Хватит пока, и через мгновение мы уже вышли из чудо-блиндажа на белый свет. Медея улыбалась на этот раз без всяких «кажется». Ее явно забавлял мой ошарашенный вид и вообще всё происходящее. Довольная Медея довольно редкое зрелище.
Ну, теперь-то ты, конечно, понял, что это за место? торжествующе спросила она.
Едва ли. Сначала я чуть не умер от страха, потом пытался вообразить дом, а теперь увидел нечто вроде экранизации эпизода из «Одиссеи». По-твоему, этого достаточно, чтобы всё понять?
По-моему, достаточно. Мозгами-то пораскинь. Как говорил один персонаж, имеющий, кстати, непосредственное отношение ко всему сейчас с тобой происходящему: «Головой надо иногда думать, а не носить ее, как украшение»23.
По-моему, так Шерлок Холмс говорил.
Конечно, он.
И какое же отношение «ко всему со мной происходящему» имеет Шерлок Холмс?
Вот и подумай.
Я честно подумал, но ничего не придумал. К тому же думать рядом с Медеей это всё равно что думать рядом со строгим учителем, одно присутствие которого вышибает из головы все мысли.
Ладно, так и быть, просвещу тебя, смилостивилась Медея. Это место, где живут образы, место воплощения наших фантазий, или еще, можно сказать, пространство оживающего воображения. Ты был близок к разгадке, когда говорил об исполнении желаний. Но нет, здесь не исполняются желания, здесь воплощаются образы. Здесь ты можешь увидеть всё, что только можешь себе вообразить при условии, что образ будет достаточно сильным, чтобы стать видимым. Помнишь, каким неубедительным был нафантазированный тобой дом? Это естественно ты ведь не художник, и поэтому сила твоего созидательного воображения невелика. Зато у нас с тобой чрезвычайно велика сила созерцательного воображения. Сами мы едва ли мы можем представить себе нечто такое, на что было бы особенно интересно смотреть, но зато мы можем представить себе целые книги или хотя бы главы из книг, ну или, как минимум, любимые места из любимых книг. Здесь словно бы оживает любой художественный объект, любой образ. Такое вот место. Ну как, чудо это или нет?
Чудо, конечно, чудо. А Шерлок Холмс тут при чем?
А ты вспомни, что с тобой произошло.
Не очень хочется и вспоминать.
Ну, теперь-то уже нет смысла бояться, вот и вспомни, чего ты испугался? «Перед глазами заклубилось густое черное облако, и я внезапно почувствовал, что в нем таится всё самое ужасное, чудовищное, злое, что только есть на свете, и эта незримая сила готова поразить меня насмерть». Это тебе ничего не напоминает?
Постой-ка Шерлок Холмс «Дьяволова нога»!
Конечно! Я думаю, дело обстояло так. Ты оказался в темноте, тебе стало не по себе, и ты вообразил себе самый сильный страх, который только мог вообразить страх из рассказа «Дьяволова нога». Так что, можно сказать, ты сам себя напугал. Мне тогда и стало интересно мог ли ты сам себя испугать насмерть?
Слава небу, не смог.
Слава Богу.
Это всё равно.
Не всё равно. Но не будем отвлекаться, будем развлекаться. Что бы ты сейчас хотел увидеть? Твое воображение в твоем полном распоряжении.
Постой, дай собраться с мыслями. Я вот думаю сюда бы стоило привести писателей и вообще художников вот для кого по-настоящему существует это место!
Я тоже когда-то так думала, но быстро поняла свою ошибку. Да ведь «писатели и вообще художники» и так живут в этом пространстве оно у них в голове. Если бы выдуманные ими образы не были живыми кто бы стал восхищаться их творениями? Нет, это место не для них, а как раз для нас не для писателей, но для читателей. Только здесь мы можем увидеть образ во всей его первозданной силе и, таким образом, приблизиться к тайне творчества.
Пожалуй.
Не «пожалуй», а так и есть.
Спорить я не стал, хотя подозреваю, что и нетворческие люди могли бы вообразить нечто довольно ярко и отчетливо, хотя и вряд ли сюжетно. Какой влюбленный не вообразил бы себе несколько ярких сцен с объектом своей любви? Какой карьерист не вообразил бы себя на вершине карьерной лестницы? Но все воображенные не-творцами картинки, вероятно, были бы довольно одномерны и фрагментарны. Впрочем, откуда я могу знать, это только предположения, к тому же эти предположения пришли мне в голову только сейчас.
