Как всадник утомленного коня,
Душа моя покинула меня,
И стал я одинок на белом свете!
И никому я больше не служу как вольный ветер
Но и на этом не кончилось! Разделение следовало оформить поэтому: тело Илии Дона Кехана (нелепое одна нога задрана и прижата к мышце сердца, на другой он едва-едва балансирует) прыгнуло к двери, причем унеся с собой калигулу, и принялось руками души (ведь руки тела оказались заняты) тянуться к дверной ручке.
Даже разумом разумеется, что настоящее сердце Идальго осталось за его спиной!
Разумеется даже разумом, что долго так продолжаться не могло, но продолжалось долго: до тех самых пор, пока сердце (вышедшее из Илии вон) не подтолкнуло Идальго в спину, и тот едва не свалился на пол!
Причем такая «оплеуха в спину» это уже не была внешняя весть, это было личное.
Он стал посторонним миру, но он оставил миру свое сердце и стал ему посторонним! И вот что его сердце увидело со стороны, когда оно (бездушная мышца) взглянуло вокруг:
Держа в одной руке башмачок, одной (уже обутой) ногой в воздухе взмахивая и еще не додумываясь эту нагую ступню опустить, он уже тянется другой рукой (перестав тянуться только душой) к дверной ручке Такова вся жизнь моего героя! Либо в ритме, слове, гармонии происходящая, либо не происходящая вообще.
Происходящая! Поэтому Илия все-таки не свалился, а оказался перед дверью вплотную.
Но теперь в внутренней его жизни (всегда даже без вороньего вопля бывшей немного отдельно от жизни внешней) появилось его личное сердце как гонец, отправленный в края, якобы не имеющие к нему отношения!
Пожалуй, такое(такого) личное(го) сердце-гонца тоже не получится назвать со-творенным: ведь даже переданная ему весть ничего в раскладе его имени не поменяла; но у его отдельного сердца наметилась личная (именно сердечная) роль: здесь следует признать давно уже очевидное! Хотя пока что невидимо-очевидное: за дверью находится женщина.
Та самая. О приближении которой Илии Дону Кехана стало каким-то образом известно даже больше, чем он желал о ней знать: что эта женщина явилась за влюбленным в нее Идальго. Что сейчас она была в своем праве любви, которое превыше всех прав человека.
Другое дело с этого мига (чуть раньше или чуть позже) он уже не совсем человек; но и это не остановило бы женщину.
Более того, эта женщина (кроме рыцарственного Идальго) пришла еще и за Илией Доном Кехана (я бы отметил здесь сходство с той смертью, что когда-нибудь приходит за всеми; но как нам известно, смерти нет, а эта женщина есть), поскольку считала себя (и действительно таковой являлась) Вечной Женственностью его сердца Так, может, затем сердце и вышло, чтобы оставить себя ей? У меня нет ответа.
А потом сердце отпрянуло от двери. Сердце отступило за спину.
Сердце спряталось за Илию; вчера он расстался с этой женщиной навсегда причем (что особенно умудрено): он позволил ей (а она позволила ему «позволить») бросить его, а сегодня она сама (как Стихия безо всяких объяснений) пришла за его сердцем.
Я ничего не объясню тебя! -
Когда-то мне любимая сказала,
Что только для себя меня любила:
Все остальное сам по мере сил
Я брал себе у жизни запредельной
Какая такая запредельная жизнь? Не знаю никакой запредельной жизни! У всего есть предел, даже у меня, мог бы на все это заявить вороний вопль за окном (а он знает, о чем говорит: перед вестником отступают пределы; но и сам он всегда в пределах вести), и здесь вороний вопль был (бы) всего лишь (как и женщина в своем праве) почти прав.
А вот он, Илия Дон Кехана? Он перед нами (как перед зеркалом. Он нелеп и замер на одной ноге. Причем который словно бы закинул другую ногу прямиком в будущее: такое, какого нет и (скорей всего) никогда не будет, но которому быть должно, ибо я так хочу!
Илия Дон Кехана есть человек, который закинул ногу даже не на небо, а за небо. Потому он прочно стоит, потому и не покачнется.
