«Влюбленным, повторила она про себя и добавила: И очень счастливым. Как бы не сглазить!»
* * *
Зима в тот год была суровой и снежной за одну ночь наметало высокие сугробы ни пройти, ни проехать. В шесть утра Мишка брал лопату и выходил чистить снег.
Кира пила утренний чай и в окно наблюдала за мужем здесь, в Жаворонках, он немного поправился, и это невзирая на непривычную физическую работу: почистить снег, наколоть дров для костра, в котором они пекли картошку, сбегать на станцию за хлебом и молоком. Или скорее, так подрумянился и окреп, подкачал «стариковские» дряблые, как сам говорил, мышцы. «Я же работник умственного труда, все мы такие», с усмешкой говорил он. По утрам взялся обтираться у крыльца снегом и его вопли разносились по всей округе.
Расчистив дорожку, он шел провожать Киру до станции. Шли они молча, взявшись за руки и любуясь красотой зимнего леса и чистотой белоснежного, девственного снега, глубоко вдыхая голубой и прозрачный воздух.
В ожидании электрички на перроне Мишка согревал ее озябшие руки и тер красные румяные щеки:
Матрешка! смеялся он. Ну ты просто матрешка, Кирюшка! Такая краснощекая и глупоглазая кукла с кучей секретов внутри.
Какие секреты, о чем ты? Какие у меня секреты?
Кира садилась в электричку и махала ему рукой. Почему-то сжималось сердце. Муж, самый дорогой, любимый и близкий ей человек, стоял на перроне худой, сутулый, в нахлобученной по самые глаза старой кроличьей шапке, в тощей куртяшке, под которую уж точно требовалось поддевать парочку старых шерстяных свитеров, в чужих валенках и рукавицах, позаимствованных без всякого, разумеется, спроса у хозяйки, с заиндевелой бородой и бровями. Почему? Что было такого в этой картинке, почему у нее до боли сжималось сердце и накрывала тоска? Все же нормально? Они наконец вместе, и все неприятности, кажется, позади. У них есть свой дом, в конце концов, пусть временный. Живут они по-прежнему в большой любви, нежности, страсти, если хотите, и уж точно в понимании. У них так все хорошо, что даже становится страшно.
Да, денег, конечно, не хватает. И это очень мягко сказано, если честно. Ее пустяковая зарплата копейки. А еще плата за дом и электричество. Да, она мерзнет в старом пальто, отлично понимая, что о новом не следует и мечтать. Да, она четыре раза чинила сапоги, а они, сволочи, все равно протекают. Да, Мишка страшно страдает без своего дела, без науки, без своей разгромленной лаборатории. После писем от Семена и Андрюшки подолгу молчит и курит на крыльце. Она ничего у него не спрашивает понимает, что ему очень больно и очень обидно. Как понимает и то, что он скучает по дочке и по-прежнему мается виной перед Ниной. Но дочку он, слава богу, видит. А Нина ну что ж тут поделать? Кто-то платит всегда. И она, Кира, которая очень счастлива в браке с любимым мужчиной, она тоже платит, поверьте! Но плата у всех разная, это правда.
Нет, у них все хорошо они вместе, и они так любят друг друга. Им так хорошо вдвоем, что никто больше не нужен. Но почему на сердце такая тоска?
На работе она была тиха и задумчива коллеги и приятельницы удивлялись. А на обеде одна из них спросила:
Кирка! У тебя что-то не так? Что-то случилось?
Кира вздрогнула и поторопилась успокоить девчонок стала как будто оправдываться.
Видела, что выглядит все не слишком убедительно вроде и счастливая, добилась своего, а, выходит, нет счастья на свете?
Вечерами Мишка ее всегда встречал на платформе. И она, видя его нескладную фигуру на перроне, краснела, как девочка: скорее, скорее! Обнять его, взять за руку. Как она соскучилась! А вы говорите нет в мире счастья. Есть, друзья, есть! Но и тоска на душе не проходит. И никуда она не девается, не исчезает как ни уговаривай себя, как ни убеждай, что все хорошо Так же, как и печаль. Выходит, все это непременное, необходимое сопровождение?
