Слава Богу, он понимал ущербность смутных чувств. Истина хоть и анонимна, но сразу становится ясна всем. Смутные чувства авторитарны у них есть автор, и (чаще всего) это не Бог. Единственная иллюзия, которую он не хотел в себе истребить это желание рассказать (причем искренними словами русского языка) о невиданной гармонии своей наивозможной жизни!
Рассказать о своей невидимой жизни и о своей несуществующей смерти. Вместе с тем он понимал, что на Сорочинской ярмарке такого товара избыток; более того, сам этот товар становится оружием, направленным в сердце его покупателю! И всё же ему было мало самому по себе жить в Божьем Царстве (даже если всего лишь в пригороде).
Во всей своей гармонии, во всем своем ритме и в каждом своем слове, он хотел бы всему миру рассказать о настоящей жизни, дабы заслушалась жизнь и изменила себя вместе с собой изменяя и его, уводя его из не-деяния, дабы слово его стало делом; ему не доставало лишь внешнего импульса, который бы повелел ему (аки Лазарю) выйти.
Кар-р! прокричала пролетевшая мимо его окна ворона, вестница несуществующей смерти (и запредельной жизни).
Причём не просто так прокричала! Она предъявила свой вопль как некую черту разделения. Мир наивозможный оказывался отделён от мира невозможного (в котором жить нельзя, ибо это шеол (реальный ад без волшебства); но и тот, и другой мир мы почти не видим (ибо видим сквозь прорези масок); итак: Кар-р!
Этот вопль не разделял миры, но давал пройти из одного мира в другой. Причем именно с заглавной буквицы: Кар-р!
Именно сейчас, когда в «личном мире» Илии Дона Кехана еще не было у него никакой «личной смерти» (то есть подмены одной маски на другую), именно горластая ворона напомнила ему о «чужой смерти» давая ясно понять: одна смерть всегда от другой смерти отдельна, даже если их якобы и вовсе нет!
Вот и у Илии Дона Кехана ничего нет, кроме его души и мира в его душе, и (видимых и невидимых) миров вокруг, которые друг от друга едва ли настолько отдельны, чтобы бестелесный вороний вопль не оказался им Чёртовым (суворовским) мостом? Реальных перил у моста нет, есть только Кар-р!
Впрочем не всё столь однозначно: была, например, эта повсеместная средняя школа. Был, например, наглядный изгиб птолемеева плоского глобуса, прямиком в эту школу ведущий. Наконец, были все эти сотни тысяч «раздавленных вишен» по окраинам его рухнувшей империи. Если некоторых из них счесть положившими душу за други своя реальность их станет более крепкой, нежели все крепости щеола.
Пока что Илия Дон Кехана ничего не был им (положившим душу) должен! Но он обязательно станет им должен.
Кар-р!
Просто-напросто потому, что слишком вольготно жил взаймы (кто любит Ремарка, поймёт) у «своей» части иного мира. Такого мира, которого нигде не было, но который мог бы быть (поэтому должен быть), поэтому о наивозможном долге перед собой беспощадно напоминал и шатким полётом вороны, и громким Кар-р!
Илии Дону Кехана напоминали о том счастье, которого (по настоящему) у него никогда не было.
Напомнили, что он только часть своего с-частья, и ему пора подумать об ис-целении. Ведь что такое быть в долу? Весь мир долговая тюрьма и (вместе с тем) очень долгое дело: соблюдать своё тело, дабы не подвело в исполнении долга; ведь что такое быть в долгу? Постоянно себя с этим долгом соотносить (постоянно не в свою пользу).
Сказать, что именно сейчас он и почувствовал себя в долговой тюрьме перед своей частью иного мира никак нельзя: иначе откуда все эти долгие годы подготовки и осознания?
Кар-р! Вороний вопль не словно бы, а на самом деле отделял друг от друга реальности, лишь невидимо меж собой различимые; итак: первый долг! Моему Идальго должно было переставать вечно пребывать словно бы замертво (за мертвого) перед окном, и он перестал.