Кто никогда не выходил из тела,
Тот не любил когда бы ни была,
Какими бы телами не владела:
Любит пусто -
Как кролик ест хрустящую морковку!
Когда мне остановки сердца
Стали как буквицы, когда мне стали люди
Как буквицы в истрепанной тетради:
Я эти буквицы за руку приводил -
Друг подле друга ставил
Что тут добавить, кроме умного прочтения данного нам текста жизни? Ведь любимая женщина пришла за и Идальго, и за пророком Илией, причём исполняя не только свои, но и его (единого в двух) сокровенные чаяния.
Теперь настал тот самый момент, когда (для исполнения всех взаимных чаяний) достаточно открыть перед женщиной дверь (и от счастья не впасть в отчаяние).
И вот они друг друга находили.
И выходило из их близких тел
Светило яркое: свет выходил из дня!
Я никогда не сделаю подарка, -
Когда-то мне любимая сказала
Все даром сам возьмешь, она сказала,
Когда она оставила меня.
Разумеется, этот текст был лжив! Подобного разговора меж ними не было да и быть не могло (такие слова не говорят, но Слово есть Дело), поэтому текст прозвучал именно таким, каким он обязательно прозвучал бы когда-нибудь, когда заговорят их души.
Но когда это люди умели сказать друг другу говорить друг другу то, что неопровержимо для всех? Речь шла о телах, но текст был душою души и правдой правды, он изменил само понимание слова «даром»: даром дается лишь то, что есть у любого из нас, причем именно здесь и сейчас! Когда человек возвращается (как блудный сын) к своему (почти утраченному) дару, то всегда происходит чудо:
Каждое движение вызывает ропот!
Каждое суждение или даже шепот
Имеют продолжение где-то в Гондурасе
И землетрясение где-то в Эфиопии!
Как покажет опыт: все вослед идее
Или на матрасе (где зачали Пушкина),
Или на террасе видеть метеоры:
Как они сгорают в непреклонной массе
Или у Радищева (если не отпущены) -
Как они страдают!
Илия Дон Кехана встал на обе ноги (и только в невидимом зеркале ничего не переменилось). Далее моему Илии Дону Кехана оставалось сделать простую вещь: приложить движение тела к движению души (а в невидимом зеркале это было невозможно)! Хотя, казалось бы следует всего лишь разобраться с пальцами (то ли сжимавшими калигулу, то ли тянущимися к ручке)!
А ещё оставалось сделать это незначительное (как шевеление губ) движение пальцами, чтобы все (несовместимые) миры совместились «как-то иначе».
Не так, как «доселе» неудачливо, а получая «новое бытие бытия»; возможно ли это посредством телесного соития любящих? Или (и скорей всего) подобное любование «напрасными надеждами» на слияние душ в сплетениях тел очередная правдивая ложь, тупик без выхода (и даже без захождения друг в друга).
Я бросаю взоры! Ты бросаешь взоры!
Взор сдвигает атомы со своей опоры
И срывает дверь со своих петель -
Или как капель!
Или как метель
И действительно Идальго оставалось лишь сделать незначительное движение и словно бы открыть уже открытую дверь; впрочем, и в этом не оказалось непосредственной нужды дверь распахнулась сама по себе! У его любимой женщины был собственный ключ от любых его дверей: он сам ей его вручил Разумеется, он и об этом забыл!
Но ему напомнили:
Ты поверь, что мы живем в невидимом,
Что теперь все более невиданно.
Вот так и проявляет себя (когда возникает беспросветная нужда в божественном вмешательстве) пресловутый принцип deus ex machina: на пороге распахнутой двери стояла маленькая черноволосая (ослепительно черноволосая) и очень красивая (ослепительно красивая) женщина, перед которой мог быть беспомощен даже тот, кто видит в невидимом.
Апсара! Никаких сомнений. Зачем она здесь? так мог бы подумать любой просветлённый; но Идальго лишь (мысленно) воскликнул:
Жанна.
Она услышала и то, и это. Спросила:
Апсара? С чего бы? Нас перед тобой не пятьсот и не две-три сотни тысяч (предполагаемое число апсар в индуистском пантеоне): я совершенно одна. Как и ты.
