Белый, как чистый лист. Белый, как мои зубы. Я пытаюсь улыбнуться в ответ.
14
Я отпиваю чай из крошечной чашки; хорошо, что мне есть чем занять руки и рот. В улуне ощущается привкус дыма от домашнего алтаря ко мне тянутся соленые облачка.
Не прошло и часа с того момента, как мы стояли перед фигурками бодхисаттвы, зажигали благовония и вставляли тонкие, как спагетти, палочки в пиалу с рисом и пеплом. Папа закрыл глаза; я пыталась повторять за ним, но не знала, что делать: молиться, или просто наслаждаться несколькими мгновениями тишины, или прислушиваться к какому-то отдаленному звуку.
В голове бесконечно кружили слова слова, перечеркнутые внизу того самого листка бумаги.
Я хочу, чтобы вы помнилиПтица хотела, чтобы я приехала, и вот я здесь. Я вдохнула соленый дым и попыталась придумать молитву. Пожалуйста, скажи, что мне нужно здесь сделать. Пожалуйста, скажи, что мне нужно помнить.
Ответа не последовало. А чего я ожидала?
Теперь мы все вместе сидим в гостиной. Папа и я в парчовых креслах, Уайпо и Уайгон на деревянном диване, усыпанном подушками. Я изучаю их лица под ярким галогеновым светом. Бабушкины тонкие губы растянуты в неизменной улыбке, щеки слегка рябые, нос маленький и плоский. В мочках ушей простые золотые колечки, белоснежные волосы собраны в свободный пучок. Дедушка беспрестанно кивает во время разговора; у него по-солдатски короткие седые волосы, немного кривые зубы, на подбородке россыпь веснушек.
Я пытаюсь найти в их лицах мамины черты. Сильно ли они изменились с тех пор, как она видела их в последний раз? Что стало причиной такой вражды между ними?
Разговоривают в основном папа и Уайпо. Я умудряюсь уловить некоторые слова. Самолет. Америка. Еда. Погода.
Как это все-таки странно: сидеть и вести вежливую беседу за чаем, несмотря на весь трагизм обстоятельств, собравших нас здесь.
Папа переводит мне сказанное будто мы играем в сломанный телефон: это новый дом, они переехали сюда два года назад; дедушка не сказал ни слова с тех пор, как у него случился инсульт; последние несколько недель погода была терпимой, прохладнее, чем обычно, спасибо океанскому тайфуну, с ним в город наконец пришли дожди. Сахарные яблоки и питайи в этом сезоне особенно хороши. И гуава тоже Уайпо делает из них смузи.
Кого, черт возьми, интересует гуава, когда моя мать обернулась птицей? У меня сильно трясется коленка.
Папа кладет чемодан на бок и расстегивает молнию; содержимое поблескивает, словно драгоценности в сундуке с сокровищами. Он вытаскивает упаковки с конфетами: «Хершиз», «Годива», «Тутси роллс».
У Уайпо загораются глаза, но затем она качает головой.
Что случилось? спрашиваю я.
Она говорит, что это слишком много, объясняет папа. Но я хотел привезти все ее самые любимые.
Эти слова жалят меня коричневым оксидом; в тело вонзается чувство несправедливости. Почему он знает, что любит моя бабушка, а я нет?
Наконец наступает момент, когда нам нечего больше сказать. Воздух заполняет парализующая тишина. Никто не произносит ни слова. Никто не двигается лишь Уайгон едва заметно кивает самому себе, посасывая конфету.
С каждой секундой мое тело напрягается все больше. Я волнуюсь так, что, кажется, сейчас взорвусь.
Уайпо тянется за пультом от телевизора, и тогда я в панике выкрикиваю на английском: «Подождите!» Тут же из памяти выныривают нужные слова: «Deng yixia».
Разве можно нам четверым просто сидеть и смотреть телевизор? Делать вид, что это обычный семейный вечер? На это я точно не рассчитывала.
Все в ожидании уставились на меня. Я поднимаю палец понятия не имею, является ли этот жест универсальным, и бегу в гостевую комнату. Коробка лежит у меня в сумке, аккуратно завернутая в джинсы. Я стягиваю с нее крышку.
Секунду я мешкаю этого ли хочет моя мать? Но как я могу знать наверняка? Терять время нельзя. Если она здесь, я должна ее найти.
