не просто, а с вывертами. «Ни одного легкого случая, шутил Мишка. Зяблик не ищет легких путей. Видимо, по-другому не возбуждается».
Так и было и Кира погружалась в перипетии очередного зябликовского романа, словно в интересную книгу или в кино. Вот уж страсти-мордасти! Куда там им с Мишкой!
У Зяблика было прозвище Коллекционер. Кира смеялась:
О да! Причем во всех смыслах! И мебель, и картины, и, конечно же, женщины.
Ну вот, например, Алена. Как она была хороша! Даже Мишка, совсем уж не бабник и не ловелас, увидев ее, замер как вкопанный. Это был тогда еще незнакомый Стране Советов тип женщины высоченная, на полголовы выше высоких мужчин, ноги, естественно, метра полтора. Роскошная медная грива волос, бледное лицо с узкими скулами. Это сейчас такой тип женщин не только моден, но и распространен. А тогда Алена выглядела инопланетянкой, случайно залетевшей на грешную планету.
Алена почти все время молчала образ или дура? Вопрос. Закинув свою невероятную ногу, она томно закуривала длинную, с мундштуком, сигарету, изящно держа в тонких, длинных пальцах бокал с коньяком. На нее приходили смотреть, как на диковину.
В зябловской квартире она задержалась месяца на четыре.
На вопрос Киры: «А где же наша пришелица из других миров?» Зяблик вяло ответил: «Да замуж вышла и в Штаты махнула. Замуж очень рвалась, понимаешь?»
Была еще грузинская красавица Тамара дочь какого-то высокопоставленного человека. Приезжала Царица Тамара на «Чайке». Вернее, ее привозили, и водитель открывал перед ней дверцу.
Тамара была красива жгучей, яркой и немного душной грузинской красотой настоящая пери.
Она любила рестораны с очень громкой музыкой, обожала танцевать. Нраву была странного, истерического то громко смеялась, то бурно рыдала. Наверняка у красавицы имелись проблемы с психикой. Зяблик был ею увлечен, но тоже недолго, через пару месяцев стал Тамарой тяготиться. И повезло ведь приехал отец из Тбилиси и увез экспансивную дочь.
Была еще Лили, болгарка улыбчивая, милая, стриженная под мальчика, с мальчиковой фигуркой и очень красивыми ногами. Лили пыталась со всеми дружить, надеясь таким образом привязать к себе Зяблика. Бедная девочка ничего у нее не получилось, Зяблик быстро остыл.
Словом, хоровод этих зябловских баб, этих невозможных красоток, не кончался никогда. Он любил произвести впечатление явиться, например, с новой сногсшибательной подружкой в Дом кино или в Дом журналиста. Ну а там, в ресторане, гульнуть по полной с коньяками и винами, с черной икрой и балыками. С размахом и помпой загулявший купчина. Противно.
Кира удивлялась и тормошила мужа, пытаясь разобраться: Мишка и Зяблик как могут они быть близкими, самыми близкими друзьями? Ее бессребреник, скромняга и трудяга Немировский и этот Зяблов невероятный модник, отчаянный бонвиван, московский мажор, по сути, бездельник, нарцисс и хвастун. Как? А вот так! Мишка говорил, что все мы из детства. Зяблик друг со школьной скамьи, с первого класса. Ну и дальше, всю жизнь. «Разные? Ну да. А что тут такого? Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы как близнецы. А то, что разные интересы Иногда людей объединяют не интересы, а взаимная симпатия и доверие».
Кира с Мишкой даже в тот непростой период почти не ссорились, хотя их бесприютная кочевая жизнь здоровых нервов и настроения не прибавляла Кира стала часто срываться. Ну скажите на милость, какая женщина, пусть даже исполненная самой жаркой благодарности за приют, даже самая непритязательная и спокойная, выдержит бесконечную круговерть посторонних баб, толпы друзей, бурные сборища и постоянные гулянки и пьянки? Мишка тоже не высыпался, хотя и участие в зябловских загулах почти не принимал: так, посидит с часок и к себе в «норку», как они называли выделенный щедрым хозяином уголок.
