Либо всё менее прозаично и дело в банальном, но таком сильном и всепоглощающем чувстве, как разочарование. Очень давно кто-то рассказывал мне историю про солдата, которому морально помогали держаться песни одного очень известного исполнителя. Со временем солдат вбил себе в голову, что этот музыкант писал свои композиции именно для него, для него, часами сидящего в окопах и бормочущего вросшие в самую душу строчки песен. После войны, когда солдату удалось встретиться со своим кумиром вживую, вся его иллюзия рассыпалась как труха.
«Нет, как можно мягче сказал музыкант, все мои песни написаны для всех моих поклонников».
Можно представить себе степень обиды, разочарования и всеобъемлющей боли бедолаги-солдата, ведь он верил, так искренне верил, что все эти песни каким-то образом были адресованы ему. Эта ситуация не повлекла за собой никаких последствий для самого музыканта, но именно на подобном разочаровании и боли может разгореться костёр смертоносной, жгучей ненависти.
Я не эксперт, но точно знала, что моя любовь к Клоду была тесно сопряжена с уважением, и именно поэтому с моей стороны никогда нельзя было заметить неуместных «поползновений» в его сторону. Я любила и уважала Клода настолько сильно, что не делала даже самых маленьких намёков, призванных продемонстрировать степень романтической и сексуальной увлечённости.
Самое интересное произошло спустя два года нашего почти непрерывного общения. А интересное заключалось в том, что моё чисто фанатское обожание превратилось в спокойное бескорыстное чувство благодарности. Обожание всегда проигрывает молчаливой благодарности, потому что оно всего лишь слепое благоговение и раболепие, не имеющее под собой таких важных чувств, как беспокойство, забота и безусловная тихая любовь, которой неважно, полюбят ли её в ответ.
Однако ко всему этому прилагается ремарка эта самая безусловная тихая любовь иногда мешает мыслить трезво, если твой кумир попадает в какую-либо неприятную историю. И не имеет значения, хорошо ли он поступил, плохо ли ты всё равно будешь его любить, потому что он становится твоему сердцу как родной, ни больше, ни меньше.
Поклонники делятся на два типа: осуждающие (потому что они искренне полагают, что любовь даёт им это право), и смиренные (согласные с каждым словом и действием тоже из-за любви). И вот сиди и думай, к какой категории ты относишься.
Учитывая моё личное знакомство с Клодом, я относила себя к первой. Родные люди всегда осуждают друг друга из-за всевозможных треволнений. Словом, я считала себя правильной фанаткой (а через некоторое время и подругой), однако я не смогла заметить в Клоде то, что в итоге повлекло за собой большие последствия боль.
В его глазах всегда была боль «фоновая», неярко выраженная, зарытая где-то очень глубоко, но периодически дающая о себе знать.
Раньше мне приходилось быть свидетелем странного поведения Клода, вроде того, что иногда он предпочитал одиночество компании друзей, причём такие периоды у него наступали резко, непредсказуемо; иногда он выглядел слишком отстранённым и иногда хоть мне, признаться, это всё же очень не нравилось злоупотреблял травкой. Я искренне считала, что он просто уставал ещё бы, такая плотность графика могла измотать физически и морально кого угодно, но заметила кое-что интересное: то, с каким пониманием смотрели на него Майк и Генри.
Вы, ребята, точно что-то знаете, сказала им я, когда уже в третий раз заметила странное состояние Клода.
Мы знаем не больше твоего, заверил меня Генри.
Я упрямо покачала головой, будучи весьма обеспокоенной.
Быть такого не может.
Ладно, слушай, выдохнул Майк. Дам подсказку аббревиатура из четырёх букв. А дальше понимай как хочешь.
Но я так и не поняла.