Вечерняя прогулка по зимнему лесу до их избушки взбадривала усталую Киру и немного приводила в порядок. А дома была вообще красота: тепло к ее приезду Мишка, невзирая на просьбу хозяйки, осторожно, чуть-чуть, подтапливал камин, и в доме вкусно пахло смолой и дровами. Кира огонь обожала. В будние дни на хозяйстве тоже был Мишка, хотя изысков не наблюдалось, но тем не менее под подушкой, заботливо укутанная в два старых махровых полотенца, Киру ждала кастрюлька с горячей картошкой или пшенной кашей. Зажигали свечи и садились ужинать. И снова счастье вплывало в маленькую кухоньку теплым облаком, садилось на спинки кресел, присаживалось на угол стола, повисало на оранжевом абажуре, цеплялось за карниз с занавесками, уютно, как старый домашний кот, укладывалось на вытертый коврик у двери. Счастье было везде оно было разлито в воздухе, во всем пространстве. И в их измученных и счастливых душах.
И ночью никуда не исчезало даже наоборот. Но не душило аккуратно и деликатно окутывало крошечную комнатку и обнимало их двоих осторожно и нежно, словно боясь напугать. Но Кира все равно пугалась сама не понимая, что ее мучает и что пугает.
Раза два в месяц ездили в город, к Зяблику, на этом настаивал Мишка. Но и Кира не возражала в конце концов, хоть какое-то развлечение. «Совсем мы с тобой одичали в наших лесах». Там все было по-прежнему Зяблик курил сигару, выпуская густое и ароматное облако, пил неразбавленный виски, щелкал орехи и слушал музыку джаз, блюз. Пижон! Нет, Кира прекрасно понимала, что музыка замечательная, тонкая, щемящая. И все же очень печальная, даже тоскливая. На ее настроение в самый раз. Оглядывая гостей Зяблика, она, конечно, понимала, как отличается от всех этих женщин модных, дорого одетых, ухоженных, ярких, красивых. Очень уверенных женщин куда ей до них! Маникюр и стрижки, обувь и сумочки, косметика и духи. Шубки и сапожки. И она в своей перелицованной юбке и кофточке с катышками.
«Нет, я конченая дура! укоряла она себя. Я же все про них понимаю, откуда и что». И все равно было неприятно и стыдно, и неловко, и немного обидно. Она ловила на себе и муже удивленные взгляды гостей хозяина уж очень они отличались от постоянной публики, торчавшей в Зябликовой квартире. Впрочем, особенно они никого не интересовали. В конце концов, в знаменитой квартире всегда было полно разного народу и известные художники, и знаменитые артисты, и дипломаты из разных стран. И юные балеринки, порхающие пугливыми стайками. И валютные проститутки, и тайные миллионеры, и фарцовщики, и богатые детки известных родителей. Врачи и даже один генерал из органов вот все тогда удивились!
Нужный человек? недобро усмехнулась Кира.
Мишка пожал плечами он не любил, когда она подсмеивалась над его лучшим другом:
Значит, так надо.
Вот и весь ответ.
Зяблик ставил итальянское кино, щедро накрывал столы впрочем, как всегда. Человеком он был нежадным, это уж точно. Разливал французский коньяк и итальянские вина, потчевал шатию-братию севрюжьей икоркой и югославской ветчиной. Словом, гуляли. От выпитого и накуренного у Киры начинала болеть голова, и она шепотом принималась упрашивать мужа поскорее уйти. Мишка злился, а она, чувствуя себя виноватой, искренне не понимала:
Ну что тут интересного? Ну что, ты не видел всех этих пижонов, центровых продажных баб и спекулянтов? Ты и они смешно! И еще очень странно! Нет, я искренне не понимаю!
Мишка молчал и нехотя огрызался. В электричке сидели надутые. А выйдя на платформу, Кира брала мужа за руку, и тут же все проходило как не было. Войдя в дом, вообще все тут же забывали их милый дом, их любимое гнездышко. И что им, дуракам, еще надо?
Наступила весна, и Кира впала в панику. Когда хозяйка попросит освободить дачу? Та бормотала что-то неопределенное, ссылаясь на дочь и внука, мол, когда те захотят заехать, одному богу известно. Дочка самодурка. Что ей в голову вступит? А она бы так и сдавала, будь ее воля и спокойно, и копеечка капает. Странно и неприятно было зависеть от чужой непонятной воли и от капризов незнакомой им женщины. Кира умоляла хозяйку предупредить хотя бы за пару недель, смущенно объясняя, что деваться им некуда.
