Так он приучал себя к неправильным версиям мира: ведь они оказывались почти поправимы!
Так медленно приучают себя к яду (а ведь пригоден ли мир для жизни, никогда заранее неизвестно) нарастающим его потреблением: поначалу изберут себе одну из версий мира (в которой жизнь души почти невозможна) и ненамного ее изменяют. Причем никакой души не становится больше или (того хуже) меньше, но меняется направление ее взгляда.
Так он приучал себя быть самим изменением мира, а не его статичными версиями.
Итак, имя «Илия Дон Кехана»! Вообще любое имя оно только лишь внешне представляет себя как единый смысл (особенно для нас знающих его будущий смысл), но сам Идальго не только лишь в собственном имени искал и находил себя самого, то есть находил место для жизни своей души: некий silentium, пролегший между совершенно разными ипостасями одной души (между пророком Илией и идальго Доном Кехана).
Так он становился рыцарем печального образа переполняясь образом уже немного измененного мира и тоскуя по его изменению.
Так он стал называться человеком живой и мертвой Воды: произнося свое имя (как бы сам самого себя им называясь) по его же частям! Только так проходя между мертвых капель дождем порассыпанной Леты, сам будучи неуловимой каплей живой Воды.
Ведь еще до того, как прийти исключительно к хорошему чтению, он уже был к нему словно бы предназначен.
Так что есть свобода, как не еще одно имя для виртуальной смерти?
Кар-р!
Что это значит (каким узнается и назовется) умереть для одного мира и родиться в другом? Или же самому его породить? Казалось бы, нет ответа; но точно так же казалось бы, что ответ есть: простое «я так хочу», чтобы он был! Причем не только потому, что я хочу быть Ведь даже исполнивший данное ему поручение Кар-р никуда не исчез.
Поскольку хотел быть и оставаться.
Ну так и пусть.
Ведь кто-то должен наблюдать и комментировать! В какой греческой (а отсюда и всех прочих) трагедии удавалось обойтись без разъяснителей, толкователей, сопроводителей (ходатаев перед трансцендентным)? Тем более что вокруг Идальго действительно сгустилась именно атмосфера происхождения именно так (и никак иначе) происходит изменение реальности.
Кар-р! прокричал вороний вопль.
Пространство, время, энергия стали плотными, и никакой свободы не стало свободный Илия словно бы оказался стиснут этой самой свободой! Словно бы некими мускулистыми вихрями, причем со всех сторон сразу! Причем Илия сразу же оказался лишен возможности привычно выбирать из иллюзий.
Которые (прежде) кормили его. Но (сейчас) Илия Дон Кехана осознал себя нелепым реликтом в капельке окаменевшей смолы! Которому теперь никогда не понадобится насущный хлеб: ведь довольно сегодняшнему дню своей заботы, а завтрашний пусть думает о завтрашнем.
Кар-р!
Причем не имело значения, что он и до того был реликтом и Царства Божьего, и исчезнувшего СССР! Будущее пришло за ним; впрочем, чего-то подобного он ожидал, уже прислушиваясь к далеким женским шагам. Впервые он знал об этом достоверно (а не просто бывал уверен).
Хотя что-то подобное происходило с ним не впервые, но впервые он понял, какова природа такого происхождения.
Вороний вопль произнес свое неизбежное:
Кар-р!
Причем выглядел этот самый вопль исключительно архитипично: словно бы с добрым ленинским прищуром! Причем на память услужливо пришли (не как вороний полет, раскачиваясь а именно отблесками янтаря) строки пламенной революционной песни:
Если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Счастлив тот, кто навеет
Человечеству сон золотой.
Кар-р! заорало за окном невидимое, причем это невысокое невидимое словно бы возлетело (разлаписто, опять возомнив себя в крылатом теле), причем немедленно ударилось о свод здешних невысоких небес и немедленно от небес отразилось, принеся очередную не новую новость:
Наверху то же, что и внизу! Разве что зеркально, поэтому и прозвучит вот так:
Р-рак!