Ли, предупредительным тоном произносит отец, когда я возвращаюсь в гостиную с коробкой в руках.
Не обращая на него внимания, я встаю на колени между диваном и креслами и начинаю аккуратно извлекать содержимое. Уайпо что-то говорит; мелодия ее голоса вопросительным знаком повисает в воздухе. Папа не отвечает. Встретившись с ним взглядом, я вижу его нахмуренные брови и недовольно опущенный уголок губ. Он против.
Что ж, мне все равно. Не для того я проделала весь этот путь, чтобы скрывать правду.
Я поворачиваюсь к бабушке и дедушке и указываю вниз, на свой набор. Письма аккуратной стопкой. Разложенные веером фотографии. Кулон-цикада я наклоняю бархатный мешочек, и наружу струится цепочка.
Уайгон перестает кивать.
Бабушка опускается на колени рядом со мной и начинает перебирать пальцами серебряную цепочку, рассматривает фигурку цикады. «Baineng», говорит она, и с ее губ срывается очередная вереница слов; слоги появляются один за другим, то гладкие, то узловатые, то холмики, то равнины.
Папа что-то медленно произносит в ответ, не отрывая глаз от пола. Услышав его слова, бабушка начинает трясти головой, а ее тело дребезжит, будто до предела натянутая струна.
Что происходит? Я скрещиваю на груди руки. Скажи мне.
Папа наконец поднимает глаза.
Откуда, ты говоришь, у тебя эта коробка?
Внутри меня, словно зажженная спичка, вспыхивает ярость. Огонь быстро распространяется по грудной клетке.
Я тебе говорила. Мама прилетала в обличии птицы
Хватит. Ли, это уже перебор. Его голос cловно раскаленная пружина.
Я встаю.
Это правда. Я бы не стала лгать по поводу мамы.
Бабушка начинает раскачиваться взад-вперед.
Переведи, что она сказала, требую я.
Папа с шумом втягивает носом воздух и крепко сжимает веки.
Ты не должна была получить эту коробку.
Я закатываю глаза.
Что, черт возьми, это значит?
Забывшись, я перестаю следить за языком. Его лицо напрягается, но, поскольку сейчас есть проблемы важнее, он решает не комментировать мою грубость.
Они не отправляли эту коробку. На ней нет никаких марок.
Я же говорила, произношу я, в этот раз стараясь следить за тоном, эта коробку не посылали почтой
Нет, перебивает он. Послушай. Бабушка с дедушкой собрали эту посылку и хотели отправить ее. Но передумали. Вместо этого они ее сожгли, все фотографии и письма. И кулон, который я им отправил. Они все сожгли.
Уайпо что-то шепчет, тряся головой.
Все эти вещи они сожгли, чтобы твоя мать смогла взять их в свое новое путешествие, переводит папа; его голос звучит все тише.
Но ведь мама птица Я чувствую, как все начинает кружиться и рушиться. Ты должен рассказать им про птицу.
Папа с усилием выталкивает себя из кресла.
Разговор окончен.
Я с недоверием прислушиваюсь к звуку его шагов, скрипящих в коридоре; затем за ним с щелчком захлопывается дверь гостевой спальни.
Уайгон закрывает глаза, сжимая свою трость, и издает долгий высокий звук нечто между гулом и хрипом, такой тихий, что его едва слышно. Я поворачиваюсь к бабушке.
Mama shi, начинаю я, но мне требуется еще несколько секунд, чтобы вспомнить слово «птица», niao.
Правильно ли я произнесла его?
Бабушка, моргая, смотрит на меня.
Я хватаю блокнот и ручку со столика рядом с диваном, на ходу пытаясь придумать доходчивое объяснение.
В комнате снова повисает тишина оглушительнее некуда. Но в этот раз никто не пытается ее нарушить.
Я решаюсь сделать быстрый набросок маминого лица. Я рисую его впервые с тех пор, как она превратилась в птицу. Поначалу процесс идет медленней, чем я ожидала. Но мои пальцы все помнят мышцы знают, как рисовать ее темные глаза, родинку на правой скуле, изгиб бровей. И вот ее лицо уже материализуется на листе бумаги.
Уайпо нагибается ко мне, и я разворачиваю блокнот. Она внимательно рассматривает рисунок; прищуривается и моргает, и наконец в глазах у нее вспыхивает озарение. Я показываю на фотографию в коробке и снова на рисунок для подтверждения. «Мама», снова говорю я. Бабушка кивает, и тогда я рисую стрелу. Там, где она заканчивается, я начинаю изображать птицу.
