К концу рассказа я уже хваталась за голову.
Естественно, ему не понравилось! Кто в здравом уме вообще позволяет себе баловаться наркотиками на работе?
Я знаю, это плохо, но Мне было нужно, понимаешь?
Нет, не понимаю.
А я этого и не жду. Просто иногда такое бывает.
В последнее время ты стал часто налегать на травку. Я долго молчала, но теперь не буду. Всё это чушь собачья, что она якобы помогает в повышении сенсорной активности. Единственное, что она делает это туманит мозги и вызывает привыкание.
Речь не об этом. Речь о ситуации. А ситуация такова, что в итоге всё закончилось хорошо. Режиссёр оттаял и в довольно сдержанных тонах мы обоюдно извинились. Мы по-прежнему в нормальных отношениях.
И это, чёрт возьми, чудо! В недовольстве я тяжело выдохнула.
Повисло молчание. Я слышала, как с тихим шипением сгорает табак с каждой затяжкой Клода и смотрела на него, стоявшего передо мной, но почему-то так и не покаявшегося в полной мере.
Я отвлеклась на свои мысли, а когда вынырнула из них, увидела у Клода тот же самый опустошённый взгляд, что и на выставке пару недель назад.
Я обернулась.
За моей спиной, метрах в тридцати шли двое мужчин, среди которых был режиссёр снимаемой кинокартины. Второго я не знала, но отчётливо помнила, что именно его лицо я видела на выставке, когда точно так же оборачивалась на толпу через плечо. Удивительное совпадение.
Они не спеша шли по направлению к нам.
С каждым их шагом Клод бледнел и бледнел, и я не успела ничего спросить, как двое уже подошли к нам на расстоянии вытянутой руки.
Клод, хочу познакомить тебя и твою ассистентку с Нилом Уайтри, новым сорежиссёром картины.
Нил, лысый средних лет мужчина, улыбнулся, растянув губы в тонкую линию, однако его взгляд, направленный на Клода, был очень странным, таким, какой кидают друг другу люди, познакомившиеся в каких-то противоречивых обстоятельствах, но не видевшие друг друга уже несколько лет.
Приветствую. Нил протянул руку Клоду.
Клод посмотрел на эту протянутую руку как на нечто очень опасное и радиоактивное, но медленно, заторможенно, вытянул вперёд и свою руку для слабого рукопожатия.
Да, добрый день, произнёс Клод почти безэмоционально.
Тем временем представленный нам сорежиссёр галантно поцеловал мою руку, явно находя меня достаточно интересной.
Приятно познакомиться, сказала я.
Клод, главный режиссёр обратился к нему, напоминая, через пятнадцать минут начинаем.
Клод ничего не ответил, в упор смотря в лицо Нила, и даже ни разу не моргнул. Это было одним из тех его состояний, которое я никогда не могла правильно интерпретировать.
Ладно, ребята, мы пошли к площадке. Не задерживайтесь.
Пару часов я стояла среди съёмочной группы, наблюдая процесс съёмки, и, надо сказать, с Клодом сделалось что-то не так. Он едва был сосредоточен на своих репликах и один эпизод приходилось переснимать несколько раз. Впрочем, в итоге он сделал своё дело как и подобает профессионалу, но для этого ему пришлось действовать сквозь волевое усилие.
В конце съёмочного дня по предварительной договорённости мы вместе отправились в его трейлер. Там Клод ощутил себя более-менее раскованно, расслаблено, и я, решив воспользоваться моментом, спросила:
Почему ты так странно реагируешь на Нила? Вы с ним знакомы?
Прошу тебя, Нора, давай не об этом. Просто посиди со мной немного. Можешь даже остаться. Так будет даже лучше, но, сразу же он обозначил условие, мне нужно курнуть, и я хочу сделать это без нравоучений.
Потому что «так нужно»? спросила я.
Потому что так нужно, да.
Я сидела рядом с ним на кровати и наблюдала за развитием с каждым днём укрепляющейся в нём зависимости и ничего не могла с этим сделать. Мне было горько.
Горько оттого, что Клод налегает на травку, и горько оттого, что я не знала, чем помочь хотя бы потому, что Клод не имел привычки распространяться о причинах своих «пограничных» состояний.