Конкретные проблемы начались на третьем году нашей дружбы. Тогда мы с Клодом уже свободно общались друг с другом и часто проводили время вместе в кругу других таких же близких друзей. Пару раз он даже брал меня на съёмки. Он считал меня своей очень хорошей подругой и был щедр на широкие жесты. Иногда мы торчали в моей маленькой студии, которую я снимала, чтобы заниматься там своим творчеством. Помещение выглядело пустым и серым, обставленным только диваном посередине и большим зеркалом, прикрученным к стене возле входной двери. Однако стоило мне завести туда все мои мольберты и картины, студия приобрела оттенки. Оттенки достаточно сумбурные за счёт творческого беспорядка, который я там невольно навела в процессе безудержных вдохновенческих порывов.
У Клода имелись ключи от моей студии. Однажды он воспользовался этим фактором и решил приятно меня удивить, прислав мне сообщение на телефон: «Н-стрит, 18:30. Сегодня». Учитывая, что я проспала половину дня после тяжёлой смены в ресторане, времени заглянуть в студию у меня не было, поэтому я отправилась по указанному Клодом адресу, предварительно позвонив ему и попытавшись вытащить из него хоть какое-нибудь объяснение.
Ни за что, не соглашался он, и я в этот момент представила его ухмылку. Это тайна, познать которую получится лишь приехав по этому адресу.
Вы сама загадочность, мистер Гарднер.
И не говори. Жду тебя.
Я никогда не знала, что можно ожидать от Клода. Любая пришедшая в его голову безудержная мысль стремилась обрести физическую форму и преуспевала в этом. Именно поэтому Клода называли талантливым, креативным, молодым актёром.
Я приехала в пункт назначения и увидела столпотворение возле одной из маленьких уютных галерей города. Кто-то стоял и курил, кто-то находился на улице за компанию, а кто-то держал в руке бокал красного вина. Я протиснулась через большое количество людей и вошла в галерею.
Я обомлела.
На белых стенах, на расстоянии полутора метров друг от друга, висели мои картины. Их было двадцать ровно столько удачных, сколько у меня их в принципе было за всю мою пока что непродолжительную «карьеру» художника. Там были и портреты, и натюрморты, и дриппинговые[1] полотна. Под картинами висели названия и авторство.
Я, конечно, воображала собственную выставку картин в очень смелых мечтах, но подумать не могла, что всем процессом суждено будет заняться не мне самой.
Ко мне подошёл Клод, улыбаясь во все свои тридцать два.
Нора. Он обнял меня, пребывающую в неком ступоре.
К нам сразу же подошли Генри и Майк.
Вот наша звезда! сказал Майк.
Генри подхватил:
Ну как тебе, Нора?
Я не знала, что ответить. Чисто из вредности я могла бы отчитать их за непрошенное прикосновение к моим картинам, но вредничать не хотелось. Я ощущала только восторг и пока ещё не осознанную мной в полной мере радость.
Я немного в шоке Чья была затея?
Наша, хором ответили трое.
Я улыбнулась, и Клод взял меня за руку, потащив к небольшому фуршету, расположенному в другом зале.
Как вам удалось собрать столько народа? последовал логичный вопрос.
Ну, я просто позвал своих знакомых, а они своих знакомых И, надо сказать, всё это довольно-таки серьёзные личности, занятые в области культуры и искусства.
На этих словах мне захотелось сгореть со стыда.
Ты позвал людей искусства смотреть на мою мазню?..
Ты снова скромничаешь, да? почти угадал Клод, когда мы дошли до фуршета, возле которого стояло всего несколько человек. Меня это удивило, ведь, как правило, именно стол с закусками и напитками способен собрать вокруг себя больше людей, нежели чем картины какого-то непонятного, ещё неизвестного художника.
И названия картин у меня ужасные, добавила я.
Клод протянул:
Бро-о-ось, Нора.
Я украдкой взглянула в соседний выставочный зал и заметила приличное количество людей, столпившихся возле одной из моих картин. Я назвала её «Эпикурейское наслаждение». Там был изображён полуголый юноша с гречески-кудрявыми светлыми волосами, держащий в руках чашу с вином. Юноша лежал на диване, а вокруг него в подобострастных позах застыли прекрасные девы, одна из которых смогла-таки дорваться до объекта своего вожделения и с лицом иконописного удовольствия касалась его плеча одними лишь подушечками пальцев.
