муфтиат являлся в первую очередь русским учреждением, а не духовным представительством мусульман. Муфтий функционировал в качестве связующего звена, посредника между русским правительством или губернскими властями и ученым миром Такой преимущественно «секулярный», политический и верноподданнический характер муфтиата делал его объектом постоянных нападок[75].
В-третьих, современные российские муфтияты, действующие на федеральном (общероссийском) уровне, ведут свое происхождение от ОМДС или, по крайней мере, определяют свою идентичность, ссылаясь на историю Духовного собрания в Уфе. Так, историческая преемственность от ОМДС является частью официальной доктрины одного из ведущих межрегиональных муфтиятов в стране Центрального духовного управления мусульман России (ЦДУМ)[76].
Эту точку зрения на правопреемство нынешнего ЦДУМ от ОМДС не оспаривают представители конкурирующих мусульманских религиозных организаций в современной России. Однако, например, руководство одного из главных конкурентов ЦДУМ Духовного управления мусульман Российской Федерации (ДУМ РФ) считает себя духовными наследниками муфтиев ОМДС. Это, в частности, проявляется в большом количестве мероприятий (конференций, семинаров и т. д.), названных в честь муфтиев Российской империи и раннесоветского периода, сформировавшихся в качестве богословов до Октябрьской революции[77].
По мнению официальных историков ЦДУМ, ссылка на историческую преемственность дает больше прав этой религиозной организации выступать от имени всех или большей части мусульман России[78]. Эта преемственность проявляется, в частности, в полном подчинении муфтията интересам государства:
Оно [ЦДУМ. Р. Б.] является правопреемником созданного Екатериной II Оренбургского магометанского духовного собрания. ЦДУМ и его подразделения (РДУМ) являются оплотом традиционного ислама неполитизированного, умеренного, толерантного и спокойного, выражающего полную лояльность государству и его законам[79].
Таким образом, рассматривая историю создания ОМДС и механизмы его взаимодействия с органами государственной власти, можно проследить эволюцию института муфтията сначала в контексте православной монархии, затем в советское время и, наконец, изучить ту роль, которую он играет в государственно-конфессиональных отношениях в наши дни.
В этой главе я обращаю особое внимание на то, как восприятие института муфтията среди самих мусульман менялось в имперский период: от настороженного и негативного отношения к признанию за Духовным собранием роли национального института татар, проживавших не только на территории, входившей в округ ОМДС, но и в других частях государства.
Одним из важных последствий создания института муфтията в России стало появление так называемого мусульманского духовенства как отдельной социальной группы, формируемой и финансируемой государством для решения определенных задач в сфере внутренней и внешней политики. Однако остается открытым вопрос о том, каких религиозных деятелей можно отнести к этой категории.
Мусульманское духовенство: термин и его интерпретации
Для целей настоящей работы ключевое значение имеет понятие «мусульманское духовенство», которое часто встречается в исследованиях, посвященных исламу и мусульманам в России. Его (как правило, без кавычек) употребляют историки, этнографы и представители других дисциплин[80].
Бóльшая часть работ, в которых говорится о мусульманском духовенстве как отдельной социальной группе или даже особом сословии, посвящена событиям и явлениям, которые хронологически относятся к XVIIIXXI вв. Но некоторые авторы выдвигают тезис о том, что духовенство существовало и в более ранний период истории мусульманских сообществ России. Так, в частности, историк из Казани Рашид Маликов утверждает, что ко времени правления золотоордынского хана Узбека (13121342) «формируется иерархическая структура мусульманского духовенства»[81]. Исследователь ссылается на свидетельство арабского географа Ибн Баттуты, упоминавшего различные категории мусульманских религиозных деятелей. Маликов исходит из того, что наличие различных видов служителей культа, выполнявших определенные функции в среде мусульман, является достаточным основанием для того, чтобы говорить о духовенстве как об особой группе. Тот же автор выдвигает гипотезу, что и в более ранний период в Волжской Булгарии существовал «особый социальный слой духовенство»[82].
Вольное отношение к терминологии ряда исследователей, изучающих вопросы, связанные с формами бытования ислама и религиозными практиками мусульман, вносит путаницу в исламоведческую проблематику. В результате исламские понятия передаются с помощью христианской терминологии: например, имамы именуются «священнослужителями», имам-хатибы «настоятелями мечетей» и т. п.[83] В связи с вышесказанным считаю уместным сделать ряд важных оговорок, касающихся вопросов применения словосочетания «мусульманское духовенство» в настоящей работе.
Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что используемое в исламоведческой литературе понятие улама не тождественно «мусульманскому духовенству». Согласно «Энциклопедии ислама», «термин улама относится в большей степени к ученым, специализирующимся в религиозных науках (факихам, муфассирам, муфтиям, мухаддисам, матакаллимам, кари). Они рассматриваются здесь исключительно в контексте суннизма как хранители, передатчики и толкователи религиозного знания, исламской доктрины и права. Термин также охватывает тех, кто выполняет религиозные функции в общине, требующие определенного уровня познаний в религиозных и правовых вопросах: судей и проповедников (кади, хатиб), имамов мечетей и др.»[84].
На первый взгляд, обозначение упомянутых в «Энциклопедии ислама» мусульманских религиозных деятелей как «хранителей, передатчиков и толкователей религиозного знания, исламской доктрины и права» может свидетельствовать в пользу того, что мы имеем дело с определенной обособленной социальной группой. Однако существование такой группы должно быть зафиксировано на уровне закона или правового обычая. Иными словами, иерархичность и обособленность мусульманского духовенства от остальных верующих должна быть закреплена юридически. Если говорить о суннитском исламе, то в основных источниках фикха Коране и Сунне само понятие мусульманского духовенства как особой группы, выполняющей определенные функции и наделенной набором привилегий, не содержится.
Закрепление за определенными категориями мусульман статуса духовенства содержалось и содержится в законодательстве ряда стран. Не случайно именно государство играло ключевую роль в формировании мусульманского духовенства как определенной социальной группы[85]. Это утверждение справедливо в отношении не всех регионов России со значительным мусульманским населением, а лишь тех, которые входили в округ того или иного муфтията. При этом истинные намерения властей при наделении правами и привилегиями определенной группы улама могли расходиться с результатом, который был достигнут. Это подтверждал, например, С. Г. Рыбаков, российский этнограф, служивший в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий (ДДДИИ) при министерстве внутренних дел. В аналитической справке «Устройство и нужды управления духовными делами мусульман в России» он писал:
по мнению Главного Управления Наместника Кавказского, предоставление прав и преимуществ официальному Закавказскому мусульманскому духовенству было сделано с другой целью противодействовать размножению духовных лиц и образованию из них особого сословия. Таким образом, практика применения Положения дала результаты, обратные первоначально намеченной цели[86].
В свете вышесказанного использование без каких-либо оговорок понятий улама и «мусульманское духовенство» в качестве безусловных синонимов и функциональных аналогов является такой же грубой ошибкой, как и употребление слов «исламский (или мусульманский) священнослужитель» или «настоятель мечети». Другой, реже встречающийся синоним «мусульманского духовенства» риджал ад-дин (в буквальном переводе с арабского люди религии). Этот термин, в частности, используется исламоведом из Уфы Марсилем Фархшатовым в статье «Мусульманское духовенство» в авторитетном исламоведческом издании России словаре «Ислам на территории бывшей Российской империи». В указанной статье мусульманское духовенство характеризуется как «профессиональные служители исламского культа, судопроизводства, административно-духовного управления и образования, знатоки и деятели религиозных наук и суфизма, составляющие обособленную и влиятельную прослойку в структуре мусульманских обществ (служители мечетей, проповедники, учителя начальных (мектеб, араб. мактаб), средних и высших (медресе, араб. мадраса) школ, ученые, судьи, руководители мусульманских общин и братств (тарика) и другие люди религии)»[87].
Таким образом, Фархшатов попытался включить в понятие «мусульманское духовенство» различные категории мусульманских религиозных деятелей: от шариатских судей (кади) до суфийских шейхов.
Но это не значит, что сам термин «мусульманское духовенство» является нелегитимным и его совершенно недопустимо употреблять в научной литературе. Он вполне может использоваться, но только в тех случаях, когда это обусловлено контекстом. Иными словами, проблема в использовании термина «мусульманское духовенство» состоит в том, что некоторые исследователи ошибочно пишут о нем как о явлении, присущем исламу per se. Мусульманское духовенство может возникать и существовать лишь там, где государство создает правовые и иные условия для формирования этой социальной группы.