Кира уставала и от бесконечного мытья посуды, уборки кухни и столовой ну не ждать же домработницу, ей-богу! Принималась опустошать переполненные окурками пепельницы и очищать грязные тарелки с утра будет невыносимая вонь.
Дальше так было невозможно, надо было что-то предпринимать. Она перестала спать по ночам мысли терзали, как голодные волки. Деньги, деньги, будь они неладны! Как всегда, все упирается в них! Дурацкая, мерзкая и унизительная субстанция эти деньги. Но без них никуда Чужой угол, где они приживалы. Но самое главное муж без работы. Кира понимала он пропадает и скоро совсем пропадет.
Наконец не выдержала и твердо сказала:
Миш, надо устраиваться на работу. Хоть куда все равно. Иначе ты чокнешься.
Он не обиделся, но страшно смутился и сжался в комок:
Куда, Кира? Ты же видишь все мои поиски тщетны, бесплодны.
Да хотя бы в школу учителем физики какая разница?
В школу. С его талантом. Со степенью. После его лаборатории. Еще одно унижение.
Ей было невыносимо жалко Мишку, а что делать? Чувствовала: еще немного и он свихнется.
В школу взяли правда, черт-те куда, в Ясенево. Директриса оказалась нормальным человеком, не побоялась взять не учителя, а ученого тогда это не приветствовалось. Но с учителями была беда район новый, школы полупустые, мало учеников, не хватает учителей. Ездить из центра до этих хмурых и продуваемых выселок было непросто автобусы от метро ходили редко.
Она видела, что эта работа не только не ободрила Мишку, но усугубила его транс и тоску он совсем замкнулся, почти не разговаривал ни с ней, ни с Зябловым. И на кухню по вечерам не выходил валялся на диване в «норке» и что-то читал.
Увольняйся, твердила Кира. Проживем как-нибудь!
Мишка хмыкал и отворачивался к стенке. Молчал. Однажды горестно бросил:
На что уходит моя жизнь, Кира! На что?
Она увидела его глаза и испугалась. Нет, надо срочно что-то менять!
Однажды, когда у Зяблика шла очередная гульба стены дрожали, Кира не выдержала:
Миша! Я больше тут не могу! Все, сил больше нет. Давай съедем, а? Мне все равно куда. Только чтобы была тишина, понимаешь? Я устала от всего этого. Устала от своих мигреней и бессонных ночей.
Мишка повернулся и посмотрел на нее:
Есть предложения? Я готов выслушать.
Вот этот тон, эти слова ее окончательно взбесили.
А ты квартиру разменяй! Свою квартиру! Две комнаты, центр. Спокойно меняется на однокомнатную и комнату в коммуналке я узнавала.
Узнавала? Мишка перебил ее и привстал на локте. Ну надо же, какая прыть, Кира! И какая осведомленность! Признаться, не ожидал! И что, есть варианты?
Она испугалась его сарказма и совсем сникла. Что-то залепетала, мол, никаких вариантов. Подробно не узнавала. Так, подумала просто
Он резко встал с дивана.
Так вот, Кира. Он замолчал, а она съежилась, сжалась в комок, ей захотелось исчезнуть, испариться. Я попрошу тебя никогда слышишь? не заводить разговор на эту тему! Я оставил квартиру дочери. И жене. У нее, как тебе известно, в Москве площади нет. Я прости поломал, испортил им жизнь. Уж Нине точно. К тому же Катя растет. А у Нины есть шансы как-то устроить личную жизнь, чему я был бы отчаянно рад. Его лицо искривила болезненная гримаса, и он вышел из комнаты. На пороге обернулся: Не думал, что ты когда-нибудь заговоришь об этом.