Каждый человек пребывает замертво перед окном в своё бессмертие. Каждый человек есть пророк (готовый сказать: Бог жив!); а сейчас всего-то и понадобилось пророку, чтобы стать пророком: разлапистый вороний полет: когда б мы знали, из какого сора нам расцветают новые миры Кар-р!
Хорош вороний полет в морозном воздухе! Хороши крылья птицы, словно бы инеем подернутые! Хорош был бы и осенний проем, перед которым всю свою жизнь провел мой гордый своим одиночеством Идальго: за его стеклом было и разреженно, и даже космически за окном был легкий морозец Русь, ты вся поцелуй на морозе! Ты вся как губами к железу, и без крови не оторвать собственного произнесения.
Ты как осенний проем в другую жизнь. Потому как осеняет (освещает, просветляет, истончает перед уходом в настоящее); впрочем, то вещественно грубоватое и по осеннему истончаемое место, в котором какое-то время проживал Илия Дон Кехана перед тем, как выйти в мир и стать Идальго (человеком чести и долга), носит гордое прозвище Бернгардовка.
Железнодорожная платформа Бернгардовка. Очень русское, по петровским (кровавым и космическим) временам, имя.
Что в имени тебе своем? Имя собственно-нарицательное как определение собственной само-идентичности: хочешь ли ты раствориться в огромном и правильном мире, или ты хочешь произносить себя посредством той маленькой родинки, что всегда у тебя на губе? Которая и есть твоя исконная (и искомая) родина.
Вестимо, и во времена петровы человеку приходилось определять собственную идентичность.
Вестимо, любой человек сам решает, раствориться ему, стать целым и потерять свою часть, или сберечь свое с-частье, свою идентичность: хотя человек и есть прежде всего гомункул культуры, над которой возможна душа сама эта возможность наличия у человека души уже делает человека некоей мерой изменения!
Дает возможность прилагать самого себя (свою меру) к возможным (виртуальным, стихотворным) версификациям видимого.
Точно так, как посреди наших Темных веков невидимый (теперь уже прошлый) литературный негр Илия Дон Кехана прилагает к общедоступным буквицам некую крошечную толику необъятной (и потому недоступной) тоски по настоящей идентичности. Точно так, как потом он ставит эти буквицы рядом друг с другом, дабы они (уже над собою) составились в смысл, способный продолжаться многожды дальше себя в невидимое.
Так же, как он накладывал свою скоморошью маску на чужие книги: вдыхая в них душу живую.
Тогда «нарисованные» этими книгами глазки будут более зорки. Ведь эти книги обязательно станут бестселлерами и всем отведут (аки бесы) глаза туда, где возможно душам дышать: ведь миру должно (а как иначе в нашем шеоле?) одушевляться! Иначе никакого мира не будет вовсе.
Ведь даже наша несусветная тоска по настоящему (ещё неопределимая и неоформленная) все равно жаждет определиться: стать наполнена смыслом и действием! Вот так и собрался мой человек Воды сбежать из Санкт-Ленинграда в Москву глупость, конечно, невиданная! Ведь даже сейчас, пока он всего лишь из окна своего Божьего Царства выглянул, а уже стало ясно: ничего нового он не увидел да и не мог увидеть.
Не надо ехать на край света, чтобы убедиться, что и там небо синее. (Гёте)
Не надо ехать в Москву, чтобы там увидать Сорочинскую ярмарку, если она здесь и везде.
Всего-то и увидел мой Илия Дон Кехана, что среднеобразовательную школу. Всего-то и услышал (благо, было недалеко), как прямо перед ней препо-даватель культуры телодвижений понукает своих безразличных учеников. Словно бы и самого Илию Дона Кехана понукает, демон-стрируя: Первопрестольная потребует совсем другой внешности телодвижений!
И одушевления этой внешности потребует под стать себе демонического и стихийного.
Итак: стайка легконогих подростков «взмывала над самими собой» немного вразнобой: «физически и культурно» подпрыгивая и почти в один голос хихикая! Непосредственно формируя свое коллективное сознание посредством полуосознанных и полуодушевленных телодвижений, то есть: в беге! В приседании! В прыжках!