Уайпо смотрит долго, не отрываясь, наблюдая за каждым движением ручки. Чернила, похоже, подсохли, и штрихи выходят неравномерными; я никак не могу прорисовать крылья, но это неважно. Это птица перепутать нельзя. Я с триумфом смотрю на бабушку.
У нее на лице появляется виноватое выражение. Она качает головой и шепчет что-то на мандарине.
Что ж, попробуем иначе. На новой странице я рисую большое пушистое тельце гусеницы. Очередная стрелка показывает вправо там я изображаю бабочку. Я еще не успела закончить, но бабушка уже активно кивает. Она поняла. Пальцем она проводит по стрелке от одного существа к другому.
Я вырываю страницу с изображениями мамы и птицы и кладу рядом со второй страницей с гусеницей и бабочкой.
Пару секунд слышно лишь тиканье крошечных часов на полке. А потом Уайпо понимающе вздыхает. Она прикасается к дедушкиной руке, он открывает глаза и смотрит вниз на два листка бумаги.
Моя мать превратилась в птицу, произношу я по-английски.
Бабушка кивает.
15
Я просыпаюсь от резких голосов. Медленно сажусь, словно потерянная в пространстве. В глазах болезненная сухость, а мышцы будто покалывает тысячей крошечных иголочек. Я поспала впервые с тех пор, как птица принесла в наш дом посылку. Я пытаюсь вынырнуть из болота усталости, но становится только хуже.
Моя рука сложена в кулак; разжав пальцы, я вижу на ладони теплую цепочку с цикадой. В местах, где в кожу врезались уголки кулона, остались вмятинки. Цепочка прилипла к коже; я стряхиваю ее на подушку.
Снаружи, за отодвинутым уголком шторы спокойный, погруженный во тьму мир. Еще не рассвело.
Децибел за децибелом нарастает шум голосов. Бабушкин звучит жестко и оборонительно. У папы необычайно высокий и почему-то немного носовой тембр. Голос бабушки окрашен в охру, а папин в королевский синий. Их слова сталкиваются с такой скоростью и силой, что я не могу уловить ни одной знакомой фразы.
В доме только одна гостевая спальня; прошлой ночью, когда я зашла в комнату, папа, уступив мне постель, уже расположился на полу наверняка лишь притворяясь спящим на своей груде одеял. Я не особенно надеялась уснуть уж точно не после того, как выяснилось, что коробка на самом деле была уничтожена.
Когда он встал? Который сейчас час? Лиловое замешательство застилает сознание.
Когда я дохожу до конца коридора, я вижу папу он стоит ко мне спиной; но по тому, как вздрагивают его плечи и как он прижимает к голове кулак, я понимаю он плачет. Впервые со дня похорон я вижу его плачущим.
Дедушка стоит на другом конце комнаты с тем же успехом это мог бы быть другой конец Тихого океана, одной рукой хватаясь за спинку дивана. На лице у него застыло грозное выражение. В дверном проеме, разделяющем кухню и гостиную, глядя в пол и тряся головой, стоит бабушка.
На протяжении бесконечной беззвучной минуты меня никто не замечает. Затем все они одновременно вдруг смотрят так, словно обо мне объявили на какой-то неведомой мне частоте. Уайпо мгновенно отрывает взгляд от пола. Папа разворачивается.
Прости, Ли, выпаливает он, бабушка в унисон произносит что-то на китайском. Отец направляется обратно в комнату для гостей, проносясь мимо меня с такой скоростью, что воздух превращается в ветер.
Уайпо ныряет в кухню и мгновенно возвращается, сжимая в руках пластиковый контейнер. Она перечисляет слова, которые звучат как музыка и в то же время не звучат никак.
Простить за что? Я разворачиваюсь, чтобы мой голос догнал папу в другом конце коридора.
Она спрашивает, чего тебе хотелось бы поесть, переводит папа через плечо.
Я делаю шаг в его сторону.
Пап, что ты делаешь? Что происходит?
Уайпо бережно берет меня за локоть и отводит обратно в кухню. Пакет за пакетом, коробку за коробкой вынимает она из холодильника продукты, предлагая мне бесчисленные варианты обеда. Овощи, сырые дамплинги, разнообразные каши, сыр тофу, маринады
Yao buyao?