Мы с Клодом, Майком и Генри какое-то время стояли у фуршета.
Возможно, кто-то захочет приобрести себе одну из твоих картин, заметил мне Генри. И когда «молва» сделает своё дело, тебе больше не придётся работать в ресторане.
В элитном ресторане, попрошу заметить, поправила я.
Не твоё это, высказал Майк своё мнение, отправляя в рот канапе. Быть официантом неблагодарное дело.
Я хотела было возразить, но невольно посмотрела на Клода. Он молчал. Причём молчал уже несколько минут. Он смотрел за мою спину нечитаемым, пустым взглядом, а его губы сжались в тонкую напряжённую линию. Я проследила его взор и на мгновение обернулась, среди толпы так и не заприметив никого особенного.
Клод, ты что? Я коснулась его куртки.
Заторможенно он перевёл взгляд обратно на нас.
Ребят, на этом я, наверное, пойду, еле связал он слова в фразу заплетающимся языком.
Ты не хочешь разделить со мной миг моего триумфа? наигранно обиженно сказала я, будучи несерьёзной и не осознающей, что, возможно, случилось действительно что-то нехорошее.
Ты пробормотал он потерянно. Ты молодец, Нора. Мне пора.
Когда он развернулся и ушёл, оставив нас троих в недоумении, я увидела, как его рука потянулась во внутренний карман куртки, где у него всегда хранились самокрутки с марихуаной.
Я ещё подумала тогда, мол, бывает все творческие люди подвержены небольшой «шизе», поэтому вскоре моё внимание снова переключилось на беседу с Майком и Генри, хотя где-то глубоко внутри во мне что-то скреблось. Я всегда старалась не быть курицей-наседкой, не быть навязчивой, слишком обеспокоенной, что в противном случае граничило бы с помешательством, как у какой-нибудь типичной мамочки. Я была его подругой, а дело друзей всего лишь приглядывать друг за другом. Я так сильно уважала Клода и так яро запрещала себе наседать на него, что перестала подмечать детали, вовремя не увидев на горизонте ту приближающуюся наклонную, по которой вскоре скатилась его жизнь.
После выставки я написала ему, всё ли у него в порядке, на что он ответил мне кивающим анимационным смайликом. После этого мы не общались с ним недели три, пока не случилось нечто из ряда вон выходящее.
Обычно я не читала журналы и уж тем более газеты, предпочитая им более духовную пищу для ума, однако не смогла пройти мимо газетного киоска, в котором продавался выпуск одной очень скандальной жёлтой газеты с заголовком на обложке: «Вдохновился ли Клод Гарднер Джией Мари Каранджи[2]? О съёмках в наркотическом угаре».
Казалось бы, что общего у молодого восходящего актёра и давно скончавшейся от СПИДа модели? Так я думала, как-то непроизвольно игнорируя второе предложение заголовка, словно пытаясь защитить себя от этой абсурдной информации. Но, получается, если я пыталась защитить себя от неё, значит, что где-то подсознательно я допускала такую мысль о Клоде? Значит, подсознательно я догадывалась, что он способен на подобное? Я понятия не имела, как ответить себе на этот вопрос, поэтому, с надеждой ссылаясь на ненадёжный источник в виде данной газетёнки, решила тут же позвонить Клоду.
Судя по его хриплому низкому голосу, минутами ранее он спал, но мне было плевать.
Пожалуйста, скажи, что это всё неправда, вместо приветствия сказала я.
Клод моментально понял, о чём речь.
Нора, всё не так, как это расписывают в СМИ.
Тогда как? Новость всегда имеет под собой какое-то основание, инфоповод не берётся с небес, тебе ли не знать?
Клод вздохнул на том конце трубки.
Послушай, давай не сейчас. Я чертовски устал.
Не оставляй меня с этим.
Ну, хорошо. Приезжай завтра на съёмки. Я предупрежу, и тебя пропустят. И, пожалуйста, он устало протянул последнее слово, больше не читай ничего из того, что пишут об этой ситуации.