Гармония мира словно бы днем с огнем искала и не находила подходящего (прямо к нам переступающего своими реинкарнациями) человека, способного непосредственно слышать музыку небесных сфер (вдыхать душу свою в ритме, слове, гармонии), словно бы следуя за музыкой следом! Слыша ее и размышляя о ней, и лишь потом механически (уже много-много упростив) ее исполняя.
То есть опять-таки: словно бы в беге, приседании и прыжках!
А ведь гармония мира (доселе) никак не на-ходила подходящего человека просто потому, что ей никуда (и незачем) было идти, ведь такой человек у нее уже есть! Ведь мой Идальго уже сам по себе является человеком Воды: наполняя живой Водой составленные им сущности, он ведает и о мертвой Воде (скрепляющей и делающей целым все разобщенное).
Если до сих пор он только и делал, что лишь сам по себе выживал в коллективном видимом, то теперь под глобальной угрозой оказалось его невидимое, его малое Божье Царство, его Санкт-Ленинград, в пригороде которого он всего лишь выглянул из окна в тот момент времени, когда времени уже ни у кого не осталось.
Об этом и история. В которой нам всем выживать стало не-где и не-когда.
Меж тем на просторах его родины связь времен опять(!) была прервана. Причем как гром средь ясного неба (как будто у нас с вами когда-либо бывали непрерывные времена). Но на этот раз настало очень опасное «опять»: на этот раз уже не столько коллективное сознание заинтересовало тех сверхнелюдей, что пробовали им управлять, сколько коллективное бессознательное.
Случилось то, что случилось.
Повсеместно (по всему миру людей) сами люди начали пробовать управлять тем невыразимым, что правит всем миром людей и стали казаться себе богами, демонами или Стихиями. А ведь на деле нет вовсе никаких сверхнелюдей (бесов или богов deus ex «из чего-либо») есть лишь человеческие существа в лишённом волшебства шеоле (иудейском аиде), таковыми себя полагающие! Более того, полагающие такие манипуляции достаточно простыми.
Повсеместно сами собой становились понятны слова:
Если видишь чужими глазами,
То и любишь чужой любовью!
Я к тебе прихожу небесами,
Как подходит волна к изголовью
Как идет скакунов поголовье,
Устремляя зрачок вожака:
Наше зрение за века
Научилось любить любовью -
Не такой, какой слышат уши,
А такой, какой видят душу
Казалось бы, мы действительно научались видеть душу слов, но гомункулам культуры вольно или невольно навязывается взгляд, что для живых и пристрастных людей silentium (невыразимое) является недостижим, что silentium есть безжизненная и сухая пустыня! Причем с точки зрения линейной логики это является чистейшей Воды правдой.
Причем эта несомненная правда была погибелью для идентичности жителей шестой части суши плоского птолемеева глобуса. Но что за дело литературному негру с его возделанной плантацией до сухой пустыни?
Литературный негр (вполне невидимый посреди Темных веков) вполне был доволен своей невидимостью, ведь его тёплый мир (его личного Божьего Царства) везде был бы с ним. А вот государство Илии Дона Кехана, лишенное собственной жизни в невидимом, оказывалось обречено задохнуться без влаги, если нет в нём людей Воды и Воздуха!
Или не устоять на поверхности, не опершись о людей Земли. Или ослепнуть (даже) в иллюзиях, не найдя людей Огня.
И вот уже в своей Бернгардовке (очень русское, по петровским временам, наименование) мой Илия Дон Кехана стоит перед окном в «европы», и вместе с ним вся его Русь (не какая есть, а какая могла быть) прикипает (Русь, ты вся поцелуй на морозе) губами к стеклу аки к студеному железу, чтобы без боли и крови их уже не отнять И от губ уже не отнять запределья.
Ибо в любых поцелуях,
Помимо плоти единой,
Есть поцелуй Иуды
И есть поцелуй Сына
Тот самый поцелуй. Того самого Сына. Готового весь мир ис-целить: либо дать ему перестать быть миром маленьких божиков, либо всему этому (такому маленькому миру) изменить, коли он предпочтет перекинуться в мир якобы больший. В любом случае такой поцелуй есть несомненная МИРОВАЯ КАТАСТРОФА ЛИНЕЙНОЙ ЛОГИКИ И сию катастрофу ознаменовал самый обычный хриплый вопль!