Yao, отвечаю я. Да. Хочу. Слава богу, хоть это я поняла.
Ее глаза загораются при каждой моей попытке изъясниться на китайском. Она берет сковороду, а я разворачиваюсь в коридор ровно в ту секунду, когда папа выкатывает из комнаты свой чемодан и рюкзак.
Папа!
Он виновато на меня смотрит.
Прости, Ли, я не могу.
Что?
Я перевожу взгляд на дедушку, который теперь сидит на диване. Его глаза закрыты, плечи не двигаются.
Твоя мать Папин голос срывается. Она не хотела, чтобы мы спорили.
Я выпячиваю подбородок.
Я ни с кем не спорю.
Она бы не хотела, чтобы мы злились Или держали обиду друг на друга. Ни из-за нее, ни из-за прошлого. Это именно то, чего она пыталась избежать. А теперь я нарушаю обещания, которые дал ей, когда мы поженились.
Вы поженились почти двадцать лет назад. Все меняется.
Он устало смотрит на меня.
Я тоже так думал. Но меняется не все.
Я скрещиваю руки на груди.
Мы только что приехали. Ты не можешь просто взять и заставить меня уйти.
Я и не заставляю, поспешно отвечает папа. Я не заставляю тебя уезжать. Понимаешь? Ты можешь остаться, а я пока побуду в Гонконге
Я не верю своим ушам меня встряхивает, как при землетрясении.
Ты что, шутишь? Ты хочешь просто оставить меня? Здесь?
Ты в надежных руках, произносит он, потирая виски. Под глазами у него темные мешки, в волосах нити седины. Ты останешься с родными. Я вернусь за тобой, когда будешь готова ехать домой. А я пока куплю тебе сим-карту. И за углом я видел интернет-кафе, так что можешь
Они ведь даже не говорят по-английски! Как я буду с ними общаться?
Практикуй китайский, тихо отвечает он. Ты ведь всегда хотела
Все это похоже на шутку. Он что, смеется? Ну что я могу сказать на китайском? Да практически ничего.
Кто-то должен придумать закон, который запрещал бы всем родителям использовать то, что их дети однажды им сказали, против них самих.
Я наблюдаю, как он выталкивает чемодан на улицу, сбрасывает тапочки и просовывает ноги в ботинки, даже не развязывая их. Прежде чем закрыть за собой дверь, он произносит голосом, пронизанным виной цвета фуксии:
Я тебя люблю, Ли.
Я слишком зла, чтобы отвечать.
Никто даже не прощается с ним.
16
В памяти медленно оживают слова и фразы на китайском, которые я когда-то разучивала:
Shengqi = злиться
Weisheme? = зачем?
Hao buhao? = нормально?
Buhao. Не нормально. А точнее, очень даже плохо.
Я поверить не могу, что меньше часа назад стояла и смотрела, как уезжает папа. Отчасти я испытываю облегчение. Отчасти отвращение. Как я без его помощи получу ответы на свои вопросы? Как отыщу птицу? Ализариновым пунцовым во мне вспыхивает ярость, и в горле, готовый вырваться наружу, застревает крик.
Я сижу на кровати в гостевой спальне и перебираю на коленях подвеску. Прохладная серебряная цепочка струится в моих руках. Цикада на кулоне выглядит чуть ли не живее настоящей.
Как так вышло, что я держу ее на ладони? Письма, фотографии как они сохранились?
Если что-то поджечь оно сгорит. Но эти предметы не сгорели.
Мой гнев шипит и брызжет, словно зажженная спичка, соприкоснувшаяся с водой; внезапно испаряются все чувства, кроме одного это чувство невероятного измождения.
Утренний свет просачивается внутрь, обволакивая пыльные края штор. Я отодвигаю их в сторону, чтобы взглянуть на город.
Мой взгляд останавливается на двух круглых блестящих глазах цвета пламени с чернильными зрачками. Они совсем рядом прямо за оконной решеткой, сосредоточенно смотрят на меня. А вот и клюв длинный, заостренный, угольно-черный. Алые перья загибаются кверху, переходя в хохолок на макушке.
Воздух словно прилипает к стенкам гортани; желудок резко сжимается. Паника смешивается с чувством облегчения, переливаясь смесью оттенков оранжевого и желтого.