Какие же инструменты? допытывались извозчики.
Всякие. Для камардина у него труба. Как понадобится камардин сейчас в трубу. Для артельщика свисток вот что городовые носят. Для жены гармония заведена. Для сына дудка. А ежели приказчик ему понадобится, то сейчас это возьмет и завертит у себя в кабинете орган. Гудит орган, ну, приказчик со всех ног и бежит к нему.
Вот так купец!
Уму помраченье. И мы спервоначалу диву дались, да уж теперь-то привыкли, согласился кучер. И каждая музыка у него на голоса. Ежели понадобится ему шампанского в кабинет сейчас он камардину из трубы тонкий глас пускает, а ежели лошадь приказать кучеру закладать толстый. Одеваться ему понадобится переборы на трубе. Так уж камардин и знает. Для повара бубен у него есть. Как обед или ужин заказывать сейчас повара в бубен зовет. И заказ без слов. Сунет ему в руки записку и довольно. На гармонии-то он средственно играет, еще в старые годы на заводе привык, так жена кой-как его понимает по песням, а другие, так просто наказание! Чего-то хочет, а понять невозможно ну и сердится. Жена все в будуаре сидит. Там у нее и отдельный самовар, и ваза серебряная со сластями поставлена. Как это время ко сну сейчас он ей из кабинета на гармонии такую песню: «Ты поди, моя коровушка, домой». Ну, она сейчас плывет в спальню. К обеду кличет песней: «Братья, рюмки наливайте». Сын долго привыкнуть не мог, чтоб на дудку идти, так он у него этой самой шерсти столько из головы повытаскал, так просто страсть! Артельщик наш тоже вот все свою науку понять не может, потому уж очень много сигналов. Один свисток значит, в банк беги, два свистка деньги сдавай, потом три, четыре, пять, два свистка с большой передышкой Стал записывать, а хозяин вдруг ни с того ни с сего и переменил свистки. Сказать артельщик боится, ну и действует наугад. Иной раз шесть попыток сделает, пока ему в настоящую жилу попадет. А тот молчит, злится и все сигналы подает.
И так ни с кем дома не разговаривает? опять спросили извозчики.
С попугаем разговаривает, и то потому, что он не человек, а птица. Есть у нас в гостиной попугай ученый, так с ним. Подойдег и скажет: «Здравствуй, попка», а тот ему в ответ: «Именитому купцу почет!» Тем и сыт насчет словесности.
Так ведь скучно так-то? Книжку он, что ли, читает?
Никакой. А у него есть лист такой, на котором обозначено, какие процентные билеты почем, вот он его читает. Разговор у него бывает только в то время, когда у него гости, равные ему: Трилистов, миллионер, архиерей, генерал Тутохин. Прежде хоть с протопопом нашим разговаривал, а теперь уж месяца два перестал. Придет протопоп и говорит, а он сидит против него и молчит. Теперича сколько народу ему кланяется по дороге, а он ни перед кем и шапки не ломает. Сидит, как сова, без внимания и будто никого не видит. Вот она, гордость-то!
Ну а как же он тебе приказывает, куда ему ехать надо?
Никак. Выйдет из подъезда, сядет в экипаж и ткнет меня кулаком в затривок. Это значит, прямо поезжай. Назад повернуть, так два раза ткнет. Направо, так в правое плечо, налево в левое. И ведь до чего в своем головоломном павлинстве дошел. Ехали мы это как-то около Казанского собора, а навстречу нам солдаты шли, да и заиграй в это время музыку; так он вообразил, что ему, да что ж ты думаешь, поднял руку по-военному около шапки и держит. Барабан теперь хочет у себя дома завести, и такой манер, что как он сам в прихожую входит, так чтобы в барабан били.
В это время на подъезде опять появились расчесанная борода, ильковая шуба и соболья шапка. Кучер встрепенулся. Извозчики стащили с рысака ковер и положили в сани. Кучер подъехал. Борода, шуба и шапка сели в сани и ткнули кучера рукой в спину. Рысак помчался. Извозчики глядели вслед и говорили, качая головами:
Скажи на милость, какая бессловесная тварь!
Портной-меценат
В один из магазинов готового платья входят двое молодых людей в очень незавидных костюмах. Один блондин, другой брюнет.
Поликарпу Доримедонтычу! возглашает блондин и подает руку занимающемуся кройкой сукна хозяину с кожаным сантиметром на шее.
Здравствуй, театральный простак, здравствуй! отвечает хозяин-портной и, кладя ножницы, потрясает протянутую ему через стол руку. Повернись-ка, повернись-ка! Вот так. Ах, братец ты мой, как ты пообносился! Смотри-ка, брючонки-то ведь у тебя с бахромой. Ну что ж, видно, денег принес по старому счету и хочешь, чтоб я тебя обновил насчет штанины и пиджака?
В том-то и дело, что денег нет ни гроша, а обновиться бы не мешало.
Плохо, значит, твое дело, плохо. Ты это где пропадал? Я уже в заупокойное поминанье хотел тебя записать.
Присяга наша известная. В Балабаеве куплеты комические пел и жидовские сцены рассказывал. Вчера только приехал.
И яко благ, яко наг, яко нет ничего? спросил портной.
В одном кармане пусто, да и в другом негусто, в третьем смеркается, а в четвертом заря занимается. Антрепренер жалованье зажилил.
А бенефис?
Три с полтиной в очистку и то пополам с дирекцией.
Как же это, братец, так? Видно, афиша у тебя была нехороша. А ты бы посулил съесть живого человека перед публикой, что ли.
Там уж до меня ел один комик живого-то человека, и публика все равно не поверила бы.
Ну, в бутылку влез бы в заключение бенефиса.
Тоже до меня влезали. Балабаев город ученый. Там и по воздуху актеры летали, и угадывали желание публики. Ничем удивить нельзя. Придумывал, придумывал удочку и чуть с ума не сошел. Плюнул и напился пьян.
На пьянство-то, значит, деньги были? А ты бы вот их портному и приберег.
Пьянство в долг верили. Кругом задолжал, оставил чемодан в гостинице и бежал оттуда ночью.
Чемодан-то ведь пустой был?
Само собой. Денег на железную дорогу нет, но вдруг, о счастие! Богиня сжалилась над несчастным страдальцем и послала хмельного купца. К нему приснастился, и за билет и выпивку с закуской всю дорогу ему в вагоне куплеты пел и жидовские сцены рассказывал. Благодарю Бога о том, что в острог в Балабаеве не попал.
Примечания
1
Да, месье? (фр.)