Как ни просила, а вышло все по-другому, нехорошо. Хозяйка появилась ранним субботним утром и, пряча глаза, объявила, что съехать им надо немедленно день-два максимум. Кира расплакалась. Ни Кирино возмущение договаривались ведь! ни ее уговоры и просьбы, ни даже призывы к совести не возымели действия. «Дочь самодурка и стерва, поделать ничего не могу, да и вообще, у всех свои проблемы». Но уступила и благородно дала на сборы неделю и на этом спасибо.
Что делать? Опять они выброшены на улицу, в никуда. Опять надо унижаться, торопливо искать выход, понимая, что так быстро он не найдется вряд ли им снова так повезет. И как не хотелось съезжать! Стоял ранний и теплый апрель, на клумбах распускались фиолетовые и белые крокусы, снег почти растаял, обнажив зеленую траву. Уже пели птицы и хорошо пригревало солнышко. Красота. Но, увы, чужая, не их. Мишка впал в такой транс, что ни Кирины утешения и уговоры, ни искренние уговоры Зяблика: «Конечно, приезжайте! О чем ты!» ничего не работало. Это была депрессия, болезнь пока еще не очень известная и не модная. Он почти ничего не ел, почти не разговаривал, валялся на диване или молча курил на крыльце.
А Кира снова металась съездила в Банный, бестолково поболталась меж странных и неприятных людей квартирных маклеров. Вдруг повезет? Не везло. Нет, квартиры сдавались но цены! Совершенно неподъемные цены, куда им. Решилась и поехала в Жуковский. Прекрасно понимая, что общая жизнь с родителями у них не получится. Но не на вокзал же, ей-богу!
Мать выслушала ее с поджатыми губами и покачала головой:
Нет, Кира, извини. Мы пожилые люди со своими привычками. Я все вижу наперед сначала начнется недовольство, причем с обеих сторон. Потом скандалы ты знаешь отца. Да и я не железная. Нет, дочь. Извини. И потом Она повысила голос: А этот твой? Когда женился, не знал, что гол как сокол? И ты не знала?
Все правильно. Мама, конечно, права. И обижаться нечего на правду вообще обижаться нечего. Только что делать? Но легко сказать нечего обижаться! Конечно, обиделась. На всю жизнь. На похоронах матери стояла у гроба, и надо же вспомнила! В такой момент и вспомнила! Стыдно было перед самой собой уговаривала себя простить. Кажется, получилось. Тогда получилось. Но эта обида жила в ней долго, много лет. Мужу ничего не сказала постыдилась. Родители, и не приютили единственную дочь как о таком рассказать?
Обзвонили и оповестили всех от хороших приятелей до приятелей приятелей. От близких родственников до дальних. Кира нашла даже в записной книжке бывших сокурсников. Ни-че-го.
Что делать? Заняла денег и ждала звонка от квартирного маклера. Тот, жуликоватый, похожий на лакея или приказчика лоснящийся ровный пробор посреди головы и заискивающая улыбка, обещал что-то придумать, что-нибудь подобрать. Наконец позвонил. Встретились они с ним в Медведкове и поехали смотреть квартиру черт-те где, у самой Кольцевой. Тряслись на автобусе почти полчаса. Потом минут пятнадцать по жидкой вяжущей грязи чапали до дома. В подъезде пахло кошками и мочой. Встали у хлипкой, почти картонной, двери «приказчик» с пробором ковырял ключом в замке, а она думала: «Зачем здесь замок? Дверь, кажется, можно открыть легким толчком, без особого усилия и напряжения». Кира зашла в квартиру и разревелась. Квартира была абсолютно пустой ничего! На кухне плита и мойка, ни стола, ни стула, ни шкафчика. В комнате два старых одеяла на полу, одна подушка с торчащими перьями и одинокая облезлая табуретка у окна. А как было холодно!
И как тут жить? всхлипнула Кира.
«Приказчик» тут же переменился в лице. Оно стало злым и колючим. Презрительно усмехнулся:
А вы что хотели за пятнадцать рублей? Окна на Кремль и румынскую мебель? Радуйтесь этому.
Кира вытерла слезы и достала задаток десятку. «Приказчик» хмыкнул, мотнул головой и попытался утешить:
Да наберете с миру по нитке кто стул, кто кровать. Вы ж не с Луны свалились! Знакомые-то у вас есть? Сказано это было с пренебрежением и даже с брезгливостью.