И я сразу же успокоился. Ведь и при изменении мира все его коммуникации оставались каждая на своем личном месте. Причем Кар-р был со мной согласен, о чем сразу и заявил:
Очень хорошо! что явилось всего лишь эхом общеизвестного «и сказал Он, что это хорошо»; но откровенный плагиат ничуть не умалил значимости и греческого хора, и самой трагедии, которую он самовызвался сопровождать. Причем вороний вопль не заметил, что раз уж всё хорошо то и никаких глаз ему не предстоит «забрать» у Идальго, буде тому случится пасть (не про него они).
Если и удастся взять лишь физическое, тонкого уже не извратить (а как иначе забирают душу?); итак, Илии было пора!
Пора было вспомнить Санкт-Ленинград, где некое издательство Букварь (понимаемое совершенно буквально: перечислением буквиц со счёта на счёт) уже несколько дней собиралось (и таки решилось!) выплатить своему литературному негру некую уютную сумму.
Которая сумма оказывалась необходимым добавлением к достаточному!
Илии даже не было интересно, насколько уютной может быть сумма.
Илии даже не было интересно, сколько времени вложено в эту секунду решения.
Ведь в эту секунду решения золотой сон (все версификации Божьего Царства) перестал удерживать Идальго у его окна «в европы», причем Илия Дон Кехана даже (как мотылек-однодневка) затрепетал посреди своей тишины.
Илия Дон Кехана завибрировал в унисон небесной музыке! После чего от окна просто-напросто отвернулся. Ему предстояло выбрать себе одну версию, в которой захочет жить душа.
Но вот невидимая и неслышимая вибрация отделила его от застывшего мира: он не забирал с собой ни покатой поверхности птолемеева глобуса, ни среднеобразовательной школы он сразу же бросился из комнаты в прихожую и должен был приняться одеваться. Более того он следовал ритму неслышной вибрации, у него все должно было получаться. Он следовал, он бросился Кар-р! И он словно бы сбился с ноги.
Хотя, ничего (казалось бы) не произошло Кар-р! Кар-р!
Он торопился, он бился и выбился из линейной логики, а в самой линейной логике действительно ничего, казалось бы, не произошло; но всего лишь поменялась очередность! Кар!
Что было раньше: курица или яйцо, бессмертие или смерть, идентичность или хаос? Это очень важно. Ведь человек существует (или не существует) только в своей в своей очередности (частью в части) Кар-р!
И не было ли помянутое яйцо (не просто, а как в старой сказке моделью мироздания) золотым, то есть мертвым? Но вместо того, чтобы сначала обуться (как это было в его обыкновении), Илия Дон Кехана сразу же схватил верхнюю одежду. Причем он (точнее именно он, а не отдельное тело его, поворотная точка миров) сразу же это нарушение заметилКар-р!
Но! Он мысленно махнул рукой и продолжил нарушать (ибо видел в этом нарушении свой будущий смысл): стало ему очевидно, что очевидности мира отпускали его! Ему стало ясно видно, что в ритме, слове, гармонии никакая очередность не имеет определяющего значения: он брал все, что первым под руку попадало Кар-р!
Ему стало ясно: он сам становился своей собственной очередностью: одевшись, только потом он спохватился, что теперь ему предстоит обуваться.
Ведь одежда первая тотчас (и сама) подвернулась ему под руку!
А теперь ему под ноги должна была подвернуться вторая обувь Кар-р! Обуваем ноги! Раз уж мы душу снаряжаем в дорогу, где нас ожидает множество ристаний.
Но не тут-то было: неправильность ритма, слова, гармонии, с которыми он выскочил в прихожую, не замедлили сами собой на происходящем сказаться, точнее сам собой ему под руку (тогда как он в верхней одежде неудобно за ботинком нагнулся) попался уже не просто ботинок, но полузимний (или полуосенний) походный башмачок-калигула Кар-р!
