Причем не по щучьему велению, а по моему хотению.
Кроме этого пришло время (окончательно, а не полунамёком) дать изменившемуся герою простое, а не составное, имя. Которое имя было у него всегда, но со мной оно станет заглавным: прежде он носил титул странствующего рыцаря (идальго) лишь с маленькой буквы (причем как добавление к Илии Дону Кехана), а теперь оно станет звучать как Идальго.
Начнёт означать: и-даль, и-высь, и-ширь.
Но к чему все эти подробности имени? А к тому, что именование и есть то самое мироформирование, за которым нам предстоит наблюдать всю нашу жизнь.
Которому я отдаю свою жизнь.
Дальше больше: отныне невидимый крик черной птицы тоже перестанет быть и прозываться карканьем! Отныне мы его будем звать Кар-ром, а вот как он будет выглядеть, мы с вами узнаем лишь к завершению моей истории мира.
Кар-р! невидимо прокричала жирная ворона, и таким образом (пока что безо всякого человекообраза или словообразования) на ткани моей истории обозначился некий изгиб: если сложить ткань и совместить времена и нравы самых разных (её составляющих) нитей, тогда дальнее совместится с ближним.
Тогда мы из дальних станем близки(ми); станем сердцевиной мировой гаммы (до-ре-ми-фа-соль-ля-си). Ведь если сложить составляющие имени мира, то из одной его части звучания можно перебраться совершенно в другое его счастье; так и составляются Божьи Царства и так они одушевляют наши телодвижения: произнесением нового имени старому миру:
Кар-р!
Именно так (по имени и никак иначе!) возможно переводить с языка плоти на язык духа. Именно так (по имени и никак иначе!) возможно возвращаться обратно. Но в волшебных сказках (не только «Тысячи и одной ночи», но и гораздо нам близких) для этой цели служат атрибуты и посредники как то: кроличьи норы и зазеркальные образы, а так же черные коты и мудрые вороны!
Ворона, явившаяся и сразу сгинувшая, была мудра, оставив вместо себя лишь свой вопль.
Сама она (как и я) предпочла остаться в пригороде истории: кто знает, куда нас с вами заведет дорога перемен? А с бесплотного вопля в любом случае взятки гладки (так, во всяком случае, полагала ворона и очень ошибалась!); впрочем, давно пора перевести это ее карканье в членораздельную (как телодвижения подростков перед школой) человеческую речь.
Итак, вороний вопль, расставшись с породившей его птицей, обратился непосредственно к Илии дону Кехана:
Любезный мой Идальго! птичий вопль с самого начала подтвердил новый статус моего героя, давая понять, что речь с пророком может вестись только по существу, поэтому вопль сразу взял быка за рога (и не удержался при этом от симпатичной аллюзии. Я ведь вам послан по дельцу.
Илия его (вопль) услышал и сразу же весь обратился во внимание (и пренебрёг тем, что Азазелло был отправлен королеве Марго, а сам он (скорей всего) Мастер; более того тот факт, что чеширские губы изъяснялись на чистейшем наречии англосаксов, а названного языка мой (в невежестве мне подобный) герой не знал вовсе, даже меня ничуть не смущает.
И вот что он (а вместе с ним и я) понял:
Я принес вам пренеприятное известие. Старик (здесь симпатическая фамильярность прямо-таки выпрыгнула из невидимых губ) велел мне вам передать, что ему опять понадобился самонадеянный рифмоплет.
Идальго не удивился. Но отвечать не стал. Тогда вороньи губы продолжили дозволенные речи:
! нецензурно (или не нормативно) выругался вороний вопль; точнее, мог бы выругаться буде в нынешнем упоминании половой физиологии хоть какой-то древний заклинательный смысл; но смысла не было!
Вороний вопль всего лишь хотел бы продемонстрировать власть на реальностью. Хотя помянутой властью не обладал, являясь только посредником.
Но невозмутимость Идальго его покоробила, и это выразилось в неоформленной брани: он словно бы покарябал когтем по стеклу! Оконное стекло, отделявшее чеширскую улыбку вороньих губ от адресата, которому была назначена весть, сразу же покрылось легкой изморозью. Но брань была ни при чем.