Так, применительно к реалиям Российской империи (начиная с 1780‐х гг.) термин «мусульманское духовенство» может употребляться, если речь идет не о совокупности религиозных деятелей (или служителей исламского культа), а о конкретной группе, наделенной со стороны государства привилегиями и выполняющей требуемые функции в соответствии с действующим законодательством. В этом контексте справедливо замечание историков из Татарстана Д. М. Усмановой и А. Ю. Михайлова, утверждающих:
Некоторые из указанных терминов приход, община, духовенство, конфессионализация применимы также при описании исламского мира Российской империи. Исламоведы задаются вопросом, насколько будет корректным использование их в сугубо исламских штудиях? Не следует ли термин приход заменить более корректным словом махалля, а сообщество мусульман (т. е. община в широком смысле) термином умма и пр.? При всей справедливости подобных замечаний, следует признать, что в исторических работах невозможно обойтись только собственными терминами и понятиями[88].
Например, если в официальном названии мусульманской махалли (общины) в Российской империи содержалось слово «приход», то целесообразно использовать последний термин[89]. Но при этом необходимо сделать оговорку о причинах употребления слова «приход» вместо махалли. В равной степени бессмысленно игнорировать термин «соборная мечеть», коль скоро он встречается в официальных названиях большинства джума (пятничных) мечетей в Российской империи, Советском Союзе и современной России.
То же самое касается и «мусульманского духовенства». Некорректно употреблять этот термин применительно ко всем без исключения лицам, проводящим исламские религиозные обряды (в том числе неофициальным муллам), а также ко всем сотрудникам муфтиятов[90]. Однако вполне допустимо говорить о мусульманском духовенстве как об определенной группе, чье положение закреплено на законодательном уровне в таких государствах, как Австро-Венгрия, Российская и Османская империи и др.
В России конца XVIII начала XX в. высший слой мусульманского духовенства представлял собой определенную группу религиозной бюрократии[91], наделенную государством правами и обязанностями. Попасть в эту категорию мусульманского духовенства могли не все авторитетные улама. Во-первых, число должностей в системе религиозной бюрократии было ограничено. Во-вторых, не каждый регион с мусульманским населением находился под юрисдикцией одного из существовавших муфтиятов. Это не позволяло придать особый статус всем улама, которые взаимодействовали с имперскими властями[92].
Одним из важных принципов при формировании религиозной бюрократии был принцип назначения. Макс Вебер отмечал:
Бюрократическое господство осуществлено в самом чистом виде там, где в самом чистом виде господствует принцип назначения чиновника. Иерархия чиновников, избранных на выборах, не может существовать в том же смысле, что и иерархия назначенных чиновников: уже дисциплина, естественно, ни в коей мере не может приблизиться к необходимому уровню строгости там, где нижестоящий чиновник может настаивать на выборах так же, как и вышестоящий, и шансы первого не зависят от оценок последнего[93].
При этом под выборностью в случае с духовенством следует понимать возможность свободного волеизъявления верующих, которое не может быть аннулировано светской или церковной (религиозной) властью. В этом смысле свобода выбора мусульманами Российской империи духовенства была существенно ограничена как де-юре, так и де-факто. Так, например, согласно указу об образовании министерства духовных дел и народного просвещения 1817 г., муфтий в Уфе должен был избираться мусульманским обществом. Это же положение было впоследствии включено в устав Департамента духовных дел иностранных исповеданий 1836 г. Однако фактически муфтии продолжали назначаться императором по представлению министра внутренних дел. Только в 1889 г., спустя сто лет после образования муфтията, такая практика была легализована[94].
Примечательно, как объяснял неприменение положения о выборности муфтия министр внутренних дел Д. А. Толстой в докладной записке на имя императора Александра III:
малая вероятность избрания самими магометанами лица, соответствующего тем условиям, и важное значение оренбургского муфтия, как духовной главы весьма значительной части магометан империи, признавалось до настоящего времени достаточным основанием к тому, чтоб постановление закона о выборе муфтия магометанским обществом не применялось на практике, во избежание затруднений, неминуемых при отсутствии в Своде законов объяснения точного смысла этого выражения[95].
Расхождение между буквой закона и правоприменительной практикой при выборах муфтия ОМДС демонстрирует, что подмена писаных правил неписаными присуща институту муфтията в России с самого начала.
Что касается трех заседателей (кадиев)[96], которые, наряду с муфтием, принимали решения по вопросам, относящимся к юрисдикции Духовного собрания, то они первоначально избирались мусульманами, но не напрямую, а коллегией выборщиков из числа улама Казанской губернии. Однако с 1889 г. заседатели стали назначаться министром внутренних дел по представлению муфтия ОМДС[97]. Срок полномочий кадиев ограничивался тремя годами, и лишь на время занятия должности они пользовались некоторыми правами и привилегиями чиновников[98]. В случае болезни или смерти муфтия старший кадий временно исполнял его функции.