Пространство ему прозрачно намекало: вестимо, все дороги ведут не в Рим (или Санкт-Ленинград), но в Первопрестольную за сестрециями или сребрениками.
Вестимо, что все равно Илия Дон Кехана (рыцарь печального образа) принялся за обувь своей души как своих ног, и не удалось сразу ее нахлобучить! Тем более ему следовало задуматься, ведь солдатское прозвище разнузданного римского императора (именуя собой дорожную обувь) уже многое предвещало.
Как подорожник душу приложить
К дороге, что подошвами натерта!
Дорога, что бездонно распростерта
И ты ее решил одушевить -
Помочь ей перейти через тебя.
И вот здесь башмачок-скороход (за который схватился Идальго, собираюсь просунуть в него «ступню своей души») оказался зашнурован.... Кар-р! Теперь Илии предстояло расшнуровать место для своей походной души.
Вот они, начатки мироформирования. Пространство и время пластилиновы (ни в коей мере не глиняны это от Старика; искусство смертные в преодолении своей искусственной смертности) Кар-р! В те постперестроечные времена (по сравнении с вакханалией в ноосфере, что наступит лет через двадцать) нравы манипуляторов были ещё вполне патриархально-лубочны.
Правда всё ещё казалась правдой. До пост-правды оставалось время. Потому сейчас Илия Дон Кехана становился чуть ли не демоном: посредством изменения своей души мог изменить будущее (просто его прозрев каким быть ему должно); после чего Идальго понимал себя быть призванным вернуться в своё настоящее и изменит уже его.
Постправда понималась как возможность извратить информацию о прошлом (чтобы получить наиболее предпочтительные позиции в настоящем); Илия Дон Кехана оказывался властен над вещами многожды превосходящими: изменения настоящего его не интересовали он и был «настоящим) Кар-р!
Конечно, дело обстояло не совсем так (точнее совсем не так): ему предстояло продолжить свое прозревание, но всё это уже «вопрос технический» (очень много от deus ex): получая такую власть над реальностью, следует учитывать своё несовершенство (а ведь оно чудовищно из каждого так и норовит вырваться бес); и что делать? А ничего!
Пусть всё идёт как идёт. Для имеющего душу вокруг всегда много вещей, что окажутся оселком его вещему. Много непробиваемых стен сквозь которые может пройти лишь душа, а хрупий (пусть и премудрый) лоб лишь треснет Кар-р!
Такие вот мысли образовались на челе Идальго, пока он обувал всего одну ногу (в зашнурованный сапожок). И лишь много потом, уже после успешного облачения ноги, предстояло заново зашнуровать. После чего он вполне успешно принялся путаться в своей второй ноге.
Сначала он ее (как младенца) прижал к груди
Для этого ему пришлось согнуть ее в колене
После чего он притянул-таки прямиком в себе руки (почти что мысленно) вторую калигулу (зашнурованную или нет это уже все равно) и принялся свою ступню прямо-таки пеленать Причем дискретность (иначе прерывистость) действа была сродни сердцебиениям! Причем с каждым последующим ударом то человеческое существо, от которого он собрался бежать, лишь приближалось к нему и все более обнимало его Кар-р!
Доселе он пребывал (как тысячелетний жук) в уютном янтаре. Теперь он порывался уйти. Но человеческое в Илии очень сроднилось с его душой. Никуда он из уютного янтаря не делся. Его бросок к двери оказался еще одной иллюзией.
Дорога, что всегда в пути,
Сегодня лишь на миг в тебя уперлась
Сегодня лишь на крик тобой звучала
И ты решил, что ты ее начало,
Всего лишь будучи ее печаль?
И вот ты в ее двери постучал!
И вот ты в ее очи заглянул!
Или она взглянула на тебя
И вот ты, ее двери теребя,
Решился свою душу приложить,
К одной лишь створке стольких тысяч крыл!
К одним губам из многих поцелуев
К одним гробам (из всех, покрывших землю
А если она просто не ревнует
Такой исчисленной души еще безбожной?