Это от фамильярности слова «Старик» из губ вороны действительно повеяло серьезной стужей. Увидев последствия, Кар-р опамятовался и немедленно продолжил свою речь другой неоформленной вестью:
! а вот это уже не было заклинательной руганью и явилось более прикладным, напомнив о приворотном зелье (средстве получения утех).
! повторила, ворона, прекрасно понимая смысл эпитета (и то, что он никакого отношения не имеет к предмету любовного вожделения Идальго. И только оконное стекло (как камертон души всего жилища) воздушно зазвучало легчайшим эхом далеких женских шагов.
Шаги были далеки и неслышны, но они явно не блазнились! Они становились всё ближе. Настолько, что Илия Дон Кехана почти их услышал.
Впрочем, именно ему они и должны были прозвучать.
Кар-р! крикнул вестник, на этот раз вслух: демонстративно отвлекая от звука шагов (и намеренно не отвлеча); впрочем, никакого значения притворной неудаче своей не придав: шаги близились, и их все равно было не избежать! Поэтому вороний вопль лишь продолжил:
Старику действительно понадобился версификатор, причем исключительно самонадеянный и всё ещё полагающий, что он не какой-нибудь присвоитель чужого, жалкий плагиатор тех сущностей, что и без него сущи. Вы ведь именно таковы, я не ошибся?
Да. А иначе?
Кар-р (почти тепло) усмехнулся:
Можно иначе. Можно осознанно сущности множить. Сослаться, что чужих истин не бывает. Или что истина анонимна. А вы ещё несмышленыш, но о вас стало уже известно, вестник невидимо (и от этого еще более многозначительно) бросил на Илию острый (как вороний клюв) взгляд.
Так он продемонстрировал альтернативу своему дружелюбию.
Идальго (как мастер ристаний) проигнорировал этот пустой укол. Тогда вороний вопль ещё потеплел и даже несколько (намного опережая близящиеся шаги) загорячился:
Старик нуждается в вас. Он жалеет вас, желает немного поправить и исцелить.
Илия (как мастер ристаний) опять дал понять, что не задет Что снисходительное слово «жалеет» (совсем не воронье, скорей, пчелиное) показалось ему здесь уместным: ему хорошо подходили место и время тогдашней гражданской войны умов. Так же Илия дал понять, что волшебные слова «исцелить и поправить» сродни пожеланию: иди за мной, и я сделаю тебя ловцом человеков.
Что сильно способствовало самонадеянности рифмоплёта. Впрочем, даже тепло применённого приворотного зелья не побороло изморози на стекле (чуть ранее явленной, но гораздо более изначальной).
Тогда вороний вопль тоже решил явить непреклонность. Он показал свои улетевшие (но никуда, коли понадобятся, не девшиеся) коготки, опять прокарябав голосом:
Как вы думаете, в чем заключена нужда?
«Ж-ж-ж-с-с» провелось по стеклу, соскребая тонкую наледь. Но ответа ответа гордый Кар-р не дождался и продолжил уже вполне обычно:
Действительно, что есть исцеление? Целостность? Цель? Это всё так прекрасно, но на деле сродни обучению плаванию: вас (такого теплого) прямо сейчас выкинут за окно и на холод. Право слово, как сладкого ди Каприо с его титанической любовью, и вы тоже заледенеете.
Провозвестник забыл, что говорит о плавании с человеком Воды Кар-р!
Илия Дон Кехана (который о себе знал), который сразу же был заинтригован смыслом слов «Старик»; который сам собой (без внешних посылов) собирался сбежать из Петербурга в Москву, при этой шутовской демонстрации коготков (давным-давно за пределы окна улетевших) негаданно почувствовал себя словно бы взятым за шиворот.
Словно бы невидимыми пальцами! Которыми его были готовы повлечь. Туда же, кстати, куда он собирался (из глупости) сбежать. И ещё более стали слышны далекие женские шаги. Собиралась ли судьба его останавливать?