Кире стало страшно. Ужасно. Все это было ужасно. Стыд, кошмарный стыд. Зачем? Зачем она затеяла этот ужасный разговор? Ведь понимала же, понимала по-другому и быть не может! Это Мишка! Разве он может иначе? Эта его вечная вина перед бывшей женой и безграничная тоска по дочери. «Господи! Какая же я дура, твердила перепуганная Кира. А вдруг он уйдет от меня? Сама все перечеркнула, все испоганила! Идиотка и сволочь!» Ревела от стыда, от страха а потом стала себя успокаивать: «Да что тут такого, в конце концов? Подумайте, какое благородство! А за чей, простите, счет? Вот именно, за мой! Ах, чувство вины! Подумаешь! А у меня нет чувства вины? Перед Володей, перед Верой Самсоновной? Не я ли нанесла им, замечательным людям, предательский, подлый удар в спину? И за что? За любовь и ласку? Вот именно.
Можно подумать, только ему стыдно и страшно! Только ему горько и плохо.
А мои родители? Им было просто? Они не переживали, не волновались? А как они любили Володю! А как дружили со сватьей!
Да что я такого сказала, что потребовала? Бриллианты и норковые шубы? Машину или виллу на море? Просто я тоже хочу нормальной жизни это что, преступление? Своего угла хочу. Своих кастрюль и сковородок. Своего, а не зябловского, постельного белья. И ребенка. Мне, в конце концов, уже тридцать пять не пора ли? И, между прочим, именно он должен решать такие проблемы, а не жить примаком у старого друга в «норке», не прятаться от проблем и от жизни вообще. И сколько это будет еще продолжаться? Ответа нет. Потому, что самое простое обвинить другого. И оправдать себя, назначить себя благородным, меня записать в сволочи. Только бы подумал за чей счет это его благородство? Вот именно, за мой».
Это был их первый серьезный раздор. Кира даже подумывала уйти из зябловской квартиры. Но куда?
Три дня он молчал и на нее не смотрел. Презирал? Ее это еще больше задело. «Ну и подумаешь! Все, съезжаю к своим. А ты оставайся со своим святым ликом и со своим презрением. Мне уже почти все равно, потому что обидел, сильно обидел».
Ссора была в среду, а в субботу она поехала в Жуковский. Написала записку: «Останусь ночевать». В ночь с субботы на воскресенье уже поняла жизнь без Мишки ей попросту не нужна. Еле дождалась вечера воскресенья скорее к нему! И наплевать на его презрение, на его тон, на его мнение о ней! Наплевать. Ей надо одно поскорее увидеть его, обнять, прижаться. Уткнуться в его шею. Услышать его запах. Провести ладонью по шершавой небритой щеке. Дотронуться до его губ, глаз, бровей. И прошептать ему, наплевав на гордость и вообще на все: «Мишка, я без тебя не могу! Прости меня. Прости, прости. Я полная дура. Только прости ради бога я умираю!» но это уже про себя.
И наплевать, если после этого унизительного собачьего скулежа он запрезирает ее еще больше да пусть, ради бога! Ей нужно одно чтобы не выгнал, чтобы простил. Чтобы они были вместе, как раньше.
Кира торопливо простилась с родителями, схватила полную, неподъемную сумку, набитую матерью: курица, пирожки, половина медового торта. Спорить, как обычно, не стала. Надела пальто, сапоги, кое-как повязала платок и почти скатилась по лестнице. Скорее в Москву! Как он там, господи? Неужели за это, за эту чушь, за эту бабью глупость, можно вот так взять и разлюбить? О господи, нет! Внизу, у двери парадной, вздрогнула и отшатнулась темная мужская фигура маячила у двери. А через минуту дошло: Мишка! Господи, Мишка! Он приехал за ней! Значит, он не бросил ее? По-прежнему любит?
Она ткнулась ему в плечо, в мягкую и влажную ткань куртки.
Мишка, Мишка, зашептала она, как я соскучилась, господи!
Платок сполз, и он гладил ее по волосам и тоже бормотал:
Кирка, дурочка! Как я могу бросить тебя? Как могу разлюбить? Ты вся моя жизнь, Кирка! Вся моя жизнь.
В электричке она, измученная своими страданиями и чувством вины, обессиленная, как после тяжелой работы, тут же уснула на Мишином плече. И ей было все равно, куда они едут к Зяблику? Да пожалуйста! Хоть куда на вокзал, на чердак, на помойку, лишь бы с ним, лишь бы был рядом Мишка. Ее любимый на всю жизнь.