Он подумал (вослед за её словам) логически: число апсар в "Ахтарваведе", "Махабхарате" и пуранах колеблется от двух-трех десятков до сотен тысяч. В "Ваю-пуране" упоминаются апсары двух видов "мирские" (лаукика), соблазнявшие людей, и "божественные" (дайвика). К высшему, "божественному" разряду относились апсары, находящиеся в непосредственном услужении у богов и нередко по их поручению соблазнявшие асуров или аскетов, которые своими подвигами достигали чрезмерной власти над мировым порядком и становились равными богам. Соблазненные апсарами, риши теряли свою силу и становились простыми смертными. Так, согласно "Махабхарате", апсара Тилоттама соблазнила братьев Сунду и Упасунду, из-за нее убивших друг друга; апсара Гхритачи риши Бхарадваджу, ставшего отцом Дроны; апсара Менака мудреца Вишвамитру, родив от него дочь Шакунталу.
Я никого не собираюсь от тебя рожать, рассмеялась она. Да и чрезмерной власти над мировым порядком ты никогда не достигнешь. Сколь бы долго не простоял на одной ноге это не приблизит тебя к богам (а на демонов в миру есть какая-никакая управа).
Кар-р!
Скажи, сказала она. Разве ботинок в твоей руке похож на крокодила? Сколь бы ты не именовал его калигулой (или калигой) никакого сходства.
Кар-р!
Он знал: ни одного случайного слова! Он (всё ещё на одной ноге) был очарован и озадачен: как описать неописуемую красоту? Только словами мифа:
Вот что сообщал Будде о красоте апсар его брат Нанда в буддийской "Нанда сутре" (Сутре о Нанде): "Преподобный Учитель, в сравнении с этими розовоногими небесными девами [апсарами] девушка из рода Шакья, красивейшая на земле, подобна обезображенной обезьяне, у которой отрезали уши и нос. Она не имеет никаких преимуществ, даже частично она не может равняться с ними, здесь и сравнивать нельзя. Эти пятьсот розовоногих апсар намного красивее, намного прекраснее, намного очаровательнее".
А вот что говорится об облике и способностях апсар в "Адипарве":
"В тот самый миг, когда Арджуна вытаскивал крокодила из реки, тот внезапно превратился в стройную женщину, украшенную всевозможными драгоценностями. Она была как бы озарена, о царь, великолепным сиянием своего божественно пленительного тела. При виде столь великого чуда восхищенный Арджуна, сын Кунти, сказал женщине:
Кто ты, о стройная женщина, и каким образом ты превратилась в обитающего в воде крокодила?
Женщина сказала:
О великорукий воин, я апсара, некогда бродившая в лесах, где обитают боги. Зовут меня Варга, я возлюбленная бога богатства Куберы. У меня есть четыре подруги-апсары, все необыкновенно красивые, которые по желанию могут переноситься с места на место. Однажды я отправилась с ними в обиталище космического правителя
Я была с четырьмя своими подругами Саурабхейи, Самичи, Будбудой и Латой мы были опьянены своей красотой, молодостью и любовной страстью". Кар-р!
Нет, вовсе не так (банальным вороньим воплем) прозвучало это мене, текел, фарес:
Привет! сказала она (причём безо всякой многомудрости).
Привет, едва-едва высказал он (причем словно бы говоря на том языке, который сам стоит на одной ноге). Здравствуй, Жанна.
Стань нормально.
Конечно, сказал он и опустил ступню в носке на пол.
Если ты видишь юношу, парящего над землёй, сказала она.
Он бросил на пол калигулу Кар-р!
Вот он стоит перед нами (и перед Жанной) как перед зеркалом. И в этом зеркале ничего не переменилось в изображении Илии Дона Кеханы. Незачем было его отражению в нас менять (опять же в нас) свою позу.
В нас (своих читателях) он просто стоял и смотрел на неё. И даже сам не заметил, как перестал душой опираться о дверь. Ведь одна его нога была закинута на небо, потому он вполне твердо стоял на обоих ногах в обоих мирах.
