Пять мужских лиц, но все типажи были разные. Суровый мужик с властным умным взглядом и отечными мешками под глазами. Немного подержанный, чуть побитый годами красавец любимец дам, душа компании. Простак с широко распахнутыми веками и наивным лицом, такой может нести с экрана любую официальную чушь и при этом продолжать задумчиво улыбаться. Рано поседевший циник с бесцветным взглядом, незаменимым, когда приходится сознательно врать. Молоденький парнишка с оттопыренными ушами свет, когда делали фотографию, выставили неудачно, уши сияли на просвет как раскаленное железо.
Это ты называешь кастингом? строго поинтересовался Балуев.
Отобрал лучшее, что было, просипел продюсер, от долгого молчания «голос сел», я всех просмотрел, всех лично прослушал.
Кого было больше женщин или мужчин?
Женщины косяком идут, но без разбора, всякие. Мужик обычно подготовленным приходит. Пожалуйста, из пяти отобранных два драматических актера с высшим образованием. Кассету посмотрите. Вот этот, продюсер ткнул пальцем в оттопыренное, горящее красным пламенем ухо молодого человека на фотографии, он говорит в два раза быстрее обычного человека, но каждое слово разобрать можно. А седой отставной полковник настоящий оперный тенор, хотя нигде правильному произношению не учился. Академия имени Фрунзе не в счет.
Мы не цирк, не драматический театр и не опера, а уж тем более не воинская часть, мы солидный канал. Мы полтора миллиона зрителей по Москве накрываем, веско произнес хозяин канала.
Миллион семьсот пятьдесят тысяч зрителей имеют техническую возможность смотреть наш канал, подсказал продюсер точную цифру, слово в слово повторив слова из рекламного проспекта студии «Око».
Столько народа во всей Эстонии или в половине какой-нибудь Норвегии. И я хочу, чтобы хотя бы половина из них не переключила телевизоры. Наши новости смотрит уйма народа. И ведущие вечерних новостей должны быть соответствующие. Ты на хрена только мужиков в ведущие отобрал?
Мужик, особенно в возрасте, в кадре смотрится солидно, возразил продюсер, к нему у зрителя доверия больше, чем к бабе. Я, например, женщинам никогда не верю. Что бы они ни говорили.
Даже когда шепчут, что ты хороший любовник? Или тебе никогда этого не говорили?
Продюсер тактично промолчал.
Мужику веришь, когда новости хорошие, а баба нужна, чтобы сообщать плохие новости, страшные. Об авариях, о погибших, о захвате зданий террористами. Каких у нас новостей больше? настаивал хозяин.
Лучше, когда новости хорошие в районе нашего вещания, а вокруг все плохо. Если нужно отобрать и женщин, то время еще есть. У меня даже телефоны некоторых конкурсанток записаны.
Мы новости не создаем. Они сами к нам приходят Тут уж мы повлиять не можем. А записал ты телефоны самых смазливых, а не самых талантливых
Молодая девушка-редактор прильнула лицом к стеклу студийной перегородки. На противоположной стороне коридора сияла на плотно закрытой двери латунная табличка с фамилией Балуева.
Уже двадцать минут хозяин его мучает.
Не тебя же мучает, не отрывая глаза от окуляра камеры, проговорил оператор, у продюсера работа такая, ему за мучения деньги платят.
Если Балуев злится, то злится на всех, она подхватила свою ондатровую шубейку, занесу в гардероб.
И мою дубленку прихвати.
Как вы, мужики, такую тяжесть на себе таскаете, девушка взяла в руки дешевую дубленку оператора, я бы в ней к вечеру в два раза меньше ростом стала.
Зато тепло. Мне простывать нельзя. Чихнешь камера дрогнет. Ты, Катя, никогда ведущей стать не хотела?
У меня правый глаз немного косит, улыбнулась девушка, мне в кадре работать противопоказано.
Я чудеса делаю. Карликов гигантами, уродов красавцами. Твоего косящего глаза никто и не заметит. Кроме меня, конечно.