Как подорожник душу приложи!
Все остальное лживо, то есть сложно.
Всё «его» человеческое (слишком человеческое), прекрасное и такое же неизбежное (как смерть или бессмертие) именно в этот миг подошло к нему совсем вплотную Кар-р!
Илия стоял на одной (!) обутой ноге, а вторую согнул и потянул почти ко груди, и всё это ловко балансируя и готовясь нахлобучить вторую калигулу на вторую ногу Кар-р!
Ишь раскаркалась!
Но мы не обратили никакого внимания на карканье: вороний вопль всего лишь указывал на очевидные изменения места и времени, посреди которого происходящее происходит! Хотя, казалось бы, внешне ничего не меняется.
Вороний вопль всего лишь попробовал мысленно (разлаписто пролетая и взглядывая) описать себя вокруг небольшой прихожей в которой Илия дон Кехана находится сейчас на одной ноге, ведь вторую он задрал к груди! Причем слева от Идальго находило себе «место под солнцем» зеркало со своим собственным нелепым изображением.
Зеркало. Как дверь в зазеркалье (казалось даже карканье доносится «с той стороны»). Зато настоящая дверь (именно что в подъезд и далее «в люди») была поодаль; а вот дверь в зеркальный мир «изображений внешнего» находила себя прямо перед его искаженным от натуги лицом, причем прямо в которое (причем даже немного сверху и слева) прямо-таки прозвучал скрежещущий звук ржавого колокольца на посохе прокаженного (не)любовью мира.
Во всяком случае, именно так показалось!
Идет прокаженный любовью как ветром разодранный облак:
Так и видится, как с него осыпается облик!
И нечисть крылатая рвет прометееву печень
И даже на посохе плачет бубенчик -
Голося всем здоровым и здравым, дескать, сгиньте с дороги!
Кар-р! откровенно прозвучало от двери (а не от окна как мы уже привыкли, и не от зеркала как метафизически предположили). Кар-р!
Никакой метафизики. Вещее явилось вещным. Но и человеческое искусство явилось фактором: этот вопль отразился от зеркала и вот здесь-то по его вполне приземленному эху стало ясно, что всего лишь прозвучал дверной звонок Кар-р!
Хорошо он понятен старикам, впавшим в детство.
Его рыба немая, но кита заглотившая в малое чрево,
Хорошо понимает Оттого он и дорог,
Что всегда по соседству отделен карантином
И вполне наблюдаем, и умело почти поедаем
Даже взглядом кретина Что, любви заповедны угодья?
Я, шагнувший давно за пределы,
Здесь простую любовь описал, её чревоугодие.
Становилось ясно: вещее оборачивается вещами, любовь чревоугодием любви (и всё это начинает пониматься как начатки мироформирования): в зеркале (что находило себя слева от Илии) Идальго остался неподвижен и на одной ноге; но наяву (то есть вне зеркала) Идальго уже прижался всей душой к двери!
Разве что уже зная, кто требует себе дороги в его убежище Кар-р!
Ведь в комнате Царства Божьего (и даже ещё дальше за окном, где маячил вороний вопль) стразу стало (с ближайшим будущим которое вот-вот) всё ясно; всем душам в миру стало ветрено, и осень мира явила себя во всей красе (и даже с перехлестом).
И тогда в душу Илии (которой он якобы прижался к входной двери) постучали тоненькие пальчики. А в саму дверь никто ломиться не стал, зато прозвучал дверной замок. Который звонок был нежданным, но оказывался предвиденным
Который звонок уже сказывался на предыдущем (сердцебиении) и скажется на последующем (ударе сердца). А Идальго вдруг заметил, что его собственное сердце в его собственной груди перестало биться; то есть сердца в груди словно бы не стало вовсе: оно оказалось посторонним всему с ним (а именно с сердечной мышцей, венами и артериями) происходящему.
Будучи много ближе тому, что находилось за дверью! Сердечная мышца сердца стала отдельной от сердца.
Произошло обещанное мной разделение: