Позволишь войти?
После чего (словно бы припомнив, каким в прошлый раз уже было ее восшествие) она чудом прошла меж имен Илии Дона Кехана, в то время как Идальго не замечал, что продолжает стоять одной ногой на земле, а другой на небе Поэтому он стал говорить слова и задавать вопросы:
Как ты здесь оказалась? Ко мне в пригород сейчас никак не добраться.
Она не ответила. Стоя на одной ноге, он продолжал лепетать:
Перерыв в расписании электропоездов.
Ты нелеп и прекрасен, сказала она.
Жанна из деревушки Домреми. Спасительница своего государства и своего народа.
Она как не слышала. Показалось её слова «нелеп и прекрасен» оказались столь долгими и громкими, что заглушали в ней тонкость его «подмены» спасения государства и народа; она не хотела жертвовать своим счастьем для спасения абстрактного «народа» нам тогда почти объяснили, что народ наш нелеп и не прекрасен.
Она, разумеется, не полагала своё решение глобальным. Но её целеполагание не имело значения. Он решил и не заметил, что (на деле) она признавалась в своей зависимости от него.
Я сорвалась с работы, сказала она. Взяла попутку. Заплатила сто тысяч (тогда еще не аннулировали нули) казенных денег (она была мелким чиновником, но суммами располагала), теперь ты мой должник.
Она имела в виду, что ради него пошла на должностное преступление!
Ещё она имела в виду, что он как бы (и куда бы) ни собирается всё это напрасно, и из пригорода Санкт-Ленинграда (а не только из Первонепристойной) никакой выдачи нет, ведь давно сказано: оставь надежду всяк, обретший Божье Царство.
Она говорила (чистой Воды) правду; но он все еще продолжал и продолжал стоять на одной ноге! До тех самых пор, пока это не стало совсем уж невозможно Кар-р!
Она говорила чистой Воды правду; но совсем не о том.
Поэтому Илия Дон Кехана (наконец-то) встал на обе ноги и не стал говорить женщине, что железнодорожный перерыв заканчивается через пятнадцать минут, и что поезда вот-вот появятся, и что времени у него ровно столько, чтобы добежать до станции Ведь вообще не затем говорят (что-либо), чтобы все было досказано!
Что-то толкнуло меня, я сорвалась с работы, взяла частника и примчалась к тебе, сказала она очень нужные и очень бесполезные слова, после которых пришла пора неизбежных слов, беспощадность которых она не понимала:
Встань на обе ноги! сказала она, не обернувшись.
Он неслышно хмыкнул. Она (не оборачиваясь) догадалась:
Впрочем, ты уже встал! Теперь сними свой нелепый ботинок, проводи меня в гостиную, и опять и опять мы будем говорить все то, о чем не договорили вчера, так она предложила ему определиться с какой-нибудь из опор (на небо и землю); а ведь он определился, раздвоившись (лукавый, двуликий, трусоватый так он о себе думал) Кар-р!
А ведь он (всего лишь) прочно встал на ноги и молча изменил реальность, и у него получилось; но она так и не увидела его уже без «влюблённого в неё» сердца в его груди. Теперь он был за спиной своего сердца: его сердце (в её плаще) словно бы заслоняло его своей бьющейся грудью, и она не могла ничего с ним поделать.
И лишь когда он убедился, что так все и есть, он сказал слова, которых она уже не услышала:
Мне надо торопиться!
Потом он эти слова повторил уже для них двоих; разве что повторил ещё более молча (и уже намного больнее, нежели просто молча) и ещё более беспокойно:
Поторопитесь, мне надо как можно скорей вас оставить.
Но она опять услышала совсем другое уже «прошлое», произнесенное с «прошлым» благоговением:
Я буду называть тебя Домреми!
Хорошо, называй, мне нравятся твои именования, она не понимала, что говорила, но слово произнесла очень точное. И вот только тогда ещё больнее и еще молчаливей (а было ли это возможно?) его сердце окрепло меж ними; но она уже не помнила, как отвернулась и сбросила на сердце изящный плащ.
Как создала себе идеальную любовь.
Ведь её плащ ещё только опускался на сердце, но уже принимал все его биения, становился именно таким обликом Идальго, какой был жизненно необходим его любимой. Таким образом все уладилось: женщина получила любовника и собеседника! А мужчина выпутался из выбора обуви и остался как есть один: нагим и легконогим.
Если раньше мне (стороннему автору этой истории) показалось (или могло бы показаться), что Илия Дон Кехана был способен отправиться в путь только лишь в чьей-либо обуви или в чьем-либо облике искусственного лица (например, безумного римского императора), то теперь и мне была явлена очевидность: Илия Дон Кехана должен пере-ступать только нагой душой.
Что он и сделал: босиком бросился к двери!
Бросился как бросаются из окна, но уже безо всякой без оглядки на женщину и ее любовника (другого Идальго, то есть своего сердца в её плаще), причём уже через пять минут он оказался на железнодорожной платформе и немедленно был подобран (окончательно забран с земли) подскочившей электричкой.
Которая унесла его в Санкт-Ленинград за сестерциями, потребными на экспедицию в кровавую и лживую Москву образца девяносто третьего года; то есть в Первонепристойную столицу всего моего мироздания Кар-р!
Сколько у нас у всех есть образцов (о'бразов или даже образо'в) кровавой и лживой Москвы? Нет ответа!
А сколько у нас у всех наших любимых женщин? Нет ответа!
Но с женщиной по имени Домреми (другой, но почти такой же, как Жанна Санкт-Ленинградская) мы ещё встретимся, причём произойдет это либо в удивительный день майских беспорядков две тысячи двенадцатого года (или августовских девяносто первого, или октябрьских девяносто третьего), имевших место произойти все там же, в Первонепристойной столице
Либо просто встретимся если я захочу подставить своё сердце под её плащик (халатик, тунику, сари, кимоно или даже чадру); согласитесь: «И море, и Гомер всё движется любовью.» ведь даже для того, чтобы мой пророк отправился исполнять поручение Старика (кар-р!), ему пришлось сбежать от женщины частью своей неделимой сути.
А когда эта встреча произойдёт? А вот явит ли уже себя Илия дон Кехана в полной силе версификатора мира? А вот будет это явление несколько раньшим или несколько позжим всего вышеописанного?
Не суть важно, ведь времени не существует. А что же тогда существует в мире?
Только разговор на равных никак иначе. Всего прочего нет вовсе.
Ведь как одна Стихия не может быть без других Стихий, так и один человек не может стать её воплощением без помощи других ипостасей Стихии. Их немного: человеческие воплощения Воздуха, Земли, Воды и Огня, если их принимать без визуальных спецэфектов, оказываются весьма хрупкими и недолговечными.
Только время (или Время тоже Стихия, кровосмешенная с прочими и кромешная?) показывает функциональность каждого отдельного человека (да и был ли это человек?); только реакция среды (не только Воды, но и прочих) показывает истинный масштаб того ничтожного атома, затерянного в бездне прочих корпускул.
Только разговор на равных делает этот «атом» (ординарную особь из homo sum) частью того «себя самого», который наивозможен. Поэтому пока Идальго (причем босиком, чего никто из встречных не замечает; причем совершенно не обмораживая ступней) пере-бирается из пригорода Царства Божьего в город-герой Москву.
А пока он перебирается, я расскажу о таком общении. Я расскажу о первой встрече Стихии Воды с другими Стихиями.