Мне моя работа нравится.
Оператор повесил наушники на камеру, погасил яркий свет, постучал пальцем по стеклу аппаратной. Видеоинженер вскинул голову от компьютера и показал пальцы, сложенные колечком. Мол, все отлично, можешь пойти отдохнуть, и с завистью глянул на оператора, тот выбил сигарету из пачки, вышел из студии. Видеоинженер не мог покинуть пост, вдруг сервер даст сбой и показ фильма прервется.
Оператор прошел мимо охраны.
Виктор, ты дверь не замыкай. Я только покурю на крыльце и назад.
Что мне, лишний раз кнопкой щелкнуть жалко? Да и холодно, Петрович, мог бы в туалете покурить.
Снег сегодня красивый. Прямо рождественская открытка, вздохнул пожилой оператор, помозговать надо, как его снять, он замотал шею шарфом и вышел на крыльцо.
Медленно плыл, переливаясь и клубясь в лучах яркого фонаря подсветки, табачный дым. Оператор, чуть прищурившись, смотрел на серебристый снег сквозь причудливые изгибы синеватого дыма, с сожалением думая о том, что видеокамерой невозможно передать и половины всей сегодняшней вечерней красоты.
«Нужно слышать потрескивание ветвей, припорошенных снегом, нужно вдыхать морозный воздух. А снежинки вспыхивают как бриллианты, и тут же, рядом с ними, виднеется свежая изумрудная трава на теплотрассе, кажется, что среди нее новогодней ночью распустятся одуванчики».
На какое-то одно мгновение, абсолютно неожиданно для самого старого курильщика, струйка дыма над кончиком зажженной сигареты сложилась в силуэт стройной обнаженной девушки с пышными разлетевшимися волосами. Постояла секунду-другую. Оператор даже дыхание затаил, так и замер с открытым ртом, боясь спугнуть видение. А потом пригрезившаяся ему девушка качнулась, оторвалась от кончика сигареты, подхваченная легким, почти неощутимым движением ветра. И тут же расплылась бесформенным облачком в вечернем декабрьском воздухе, в котором уже витал аромат праздника.
«Вот же штука, от досады оператор щелкнул сильными пальцами, можешь сидеть с включенной камерой, совать под объектив зажженные сигареты, делать это несколько лет подряд. И все, никогда больше чудо не повторится. А я видел ее так ясно, так отчетливо. И всегда такое случается, когда нет под рукой камеры. Молодежь скажет, что такую девушку из дыма можно нарисовать и на компьютере. Но нет. Как нельзя нарисовать на нем и настоящий рождественский вечер. Его можно только увидеть. И потом вспомнить. То-то я размечтался. Это Европа уже вовсю Рождество празднует, а наше, православное, только после Нового года наступит. Новый год самая работа. Мне праздники еще пережить надо».
Оператор с досадой отправил щелчком еще тлеющий окурок в рыхлый сугроб. Бычок пробил в нем темную норку, огонек на мгновение вспыхнул, осветил ее и погас.
«Вот так и моя жизнь. Все время горбатился на телевидении, больших людей снимал, праздники, трансляции. Всегда за кадром оставался. Никто моего лица не вспомнит. Постарел, на кабельное телевидение ушел. Еще пару лет поработаю, и вышвырнут меня в сугроб, как осыпавшуюся новогоднюю елку после праздника».
Оператор спрятал бензиновую зажигалку в один из многочисленных карманчиков на своей жилетке цвета хаки и потянул золотистую ручку стеклянной двери. Охранник слово сдержал, замок оказался разблокирован, но тут же щелкнул, когда дверь закрылась. Теперь ее открыть можно было только с пульта. На туфли налипло много снега, и оператор долго вытирал их о пластиковый коврик, лежавший у стойки охраны.
Ты на Новый год дежуришь? поинтересовался оператор.
Нет уж, мне на прошлый выпало, заулыбался Виктор, теперь пусть другие его «всухую» встречают.
Хорошая машинка, похвалил оператор новенький мобильник, лежавший на стойке, фирма выдала?