А теперь я опишу мои дальнейшие видения, осуществляемые под заботливым надсмотром Медеи. Но, пожалуй, главное, о чем следует сказать это о природе видений. Выше я упомянул слово «экранизация», и я думаю, что у многих возникло впечатление, будто бы в пространстве оживающего воображения зритель смотрит что-то вроде кино. Но это, конечно, не совсем так, хотя и подобрать более точную аналогию едва ли возможно. Но есть нюансы Вспомните, что вы видите, когда читаете книгу? Вы именно видите то, что читаете, хотя то, что вы видите и нельзя ведь назвать экранизацией прочитанного. И вместе с тем вы абстрагируетесь от букв и слов и погружаетесь в определенные видения. Это и есть постижение живого образа, если же вы не можете абстрагироваться от читаемого и видите только то, что вы «что-то читаете» значит, образ оказывается либо мертворожденным, либо он писан не для вас. Пока вы не воспарите от написанных слов к живому образу чтение не превращается в магию. И всё же, какой бы прекрасно-сильной ни была магия чтения, видимый вами образ никак не может проявиться во всей его мощи вы уже почти видите его, но всё же он оказывается в значительной степени скрытым от глаз. Всё равно вы слишком читаете, чтобы по-настоящему увидеть. Здесь же, в пространстве оживающего воображения, вы, наконец, можете УВИДЕТЬ. В общем, если, читая хорошую книгу, вы переживаете прочитанное как бы на самом деле, то здесь прибавка «как бы» совершенно испаряется, и вы видите всё как происходящее на самом деле. И если уж называть это видение «экранизацией», то это лучшая из возможных экранизаций, когда авторский замысел виден зрителю во всей его полноте. Вы буквально погружаетесь в произведение, оно становится осязаемым, подобно пережитому мною страху, когда-то образно воплощенному Конан Дойлем. Или взять ту же «экранизацию» эпизода из «Одиссеи». Конечно, мое описание увиденного слишком бледно по сравнению с тем, что мы тогда увидели. Но что же мы увидели? Представьте себе оживший слог Гомера только тогда и поймете. Но, чтобы понять это, надо увидеть это. Увидеть собственными глазами. Что ж, приезжайте, место вам известно. Осталось только подсказать вам нужное слово да вот беда, я его всё еще и сам не знаю. А вы еще не знаете, о каком слове я говорю скоро я поясню.
Итак, я хотел рассказать вам о том, что увидел в этот день, но после всех сделанных пояснений не уверен, что это стоит делать. Всё равно мне пришлось бы в лучшем случае цитировать те или иные отрывки из книг но о магии чтения вы, как читатели, имеете полное понятие и без меня. Скажу лишь, что я с удовольствием побывал в погребке, в котором Атос держал многодневную оборону, съев и выпив всё, что там находилось и почти совершенно разорив почтенного трактирщика. Этот отрывок (как и вообще весь обратный путь дАртаньяна из Лондона в Париж) всегда был одним из моих любимых, правда, в последнее время я наложил на него табу (так как он разжигает аппетит, который я стараюсь по возможности гасить), но в сложившихся обстоятельствах я забыл обо всех табу и просто смотрел. После погребка Атоса я побывал на сеансе черной магии с полным ее разоблачением, а потом еще заглянул в гости к Ноздреву, чтобы посмотреть на знаменитую партию в шашки между ним и Чичиковым. Медея всё время стояла рядом со мной, держа меня за руку и просматривая вместе со мной мои видения. Потом мы смотрели ее видения. Сначала она пробудила к жизни эпичную битву между кем-то и кем-то очевидно, из «Илиады»; потом мы перенеслись на остров Монте-Кристо, где таинственный хозяин острова, приняв имя Синдбада-Морехода, принимал неожиданно свалившегося ему на голову гостя Франца дЭпине, взявшего имя Алладина (тьфу, Аладдина, конечно же)24; наконец но последнее видение Медеи было слишком ярким, и я должен постараться всё же как-то его описать.