Но она его видела совсем другим: удивленным, обрадованным и восхищенным. Она видела его и она собиралась его (у него же самого) похитить. Да и почему бы ей так не собраться? Она видела нелепого человека в нелепой жизненной позе: с рыцарской калигулой (в одной руке) и с продажными сестерциями (в другой мысли).
А он опять и опять удивлялся наличию в мире такой красоты! Даже в его мире (и даже на пороге его Божьего Царства) такая красота ослепляла.
Ведь пока ты внутри себя считай себя и Бармой, и Постником, которым любой Иоанн Васильевич просто-напросто обязан выколоть очи; причём лишь затем, чтобы ни в Суздальских землях и в землях Рязанских, и прочих землях не поставили лучшего храма, чем храм Покрова! Чтобы никто бы не смел глядеть ни на что, помимо такой красоты.
Вчера он расстался с её красотой, причем так, что оба они ощущали себя униженными! Сегодня он взглянул на нее и опять восхитился.
А если смерти нет, то что есть красота,
Которую не видят люди?
А если так, то что есть высота,
Которая тебя разбудит
И (как душа) едва коснется тела?
А если смерти нет, то что твои слова,
Которые не станут делом,
Доколе не поднимет голова
Всю твердь небесную на крыльях лебедей?
А если смерти нет среди людей,
И некому вернуться из нее
И оглядеться, чтобы улыбнуться
И осознать владение свое
Пусть как грехопадение, но все же
Но вот же он, Илья Дон Кехана, человек Воды! Вот он стоит пред этой немыслимо красивой женщиной на одной ноге (пусть это «всего лишь» одноногость его языка в невидимом зазеркалье). Другой его половины на этой земле уже нет. Поэтому он мог бы подумать (а потому подумал), что сказал бы на его месте заключенный в долговую тюрьму дон Мигель? Или что сказал бы человек, который навсегда остается должен женщине ибо расстается с ней
Он бы взглянул на женщину, с которой уже расстался, и обязательно сказал бы себе:
Я непременно должен иметь другую даму сердца: только она может достойно наградить рыцаря за его доблесть! Но где её (другую) найти? Любовь всегда одна.
И вот здесь его взор обратился бы Кар-р! Его взор обратился бы на Дульсинею Тобосскую. На кого же еще, кроме живущей по соседству крестьянки? Ведь незачем ехать на край света, чтобы убедиться, что и там небо синее. Ведь для того, чтобы увезти с собой чье-то имя, необходимо (но никак не достаточно) просто расстаться с его прекрасной обладательницей.
Что иное могло бы прийти в его ум, помраченный от такой очевидности?
Только оче-видность. То есть только то, что у человека вообще ничего в жизни нет, кроме Прекрасного Вчера.
Поэтому он увидел сегодняшнюю (более того пришедшую к нему) женщину вчерашними глазами. Более того, он увидел сегодняшнюю женщину не своими глазами; и он понял простую вещь: нет у человека никого ближе тех, с кем предстоит расстаться.
Теперь эта женщина никуда и никогда его не отпустит Кар-р! Она везде будет с ним, везде будет напоминать: пророк! Ты всего лишь слабый и грешный человек; но если из Царства Божьего возможно уйти (к женщине), то из Первопрестольной выдачи нет (ты Царь! Живи один). Отныне и на веки веков женщина опоздала.
Я водомерка, что бежит по глади дня:
Его воды, огня, земли и кожи -
И видит берега вдали,
Которых не коснется никогда
А если смерти нет, то что есть красота?
Он смотрел не на Жанну (из деревушки Домреми), а Дульсинею Тобосскую. Поэтому он молчал. Поэтому пауза затянулась, причём словно бы на его шее. Дыхания перестало хватать. Он был разорван между двух состояний, на земле и на небе.
Перестав дышать (воздухом) здесь, он продолжил дышать (душой) там; поэтому терпения ему было не занимать. Но она была ещё более терпелива и заговорила первой:
Ты куда-то собрался? Впрочем, не важно! Главное подальше от меня, она не спрашивала, а утверждала, сразу давая понять, что раз уж она приехала за ним сама и без приглашения (и уж тем более без предварительного звонка), то любой ее мужчина просто обязан быть ей рад и немедленно пригласить войти.