Вряд ли. Скорей, собиралась одушевить. Если счесть, что Вечная Женственность есть душа души Логоса. А шага становились совсем уж слышны. Точно так, как бормотание версификатора (рифмоплёта) становится более слышимо, когда лист бумаги на столе остывает (перефраз из поэта Геннадия Григорьева).
А шага уже почти что настали (явив себя, как и Кар-р, почти во плоти)! Настолько, что вороний вопль за окном выжидательно приумолк. Настолько, что сквозь запотевшее стекло (явно от перепадов внешнего и внутреннего настроений) принялся на Идальго взглядывать.
Как сквозь бериевское пенсне, причём с добрым ленинским прищуром; Кар-р! Молчаливый взгляд вороньего вопля выглядел белым, пушистым и не опасным Совсем как алмазный иней на сухом стебле травы: казалось, этим воровским алмазом тоже можно резать стекло, после чего лезть прямо в душу; Кар-р!
Но сейчас в душу Илии сплетали свою тропку женские ножки. Не требовалось резать стёкла у «окон» в европы, америки или азии всё и так было здесь; Кар-р!
Слышит ли Идальго звук волшебных шагов? Пустой вопрос! Даже если не слышит «видимо», то «невидимо» его (человека Воды) они всё более наполняли собой (хотя, казалось бы, должно наоборот) и могли совсем переполнить.
Кар-р!
Листы мироздания совместились: одно «видимое» как бы осталось на месте, но к нему прилегло другое. Причем такое другое, чтобы после него ничто не могло быть само по себе. Что являлось, конечно, иллюзией ведь никакой реальной власти у вороньего вопля (то есть у функции, а не у живого создания) не было и быть не могло, казалось бы; но!
Ещё миг и эта пустопорожняя функция станет предрекать самому пророку Илии Дону Кехана всё то неизбежное, что с ним будет должно совершиться; казалось бы ещё миг, и в какой-то своей участи Идальго перестанет (для-ради истины) быть человеком. Но у Идальго уже был свой ключ в свое зазеркалье!
Эти самые шаги женщины.
Вряд ли Старик обратился к тебе напрямую, молча сказал Илия, для которого этим родниковым ключом стало слово «своё», которое попросту отделило «чужое», и вороний вопль (бестелесный и недоступный болезням) почти по человечески поперхнулся, глотнув родниковой воды, причём выглядело это так: а никак не выглядело.
Словно бы из-под плоского мироздания выхватили всех трех китов опоры!
Не стало вороньему крику обо что опереться. Вороньему крику стало не о чем (даже ежели молча!) прокаркать. Он словно бы лишился всех своих воображаемых обликов, которые мог бы у встречных заимствовать, в ответ обременяя их вестью.
Разумеется даже разумом, что важности передаточного звена между мирами сия невесомость ничуть не отменила!
Куда нам без передаточного звена? Так что Кар-р остался на месте и никуда не делся. Но Идальго это не могло смутить. Более того Идальго ему отвечал. Спародировал его непростительную фамильярность (сам называя пославшего вороний вопль Стариком; кто имеет душу, да услышит); более того- Идальго пародировал даже невидимость вороньего вопля, поскольку произносил свое предположение молча.
Причем проделывал он все это весьма демон-стративно.
Вряд ли Старик поцеловал тебя в губы! А наоборот (ты Старика), так ты (скорей) от Локи и Одина и ни как не Искариот.
Причём показывая, что бездушная функция (сиречь, демон), как бы она не заговаривала с миром (не себя исполняя, но поручение), все равно была не способна передать некие воздушные нюансы порученного ему.
Кар-р почти что обиделся. Ведь самоутверждение посланника было слишком человеческим. А ведь за-главным в словах Идальго ока-зывалось упоминание поцелуя: человеческое, слишком человеческое действие.
Причём весь диапазон человеческой любви (её так называемая бес-конечность как ограниченность любого бесовства: даже зло человеческое слишком человеческое, поэтому ограничено) оказывался заключен в невеликую внешность человеческих губ: от поцелуя Иуда и до поцелуя Сына! Ибо всё, что оказалось оформлено человеческой речью, есть человеческий поцелуй губы в губы, родинка в родинку, родина в родину; зачем?
А чтобы стали плотью единой! Ибо здесь (где мы есть) мы во плоти, мы воплощаем; причём весь диапазон человеческой свободы заключается в маленьком человеческом Космосе; то есть от глиняных (ещё до яблока с Древа) превращений и до холодных прозрений (уже после вкушения Плода).
Но бездушный Кар-р опять (и очень быстро) пришел в себя и даже в себя перевоплотился (ему не надо было ходить за три моря и снашивать семь пар сапог), после чего заявил:
Я бы и сам не поверил, что Он отправит именно меня.
Илия Дон Кехана не удивился. Хотя даже видимо было чему.
На этот раз посредник говорил, невинно изогнувшись в воздухе (даже как бы с ямочками на щеках), причем слова (каждое из слов) он словно бы выговаривал! Причем словно бы полными губами (полными смысла, тепла, доверчивой близости и нежного прикосновения).
Но удивительным было совсем другое:
Кар-р настолько увлекся перевоплощением, что и сам не заметил, как прямо-таки огненно выделил это свое местоимение «Он»; причём этим выделением из себя (никакого места вообще не имеющего) вороний вопль «проговорился»! Человеку Стихии Воды (всё собой наполняющему) могло бы показаться, что речь идет о ещё одной Стихии (а именно Огня); но было очевидно: Кар-р сейчас излагал неизмеримо более значимое.
Причем получалось у него не очень хорошо, он запинался и мямлил.
Я и сам поражен С тех пор, как Слово само приходило в мир, ничего подобного еще не было, почти что прошептал вороний вопль. Я поражен
Илия Дон Кехана опять ему не ответил. Молчание опять загустело, как изморозь на стекле. Опять стало холодно.
Ведь чего все ждут от меня? Лишь перемены мест слагаемых, лишь манипуляций внешностью мира, лишь моей посредственности (посреди Темных веков), словно бы сам себе удрученно выговаривал Кар-р. Мне всегда было довольно моей власти над коллективным сознанием, а внешнему миру всегда было довольно меня, престидижитатора и манипулятора, простой функции.
Идальго не был удивлён. То, что представало формализированным вороньим воплем, вообще могло быть чем угодно. Даже близящимся звуком женских шагов могла быть.
Кар-р улыбнулся:
Я никогда не стремился передавать от бессодержательного к бессознательному; зачем мне?
Он не оскорблял ни всей прекрасной половины, ни отдельно близящейся её представительницы. Все это Кар-р говорил о себе; но вышло, что сказал не о себе. Потом Кар-р говорил ещё что-то, но Илия перестал его слушать. Ведь вороний вопль уже вымолвил чистой Воды правду, и больше не было необходимости добавлять живое к мертвому.
Зато обозначилась необходимость мертвое делать живым. Ведь зачем бы еще понадобился Старику версификатор, как не вдыхать дыхание жизни в иллюзию жизни? Впрочем, такого вопроса никто не задал, не было в том нужды.
А жаль! Ответ на него прозвучал бы на чистейшей Воды русском языке.
Впрочем, даже изречения вороньего вопля (упрямо выговаривавшего Илии Дону Кехана то ли иберийцу, то ли семиту на наречии бриттов) должно быть приведено (хотя оно оказалось не более, чем разъяснением вышесказанного), и я его привожу почти что за руку:
Он снова вас любит и разрешает выйти на свет Божий, чтобы вас стало видно и слышно.
Вороний вопль опять сказал чистую правду, но и это ему опять не помогло. Хотя указание на «свет Божий» было сильным ходом. Но любовь и веру никому не применить для извлечения личной «пользы». Так называемая «польза» ещё никого не сделала целым человеком. Ни у кого еще не получилось приложить любовь и веру для собственной видимой пользы (то есть исцелиться).
Любовью и верой нельзя ни угрожать, ни угождать.