Дождешься, вздохнул охранник, Балуев даже на Рождество не расщедрится. Сам купил.
Оператор поднял мобильник, глянул на дисплей.
А толку, что он у тебя есть? Все равно в бомбоубежище он не работает. Земли над нами четыре метра и еще полутораметровый железобетон, напичканный рельсами. Не доходит сигнал. Разве что у самой двери стать.
Не помогает, и там не берет, пробовал. Стекло металлом тонировано, экранирует.
Тогда на хрена ты деньги тратил? Дома у тебя телефон и так есть.
Теперь без мобилы ходить несолидно. Девушки любить перестанут, отшутился охранник и убрал телефон со стойки.
Студия понемногу оживала, пустой и гулкий коридор наполнялся голосами. Его почти стерильную белизну теперь нарушали броские женские платья, строгие темные мужские костюмы. Живой выпуск новостей это по масштабам кабельного телевидения огромное производство.
Редактор с диктором препирались, стоя под заправленным в сверкающую рамку фестивальным дипломом «За лучшее операторское решение телевизионных новостей».
Я не успею прочитать твой текст за двадцать секунд, настаивал диктор.
На большее у нас нет видеоматериала, не сдавалась редактор, постараешься и прочтешь.
Постараться могу. Прочесть нет. Выброси из него пять строчек, тогда получится, или дочитаю уже в кадре.
Ты же знаешь, что в последнем блоке мировых новостей все тексты звучат за кадром только под хроникальные съемки. По-другому мы не работаем.
Тогда ничего не выйдет
Сможешь. Я и слова из него не выброшу
Охранник Виктор слушал профессиональный спор. Каждый день перед выпуском вся новостийная бригада ругалась, иногда и до мата доходило.
«Послушать их, то можно подумать, что новости выйти в эфир не смогут. Сплошные накладки и проколы пойдут. А потом ничего, все получается. И текст укладывается, и видеоматериала хватает. И неважно, что в один день в мире, считай, ничего не случается, а в другой день повсюду сплошное кипение за сутки рассказать не успеешь. А они профессионалы, ровно в полчаса эфира укладываются, каждый день. Ни минутой больше, ни минутой меньше. Где надо растянут, где надо укоротят».
Мирно помаргивал монитор, подключенный к наружной камере наблюдения, на нем по-прежнему виднелось засыпанное снегом крыльцо перед входом. Тот мир казался далеким и нереальным слишком спокойным, холодным. В коридоре в руках сотрудников, перебегавших из кабинета в аппаратную, шелестели бумаги распечаток. Выпускающий режиссер пытался отыскать ассистентку, чтобы уточнить у нее номера кассет с сюжетами, а та словно сквозь землю провалилась.
Она домой не уходила? Может, случилось что? в отчаянии допытывался режиссер у охранника Виктора.
Нет. Как пришла, точно помню, а потом здесь и не появлялась. На студии ее ищите.
Где искать! Я уже все кабинеты обошел.
Всю студию вы не осматривали.
Режиссер задумался и тут же бросился к девушке-редактору.
Глянь в женском туалете. Может, она там?
Девушка сунула режиссеру листки текстов и скрылась за углом. Коридоры бомбоубежища были настоящими лабиринтами, указатели, вывешенные на стенах, могли только сбить с толку непосвященного. Но сами сотрудники ориентировались превосходно.
В женском туалете перед зеркалом ассистентка старательно красила губы.
На тебя уже скоро в розыск подадут. Без вести пропавшей объявят. Красишься, словно это тебе в эфир выходить, заглянув за дверь, возмутилась редактор.
Успеет. Надоел уже, тюбик с помадой исчез в сумочке.
Так ему и передать?
Так и передай. Нельзя быть слишком нервным. До эфира еще тьма времени. Я и так на час раньше пришла. Не телестудия, а самый настоящий концентрационный лагерь. Кофе в кабинетах пить нельзя, курить тоже. В туалет больше чем на минуту не заходи. На пять минут не опоздай. Даже позвонить по телефону толком нельзя. Каждый звонок фиксируется. В начале месяца объяснительные пиши, кому и зачем звонила. Сообразил Балуев офисный коммутатор поставить. Теперь он знает, кому я звоню, может даже мои разговоры прослушивать.