Около десяти минут мы просидели молча.
Ты не хочешь остаться один? запоздало спросила я в ответ на приглашение переждать в его трейлере ночь.
Не знаю. В последнее время я ничего не знаю.
Как это понимать?
Скажем, если ты останешься, мне будет не так одиноко, но с другой стороны одиночество это то, к чему я всегда подсознательно стремлюсь. Парадокс, да?
Ясно, значит, в его голову уже успело ударить, раз он начал философствовать.
Ладно, давай останусь. На кровати вдвоём поместимся?
Тот пожал плечами.
Вполне. Если будем лежать на боку, то уж точно.
На том мы и порешили.
Пока Клод был в душе и смывал с себя грим и пот, я, не раздеваясь, юркнула к стенке и забралась под одеяло. Спустя пару минут ко мне присоединился Клод, высохший и одетый в свободные штаны и футболку. Рукой он потянулся, чтобы выключить ночник, и поудобнее устроился на краю кровати, смотря мне в глаза.
Ещё года два с половиной назад я и думать не могла, что мне придётся лежать в одной постели с Клодом Гарднером. Тогда подобная перспектива казалась недосягаемой и даже абсурдной, однако вместе с тем я могла грезить об этом ночами. И вот теперь я лежала с Клодом на одной кровати, смотрела на его немного сонное лицо и понимала, что не испытывала того подросткового восторга, а испытывала безграничное, тихое и, к сожалению, безответное чувство искренней любви.
Спеть тебе колыбельную? шутливо спросила я.
Просто развернись ко мне спиной, и я обниму тебя, ответил Клод более чем серьёзно. Я просто забыл дома свою огромную подушку, которую постоянно обнимаю во сне.
Что ж, быть подушкой для Клода не так плохо. Я повернулась к нему спиной, и на мой бок тут же легла его тяжёлая рука.
Спокойной ночи, пожелал он.
Мы заснули быстро.
Поутру, признаться, просыпаться было некомфортно из-за затёкшей левой части тела, на которой я лежала, но рука Клода всё ещё покоилась на мне, а это окупало любые неудобства.
Теперь можно выкинуть свою подушку за ненадобностью, чуть позже в шутку сказал проснувшийся Клод. Ты отлично справляешься с её ролью.
Я польщена.
Тут, словно что-то вспомнив, Клод нахмурился.
Ладно, мне пора собираться.
Ты уверен, что у тебя всё в порядке?
Более чем.
Ладно. Потянувшись от души, я встала с кровати. Тогда я пойду.
Увидимся, Нора. Не пропадай.
Поразительно на самом деле, потому что если кто из нас двоих имел привычку пропадать, так это точно не я. Иногда Клод пропадал так надолго, что даже Майк и Генри не знали, где он находился иной раз.
Вообще я много знала про распорядок его дня, но иногда у него бывали свободные от съёмок «окна», которые он проводил либо с нами тремя, либо в полном одиночестве где-нибудь на краю Вселенной. И вот с таким Клодом я мечтала поговорить больше всего с Клодом, который разделяет минуты бытия с самим собой; мне всегда было интересно, о чём он думал в подобные моменты, что его тревожило или, наоборот, радовало, что для него значила жизнь в эти мгновения и что для него значил весь мир. А может, ничего и не значил. Может, для него этот мир всего лишь игра и он в ней великий притворщик, как некогда пел мой любимый Фредди[3]. С другой стороны, притворщики держат своё лицо, свою маску и всегда стараются показать, что они не унывают, в то время как Клод наоборот был склонен к прямому выражению своего того или иного состояния, хоть и не говорил о первопричинах. Я не исключала, что иногда он врал, когда говорил, что всё хорошо, но он и так играет перед камерами слишком часто, чтобы постоянно играть ещё и в жизни на глазах близких людей. На то они и близкие, чтобы не стесняться выражать рядом с ними свои чувства, эмоции
В общем, я в очередной раз запуталась, как путалась всегда, стоило лишь мне пробовать трактовать слова, действия и само поведение Клода. Для меня существовал только один самый важный факт, перечеркивающий всю эту путаницу, то, как сильно я его любила, и этого одного чувства было достаточно, чтобы удовлетвориться своей жизнью. Иногда я понимала фразу «не сотвори себе кумира», ведь если сотворишь, то сосредоточишь свою жизнь исключительно вокруг и для него, и молча будешь довольствоваться простым общением, не смея даже и думать о чём-то большем, словно Он божество, а ты проводящий обряд жрец, если не жертвенный барашек на заклание. Раньше я много могла рассуждать на тему фанатов и кумиров, но когда сама стала фанатом, в голове образовался туман, уничтоживший трезвость ума, хотя я упорно пыталась доказывать себе обратное, тем самым создавая иллюзию персональной независимости от кого-либо и чего-либо.