Конечно, я прочитала.
Прежде всего я купила эту несчастную газетёнку и пробежалась глазами по первой полосе, где и был размещён материал о Клоде. Он был кратенький, но представлял собой основную «выжимку», рисующую ситуацию следующим образом: Клод заявился на съёмки, находясь в состоянии наркотического опьянения; он был подозрительно гиперактивным, постоянно выдумывал реплики и мешал процессу, влезая в кадр, когда снимали не его; когда это поведение надоело режиссёру, тот высказал Клоду пару нелестных слов о его неподобающем поведении, на что Клод плюнул ему в лицо, порвал сценарий и покинул площадку. В самом последнем абзаце говорилось о том, что никто не собирается разрывать с ним контракт, хотя этот вопрос определённо ставился на рассмотрение.
В Интернете писали совсем иное. Писали о том, что якобы Клод скурил прямо на съёмках два косяка какой-то неопределённой «зелени» и начал проявлять признаки девиантного поведения в виде препятствия процессу съёмок под предлогом того, что ему не нравился уже давно утверждённый сценарий. Здесь он уже не плюнул в лицо режиссёру, а выплеснул на него стакан воды, после чего поспешил покинуть съёмочную площадку.
Да, я обещала себе не делать поспешных выводов и не верить всему написанному на слово, но мощный диссонанс всё равно ударил по мне, как битой, и первые несколько секунд после осмысленной мозгом информации я стояла в ступоре прямо посреди улицы и уже начинала чувствовать, как на виски давит неприятное ощущение вплоть до потемнения в глазах.
Я слышала много историй об абсурдном поведении звёзд на публике и каждый раз не бралась судить о той или иной ситуации, потому что саму правду, которую никак не передают новостные сводки (хотя отчаянно пытаются), никто так и не узнает. Однако я была склонна считать, что в конфликте всегда виноваты обе стороны хотя бы потому, что ни одна из них не применила самую верную тактику дипломатический подход. Понятное дело, не все владеют навыками дипломатии, но всем знакомо понятие компромисса. Некоторые считают компромисс своего рода проституцией из-за неумения выразить свою позицию и неумения придерживаться её до победного конца, но я относила саму суть компромисса к выигрышному варианту развития событий, потому что только так человек сможет остаться человеком понимающим и эмпатичным, и победа будет прежде всего для себя самого.
Что произошло в случае с Клодом было загадкой. Я не бралась судить, ничего не зная, и это незнание мучило меня вплоть до той секунды, пока я не подошла к съёмочной площадке. Мне повесили на шею бейджик с надписью «ассистент», и я пошла по направлению к основному разворачивающемуся действу недалеко от павильона. Клод доигрывал сцену, в которой он шёл по улице мимо многочисленных бутиков рядом с милой девушкой. Они о чём-то разговаривали и улыбались. Увидев улыбку Клода, от моего сердца отлегло, потому что именно эта улыбка всегда символизировала для меня одно что всё в полном порядке.
Когда прозвучало «стоп, снято», спустя пару минут Клод подошёл ко мне, на ходу прикуривая сигарету.
Отойдём, сразу же кивнул он в сторону.
Мы встали в теньке, спрятавшись от палящего солнца.
Ну и?
Клод какое-то время молчал, сосредоточенно смотря вниз и обмозговывая, что мне сказать.
Как я уже говорил, всё не так, как об этом пишут. Наконец он посмотрел на меня и выдохнул струйку сизого дыма. Мой коллега по фильму предложил мне выкурить косячок в перерыве.
Косячок?! На съёмках?!..
Погоди же ты, с нажимом произнёс он. Мы делали это в моём трейлере. Мы немного расслабились, стали чуть бодрее, активнее. Признаю, было дело мы немного отошли от сценария, немного сымпровизировали К сожалению, режиссёру это не понравилось и он решил перейти на личности, чего я от него никак не ожидал. Ну я и толкнул его плечом, когда уходил, и покинул съёмки.