Насчет телефонов я с тобой согласна, это отвратительно. Балуев всех под колпаком держит. Но в остальном должен же быть порядок. Иди, режиссер тебя ждет.
Редактор заняла место перед зеркалом и провела пальцем по губам, подправляя помаду.
Виктор вместе с напарником, негромко переговариваясь, разгадывали кроссворд в газете, забытой одним из посетителей на стойке. Короткий карандаш никак не хотел держаться в мощных пальцах охранника, списанное острие оставляло в микроскопических клеточках абсолютно не поддающийся чтению след.
Пойду своей Таньке позвоню, Виктор хлопнул по карману с мобильником и подмигнул напарнику.
Боишься, что не одна вечер проводит?
Сплюнь три раза через левое плечо. Если что, я на минутку отошел.
Знаю я твои минутки. Танька коротко говорить не умеет, охранник отложил карандаш и газету.
Балуев, хоть и считал, что без его ведома никто не может на студии и шага сделать, все же ошибался. На всякий яд найдется противоядие. Владелец предпринял все, чтобы держать сотрудников под контролем, особенно в том, что касалось телефонных звонков. Даже сам аппарат офисного коммутатора стоял у него в кабинете.
Зажглась лампочка говорит человек, погасла повесил трубку. Он имел возможность извлечь из памяти любой номер, сколько бы от звонка ни прошло времени. И не дай бог, оказывалось, что звонили не по делу, а друзьям, родственникам или знакомым, особенно по межгороду и на мобильники. В чем-то Балуев, конечно, был прав меньше болтаешь, больше работаешь на канал, но во всем надо знать меру. Пережмешь, русский умелец придумает, как обойти запрет. Придумал такой финт и Виктор, не зря в воздушном десанте служил.
Армия и тюрьма, особенно российские, «соображалку» как что спрятать, как обмануть начальство развивают великолепно. В каждом здании найдутся помещения, куда никто без надобности заходить не станет. Имелось такое и в бомбоубежище. Обитая оцинкованной жестью дверь закрывала вход в электрическую подстанцию. Нормальный человек даже порог ее переступить побоится. Гудят трансформаторы, индикаторные лампочки горят, как угольки, рубильники, пакетные выключатели, и повсюду на табличках молнии нарисованы, черепа с костями и надписи: «Опасно для жизни». В подстанцию только контролеры Мосэнергонадзора пару раз в год и заглядывали, чтобы снять показания электросчетчиков.
Виктор соорудил в подстанции хитрое приспособление, всего-то и пришлось припаять к проводку винтовой штекер, а проводок воткнуть в разъем с надписью «Наружная связь». Таких разъемов в любом бомбоубежище несколько, на случай, чтобы связисты после бомбежки могли к выведенным наружу разъемам телефоны подключить и переговорить с засыпанными людьми, убедить их открыть запоры. Ведь любое бомбоубежище это суперсейф, только вывернутый наизнанку, изнутри закроешься, и никто тебя без твоей воли оттуда уже не выковырнет.
Виктор огляделся, чтобы никого в это время в коридоре не было, открыл дверь в подстанцию и тут же закрыл ее за собой. Головка антенны с мобильника свернулась легко. Охранник бережно спрятал ее в карман, а на ее место ввернул штекер. Тут же осветился экранчик телефона. Роуминг стал таким, словно Виктор находился не в глубоком подземелье, а стоял на людной московской улице. Устроившись на стуле, Виктор набрал номер своей невесты.
Привет, охранник хотел добавить «дорогая», но язык не повернулся, хоть и знал, что девушке это понравится, но пересилить себя бывший десантник не мог. «Телячьи нежности» были не для него.
Привет, дорогой. Освободился уже? в трубке послышалось нежное щебетание девичьего голоса.