После разбора полётов произошедшего на площадке небольшого конфликта моя связь с Клодом ненадолго прервалась. Я относилась к этому на удивление спокойно и вместо того чтобы судорожно переживать по поводу целых недель молчания, я занималась своими делами. После выставки нанятые грузчики вернули мои полотна обратно в мою мастерскую и, оказавшись в привычной обстановке, я снова начала творить. Я не могла представить своей жизни без этого. Почему я любила Клода Гарднера? Да за то, что он, сам того не зная, подсказал мне, кто я есть на самом деле. Увлечение Клодом судьбоносное увлечение, и любому, кто спрашивал или ещё спросит меня, что дало мне то, что поверхностно окрестили «фангёрлингом», я могла ответить одно «всё».
Кажется, я уже говорила о том, что в мире тысячи таких же как я людей, нашедших себя через увлечение кем-либо, и что не все являются диванными потребителями. За одно только это многие готовы простить своим кумирам всё, что угодно.
Спустя некоторое время в Интернете появились фотографии с одного светского мероприятия, на котором Клод предстал в очередном своём смелом образе. Как-то в одном из давнишних интервью Клод сказал, что считает одежду олицетворением своего состояния, и, вспомнив это, я весьма огорчилась, потому что сам образ Клода словно отдавал «похмельной» потрёпанностью и кричащим, не вполне осознанным им самим «помогите».
Глава третья
По прошествии времени у меня осталась одна губительная привычка курить. Курить помногу до чувства тошноты. После всего случившегося в этом было для меня некое наказание.
Мы стояли с Майком и Генри около здания суда и молча дымили. Мимо нас прошёл адвокат Клода, держащий на подставке два стакана кофе. В одном из них определённо точно был американо без сахара, уж предпочтения Клода я знала наизусть.
При взгляде на адвоката во мне просыпались смешанные чувства: стыд, вина и прочие неприятные ощущения. Была и другая эмоциональная «смесь», под влиянием которой я выступала в суде, и именно она не позволила мне продолжать потворствовать тому, что происходило на протяжении долгих месяцев до этого. Это было чувство, какое обычно возникает у человека, стоящего у истока правосудия и своим словом способного творить это самое правосудие. Правосудие то, за что я цеплялась в последнее время так отчаянно. Это слово подразумевало справедливость и необходимость поступать по соображениям совести.
Кто из нас последний с ним разговаривал? бесцветно спросил Майк.
Я таким же загробным тоном ответила:
А есть какая-то разница? Из него всё равно слова не вытащишь.
Но хоть что-то он говорил, вспомнил Генри свою последнюю с Клодом встречу в специальной переговорной. Спросил, как у нас идут дела.
Это логично, ведь про себя говорить он не особо желает, с деланным равнодушием высказалась я.
Меня не смущало, что мы с ребятами находились по разные стороны. Мотив у всех троих один во благо.
Только буква закона и наказание способны даровать человеку искупление. Так считала лично я. Майк и Генри думали несколько иначе, но это не мешало нам стоять и разговаривать обо всём этом.
Как её родители? спросила я.
Судя по их речи за трибуной, они настроены крайне агрессивно, сказал Генри.
Ещё бы. А что ещё они могут сделать?
Чудесно, что ты понимаешь их, Нора, Майк потушил сигарету об урну и выкинул её, но Клоду бы не помешало, если бы кто-то понял и его.
Я слишком долго пыталась его понять и оправдывать его перед самой собой.