Мы увидели ее. Разве девушка, порывисто соскочившая с постели и быстро начавшая приводить себя в порядок, сначала причесав непослушные кудри, а потом натершись какой-то мазью, разве это не моя спутница, держащая сейчас меня за руку? Нет, наверное, это всё же не она, но очень, очень похожа на нее. Вот она облачилась в некое одеяние, которое мне, за незнанием, трудно как-то точно обозначить (туника? хитон?) и вышла из дома. Там ее уже ожидала повозка, окруженная служанками; кажется, их было не менее десяти. «Медея» взошла на повозку и взяла в руки вожжи и кнут, две служанки последовали за ней и встали одна слева, а другая справа от грозной и прекрасной возницы, остальные встали позади. Повозка тут же понеслась по улицам города. О, это надо было видеть! Несущаяся во весь опор повозка с управляющей ею «Медеей», бегущие вслед за повозкой девушки, одеяния которых колышутся на ветру, сторонящиеся люди, с удивлением, благоговением и опаской взирающие на повозку-метеор. Это надо было видеть и мы это видели! У меня поистине захватило дух, а ведь я уже и так немало всего повидал за этот день.
Что это за прекрасное видение? спросил я у Медеи, как только мы вновь оказались на поляне.
Неужели ты не узнал меня? с улыбкой спросила Медея.
Узнал. Но я не припомню такого эпизода в «Медее».
Понятно. Ты читал «Медею» Эврипида, и ты наверняка читал «Мифы древней Греции». А читал ли ты «Аргонавтику» Аполлония Родосского?
Нет.
Теперь, можно сказать, что читал и даже лучше, чем читал. Мы видели эпизод, когда Медея, проведя бессонную ночь, чуть не стоившую ей жизни (она хотела покончить с собой), всё же решилась (вопреки отцу) помочь Ясону и его спутникам. Мы видели момент пробуждения, и как она потом отправилась в храм Гекаты на встречу с Ясоном и со своей роковой судьбой. Её путь к храму один из моих любимейших эпизодов во всей мировой литературе. А в «Легендах и мифах» этот эпизод описывается всего лишь так: «Позвала Медея рабынь и поехала в храм Гекаты. Радостно было на сердце у Медеи, она забыла все свои тревоги и думала лишь о свидании с Ясоном»25. Какое жалкое описание! Нет, только прочитав Аполлония, ты сможешь увидеть подлинную Медею со всеми терзающими ее душу страстями. Впрочем, тебе и так повезло ее увидеть.
Мне даже повезло и сейчас стоять рядом с ней.
А ты, может, действительно считаешь меня воплотившейся Медеей?
Ну а почему бы и нет? Если уж мы можем видеть воплощенные образы почему бы, в качестве исключения, мы не могли бы встретиться с ними и воочию?
Я не собираюсь тебя разубеждать. В жизни не так много чудесного, чтобы торопиться «объяснить» чудо какими-то прозаическими причинами. Хотя чудо оно и есть чудо, как его ни объясняй. Ладно, на сегодня мы увидели достаточно. Пора возвращаться в реалии.
Я так не думал, но кто хотел знать мое мнение? Мы пошли к лодке и вскоре уже вновь плыли по озеру. На середине я затормозил, причем по собственной инициативе. Солнце, восходившее с утра, теперь заходило. Прекрасное зрелище.
Неужели мы пробыли тут целый день?
Едва ли. Здесь всегда так: когда плывешь оттуда сюда восход солнца, а когда отсюда туда, заход.
А почему?
Понятия не имею.
Кстати, а как ты сама открыла это место?
Не сама.
А кто
Толстой или Достоевский?
Что?
Я спрашиваю: Толстой или Достоевский?
В смысле: кого я предпочитаю?
Ты удивительно догадлив.
А мой вопрос?
Я больше люблю задавать вопросы, чем отвечать на них. А вот ты так и не ответил, а я очень не люблю, когда на мои вопросы не отвечают.
Толстой.
«Война и мир» или «Анна Каренина»?
«Анна Каренина».
Булгаков или Гоголь?
Гоголь хотя обоих люблю.
Первая реакция самая ценная, значит, всё же Гоголь. «Ревизор» или «Женитьба»?
«Ревизор».
Платон или Аристотель?
Ни тот, ни другой.
Ни тот, ни другой не нравятся, или не читал ни того, ни другого?
Не читал.
Знакомая и печальная история. Придется прочитать.