* * *
С работы Мишка уволился. Точнее его попросили. Случился конфликт с одной важной мамашей по поводу двойки в четверти у ее ленивого отпрыска. Директриса, страшно смущаясь, попросила его написать заявление: «Дама эта скандалистка отменная, профессиональная. Дойдет до министра образования, не сомневайтесь! Простите и войдите в мое положение!» Подробностей Кира не помнила, но очень обрадовалась, что так вышло.
Вот интересно когда, казалось бы, уже полный тупик и безнадега, щедрая и мудрая жизнь выкидывает, как карту, как козырного туза, неожиданный выход. Так и вышло на следующий день в буквальном смысле слова позвонила Кирина сослуживица и предложила дачу своей знакомой. Совсем рядом с Москвой, двадцать километров по Белорусской дороге, поселок Жаворонки.
Известный кооператив музыкантов, все люди не то что приличные, а очень приличные интеллигенция, возбужденно тараторила сослуживица. Знаешь, кто там обитает? Не знаешь? Ну, например, Пахмутова с Добронравовым! Окуджава! Сличенко, представь! Ну, как тебе, а?
Растерянная Кира вымолвила скупое «угу».
Теплый зимний дом со всеми удобствами, продолжала та. Туалет в доме, ванная, сдает за копейки десять рублей в месяц! Зачем ей это? Да охранять! Воруют, гады, залезают в дома, сжирают консервы, крупы. Живут даже, ночуют! Вот сволочи, представляешь? Но и это не самое страшное могут и поджечь! Уже сожгли два дома на соседней улице. Так вот, она всех спрашивает есть ли приличные люди, интеллигентные, хорошо знакомые, которым можно доверить? Словом, свои. Ну я и подсуетилась сказала, есть! Да еще какие приличные! Порядочные, интеллигентные, и им можно доверять! Ну, как тебе, а? Поедешь смотреть? Да, на работу добираться на электричке а как ты хотела? За такие копейки в Москве не то что квартиру комнату не найдешь! А там воздух, лес, тишина! И удобства, Кира! Удобства!
Еле дотерпели до выходных и в субботу поехали смотреть. Да Кира бы и не смотрела ее все устраивало заранее. Лишь бы сбежать, съехать от Зяблова в тишину и покой. Но все же поехали. С хозяйкой встретились на Белорусском.
Ехали недолго, около получаса. Вышли на платформе и обомлели красота! Какая же красота! И какая тишина просто звенит в ушах! Накануне выпал снежок в Москве, конечно, он сразу растаял. А здесь лежал свежий, первозданный, белоснежный.
К дому шли по узкой лесной тропинке. По бокам стояли огромные припорошенные темные ели.
Шли и переглядывались. Ох, только бы сговориться! Только бы хозяйка не отказала. Кира этого точно не переживет.
Шли минут двадцать и наконец пришли. Домик был небольшой и очень симпатичный. Финский, как гордо сказала хозяйка. Он и вправду не был похож на обычные подмосковные дачи громоздкие, темные, крашеные-перекрашеные, надстроенные и подстроенные.
На довольно большом участке густо росли елки, березы и сосны.
В доме было неожиданно тепло работало газовое отопление. Кухонька, гостиная и две маленькие, уютные спаленки. Все небольшое, но ухоженное и милое.
Чудо какое! шепнула Кира мужу. Тебе нравится?
Он кивнул. Слава богу, сговорились и отдали десятку за первый месяц. Хозяйка дала указания: попросила не топить камин и, отдавая ключи, строго сказала:
Надеюсь, все будет хорошо!
Они поспешили ее успокоить.
Решили остаться ночевать сразу, в тот же вечер. Им не терпелось поскорее обустроиться в «своем гнездышке», а уж рано утром поехать к Зяблику за вещами.
И этой ночью было снова одно сплошное и бесконечное счастье.
Как благосклонна к нам судьба! шептала Кира. Как щедра на подарки!
Судьба всегда благосклонна к влюбленным, усмехнулся муж. Ты разве не знала?