Кар-р! донеслось от самой обычной (хотя очень красивой и размашистой) вороны, пролетевшей мимо окна моего Идальго: как впоследствии оказалось, у птицы в нашей истории тоже отыщется свой интерес, но здесь и сейчас она (а еще точнее не сама она, а лишь ее вопль) исполняла роль провозвестницы.
Кар-р!
Ведь зачем нам вся птица? Совершенно незачем поэтому: нам с вами предстояло еще одно наглядное разделение! На этот раз делить предстояло птицу: ее полет (разлапистый и размашистый) станет сам по себе, а её отдельный вопль (громкий и хриплый) возьмется нас преследовать и словно бы окажется этим самым все разъясняющим и это самое «все» разделяющим «Кар-р».
Итак, птица улетела, а ее отдельный вопль у окна задержался.
Кар-р!
Вся видимая нам в окно заиндевелая поверхность земли очень медленно и с очень легким наклоном разделилась на свое изменение (моим будущим моего прошлого) и на свое оставление (причем птолемеевый глобус не остановил обращения) в самом себе настоящего.
Итак, земля начиналась-начиналась-начиналась асфальтом перед его домом, переходила в газон и далее к заснеженному грунту спортивной площадки и далее-далее-далее: прямиком к тому, что видит око, да зуб неймет!
То есть к равнодушному преподавателю физической культуры! То есть прямиком к зрачку вожака, готовому всех без разбора повести к телесному прогрессу (никакого отношения не имеющему к жизни твоей души) Поэтому так равнодушен наш взгляд! Мы смотрим на те самые едва одушевлённые вещи, которые справедливо попрекают нас нашим же высокомерием.
Не мерьте себя высоко, отмерьте себя видимо, говорят нам какие-нибудь «они».
И они совершенно правы, а мы совершенно не правы: такова высокая мера неправоты.
Ибо в любых исцелениях
Есть проявление целого и на части дробление!
Есть и явление гения,
Есть и явление урода
Как перемены лица,
И перемены погоды, которыми не испугаешь!
Но когда ты природу меняешь
(но при этом не изменяешь собственной тишине)
И тихонечко говоришь этим дождем в окне:
Ты природу меняешь во мне на совсем другую природу
Изменяя природе, мы начинаем быть, а не казаться, мы начинаем во тьме наших веков различать: доселе мы были безразличны (не из кого было различать), были искусственны и продажны. Впрочем, таковыми мы и останемся, разве что за нами придет наше время, и мы просто останемся, а не исчезнем.
И не обязательно все начнется с вороньего вопля
Кар-р! крикнула великолепная ворона (птица жирная и сильная), пролетая-пролетая-пролетая мимо окна и (в конце-концов) улетев неведомо куда: к чему множить сущности? Человеческая жизнь (даже без своей трансцендентности) есть бесконечное добавление к достаточному.
Не исчезните ли вы сами, если к вашей душе постоянно не добавлять и добавлять вашу плоть и ваши желания плоти?
Нет ответа!
Что есть любовь? Не знаю. Сон во сне.
Чеширская улыбка на земле
Вдруг улыбнулась, и земля исчезла!
Точно так, как здесь и сейчас из нашего с вами окоёма исчезла птица, оставив только свой вопль произошло это разделение очень просто: раззявив свой черный рот и покосившись черной бусиной глаза, ворона словно бы улыбнулась, предвещая Что предвещая? Очень простую вещь: желание быть и остаться!
Я хочу, чтобы моя Россия была, чтобы ее люди жили жизнью живой и говорили на русском языке, а не на исчезающем диалекте восточных славян я так хочу! Причем просто потому, что я этого хочу тем самым хотением, для которого нет оснований больших, нежели моя воля к власти над моим миром, моей жизнью и моей смертью, которая невозможна (просто потому, что я ее не хочу).