А ты за кого: за Платона или за Аристотеля?
Капитализм или коммунизм?
Хм Вообще, первым побуждением было сказать «коммунизм», вторым «капитализм», а третьим ни то, ни другое. Я вот недавно зубы лечил, в копеечку лечение влетело, но я как вспомнил бесплатно-коммунистическую стоматологию, подумал: нет, уж лучше капитализм.
А почему первым делом подумал о коммунизме?
Достаточно вокруг посмотреть такой кругом капитализм, что с души воротит. Но это с любой системой так. Живешь при капитализме мечтаешь о коммунизме, живешь при коммунизме капитализм кажется землей обетованной.
Мужчины или женщины?
В смысле?
В том самом смысле.
Женщины.
Запомним Ален Делон или Бельмондо?
Бельмондо.
Почему же не Делон?
Слишком гламурен. Особенно для мужчины.
Ну, не все мужчины хотят выглядеть как неприбранная кровать26 (критически взглянув на меня). «Илиада» или «Одиссея»?
Однозначно, «Одиссея».
Почему так однозначно?
А, все эти бесконечные битвы героев в «Илиаде» утомляют. Я вообще не люблю книги про войну, поэтому и «Анну Каренину» предпочитаю «Войне и мир».
Слишком понятно. Когда нет мужества, то и читать о мужественных людях непросто.
Да, я не герой, и очень рад этому.
Ах, как современно это звучит! Славьте меня я не герой! Я человек мирный. Вчера только ходил зубы лечить, а сейчас пойду в магазин за творожком со сметанкой27.
Творожок со сметанкой это очень даже неплохо.
Угу. Лишь бы не было войны.
А ты за войну? Но ведь и Толстой в «Войне и мире» уже осуждает, а вовсе не воспевает войну.
Верно, и это очень важно. На каком-то этапе всё, что есть в жизни героического, ушло в литературе в приключенческий пласт, а серьезная литература выбрала в герои или более-менее маленького человека, или в любом случае человека скорее рефлексирующего, чем действующего. Настоящий герой в искусстве это, в лучшем случае, Шерлок Холмс, а в худшем Шварценеггер с автоматом в руках. Вспомни, например, «Сталкера». Кстати, «Сталкер» или «Пикник на обочине»?
«Сталкер», конечно.
А почему, конечно? Хотя можешь не говорить я и так знаю. Потому что герой в «Пикнике» настоящий герой, а в «Сталкере» почти юродивый, а это больше соответствует культурным представлениям о том, каким должен быть герой художественного произведения. Тарковский так и говорил Стругацким: «Чтобы и духу вашего бандита в сценарии не было». А я как раз куда больше люблю Рэдрика Шухарта, чем Сталкера, и кровожадность «Илиады» мне ближе миролюбия «Войны и мира». Вообще, я надеюсь и даже верю, что искусство будущего еще сможет вернуть героизм в «серьезную» литературу и кино.
Не сможет.
О, ты решил поспорить с Медеей?
Да что тут спорить. Писатели люди мыслящие, а мыслящие люди бесконечно далеки от всех этих ребят с автоматами. Писатель на войне видит прежде всего трагедию войны и это правильно.
И что же тут правильного? Война трагедия для мирного населения, это несомненно. Но сама по себе война вовсе не является трагедией или, точнее, она является трагедией в том же смысле, в котором трагедией является сама жизнь Для воюющих же это просто их дело, и очень часто дело любимое.
Я и не сомневаюсь, что война в обилии плодит психопатов, влюбленных в войну.
Ой, не смеши меня. Хотя твои слова опять-таки весьма характерны. Знаешь, у меня есть двое знакомых: один музыкант, а другой военный; оба очень известные в своих сферах люди. Так вот, музыканту когда-то довелось побывать в Чечне во время войны, и он мне говорил, что после возвращения оттуда он несколько недель только плакал и бухал больше ничего делать не мог. Так его шокировало всё увиденное. Когда я рассказала об этом военному (а он как раз воевал в Чечне), он только презрительно рассмеялся. «Ну, говорит, и психи эти гражданские. Я, говорит, ни на какой войне не видел столько истериков и психопатов, сколько в любом мегаполисе». И ты знаешь, я думаю, что он прав. В мегаполисе психов наверняка больше, чем на любой войне. Военные преимущественно люди уравновешенные.