Кира утерла ладонью щеки и коротко ответила:
Разберемся.
Ну вот! оживился маклер. А то и на помойке гляньте район новый, люди переезжают из своих клоповников, покупают гарнитуры, а старье на помойку! Только глядите, чтобы без клопов. Занесете в дом пропадете! Он сунул ей в руку одинокий ключ. Ну устраивайтесь! С новосельем вас, так сказать.
Слабо хлопнула хилая входная дверь. Кира села на табуретку и снова расплакалась: «Да что за жизнь, господи? Одни унижения. Два взрослых человека с высшим образованием. Не приезжие москвичи. С пропиской все как положено. И рыскать по помойкам в поисках дивана? Обзванивать знакомых и клянчить подушки, занавески, кастрюли, ложки-вилки и все остальное?» Нет. Она так не сможет. А куда ей деваться? И Мишке сказать нельзя он еще больше впадет в депрессию. Ему-то каково, мужику? И про пустую квартиру она не скажет ему пока не скажет. Зачем его унижать? Скажет потом, после когда найдет какой-нибудь диван и еще что-нибудь. Ну и уберет здесь, все отмоет.
Она медленно встала, прошлась по квартире, провела рукой по подоконнику он был влажный и очень холодный. На ладони остались грязные разводы. Она растерянно оглянулась и вытереть нечем. Вымыла руки и с тяжелым сердцем вышла прочь.
Мишка был дома, и она удивилась он был не то чтобы веселым, но возбужденным, почти радостным, другим. Глаза горели странным огнем, будто он выпил. Нет, вроде не пахнет. Да и спиртного в доме не имелось накануне выпили последние полбутылки сухого вина.
Он усадил Киру на стул, сел напротив и взял ее за руки.
Кирка! Я нашел выход, смущенно покашливая и глядя ей в глаза, сказал он.
Она устало посмотрела на него:
Какой выход, Миш?
В голове промелькнуло: «Какой выход, господи! Просто смешно. Он нашел выход! Как будто он есть, этот выход! А если и есть, то найду его я, а никак не он это давно понятно». Она подумала, что очень устала. Знобило, подташнивало, да к тому же разболелась голова. Ей хочется горячего чаю и в постель, все. На разговоры у нее совсем не осталось сил.
Мишка сорвался со стула и заходил по комнате, как бывало всегда в момент сильного душевного волнения. Кира молча наблюдала за ним.
Кирка! наконец сказал он. Я все решил! Мы уезжаем!
Кира нахмурилась.
Да это и так понятно. Конечно, мы уезжаем. Точнее, нас выгоняют, Миша. Так будет правильнее. А впрочем, какая разница, как это назвать?
Он подошел к ней, взял ее за руки и помотал головой.
Ты не поняла, родная! Он улыбнулся. Ты не поняла! Мы уезжаем совсем. Из страны. Я давно списался с Семеном. Ждал. Там есть место, Кира! Меня берут! Точнее возьмут. Пусть пока на малую должность, почти лаборантскую. Какая разница? Я устроюсь, не сомневайся! В конце концов, с этим давно надо было заканчивать.
С чем с этим? устало спросила она. Ты о чем?
Со всем этим. Он скривился, как от зубной боли. С нищетой, с безденежьем, бесприютностью. С тем, что ты, женщина, тянешь все на себе. А я, здоровый мужик Он замолчал и с отчаянием горячо продолжил: Так больше нельзя, Кирка! Так больше невозможно, невыносимо! Унижение это, ну и все остальное.
Кира молчала, опустив глаза. А потом посмотрела на мужа и коротко спросила:
Когда?
Он понял не сразу, а когда понял, облегченно выдохнул и быстро ответил:
Как только оформимся. Это, конечно, не месяц. Но уж как получится. Главное, что нам стало все ясно мы уезжаем! А все остальное фигня! Так ведь, Кир? Последнюю фразу он произнес жалобно, словно ждал от нее подтверждения. И, конечно, поддержки.
Она твердо посмотрела ему в глаза и проговорила:
Да. Мы уезжаем.
И только после этого скривилась и расплакалась сколько слез пролилось в этот день! Наверное, за полжизни. А впереди была бессонная ночь. Нет, не так впереди было еще много бессонных ночей. Но эта была первой из бесконечной череды всех остальных.