Многие со стороны могли подумать, что я холодна к Клоду и даже ненавижу его. Горько. Очень горько, что никто не знал, как сильно я его любила даже сейчас. И это не та глупая любовь, когда бабочки в животе и радостные взвизги от одной только встречи, и уж тем более не любовь сумасшедшая и абсурдная, которой страдали двинутые на голову поклонницы Теда Банди[4], а любовь самая незавидная и давно потерявшая свою романтическую суть. Пожалуй, это была любовь-привязанность (не путать с привычкой), а она в тысячу крат сильнее обычной любви, потому что быть намертво привязанным к человеку означает отказаться от притязания на него и продолжать любить не как вторую половинку, а просто как человека очень родного, и вот в этом «просто» таилась вся мощь чувства.
Скоро пора было возвращаться в зал. Оказалось непривычно видеть Клода в строгом чёрном костюме. Он давно перестал носить что-то эпатажное и яркое и максимум ограничивался драными джинсами и кофтами с горлом. Увидев его в зале в очередной раз, я начала вспоминать.
* * *
Мода явление, как правило, непостоянное. Раньше она гордо шагала по земле с одной целью одеть человека со вкусом и с удобством. В нынешнее время мода превратилась в какой-то цирк, целью которого было продемонстрировать всю фантазию того или иного модельера. Проще говоря, мода перестала иметь практический характер и стала искусством из-за очень сложных и нередко абсурдных форм одежды. Я не осуждала никакие модельные дома и даже сама являлась большой поклонницей творчества (а это иначе никак не назовёшь) Айрис Ван Херпен[5]. Просто я не понимала, зачем звёзды рядятся в этот эпатаж как безмозглые куклы. Казалось бы, кто в здравом уме будет носить, например, три узких полоски ткани, едва прикрывающие всё самое интимное? Но такие личности были. Возможно, они больше не знали, как привлечь к себе внимание, а возможно что большая редкость имели намерение что-то сказать своим образом этому миру. Безусловно, существовал и коммерческий фактор это сотрудничество между звездой и модельным домом. Словом, феномен экстравагантных одежд объясним в целом, но не в частности, если брать каждую публичную личность по отдельности, потому что публичные личности не отчитываются перед фанатами, почему они выбрали тот или иной образ. Они просто одеваются, как им вздумается, а те смотрят на них, как пастор на Священное Писание.
Вопросом моды я начала задаваться где-то в двадцать один год. Тогда Клод уже вовсю расхаживал в женской или унисекс одежде, и я была с ним солидарна только потому, что одевался и красился он грамотно, со знанием дела. Его стилем не занимался никакой стилист, Клод сам был подкован в данном вопросе и всегда правильно и гармонично сочетал элементы гардероба. До определённого момента.
В процессе продакшна Клод вёл себя странно. Мы с Майком и Генри пару раз посещали съёмочную площадку и видели, как Клод играет и как он ведёт себя по уже ту сторону камер. Он был напряжён физически и морально, постоянно оглядывался, опасливо искал кого-то взглядом, а когда не находил, на пару мгновений расслаблялся, и вот тогда он более-менее напоминал нашего старого доброго Клода.
Когда у вас конец съёмок? Мы давно не давали концерты, сказал Генри.
Клод покрепче затянулся.
Конец через месяц. Потом постпродакшн. После этого я весь ваш. Кстати, вспомнил он, мне звонил один журналист, и он хочет взять у нас интервью. Вместе. Нора, ты тоже можешь присутствовать.
Я удивилась.
Причём тут я?
Клод улыбнулся.
А то ты не знаешь.
Нет, не знаю.
Ты важная частичка нашей импровизированной семьи, заметил мне он. И я уверен, тебе будет что сказать.
К нам подбежал парень-ассистент.
Клод, Нил хочет тебя видеть.
Клод как-то нехорошо напрягся.
Зачем?
Не знаю, пожал паренёк плечами. Моё дело донести до тебя информацию.
Благодушное настроение Клода моментально улетучилось. Напоследок он затянулся сигаретой так глубоко, словно желал прожечь себе лёгкие едким дымом, и остервенело потушил её об урну.
Всё нормально? спросил Майк.
Клод налепил улыбку.
Пре-кра-сно. Просто замечательно. Ладно, мне пора.