Не знаю. Пока я ничего не замечал. Да где! Она болезненная женщина.
Копровская-то болезненная женщина? Ну, врешь. Я ее видела в Севастополе, когда проезжала в Ялту на гастроли. Она женщина кровь с молоком. И брюнетка с усиками. Эти брюнетки с усиками всегда здоровы.
Наружность, друг мой, очень часто обманчива. И наконец, кому же и знать, как не мне? Я все-таки жил с ней три с половиной года. Ну да что об ней разговаривать! Бросим, закончил Лагорский. Ты говоришь, что будешь меня угощать сегодня сигом, переменил он разговор.
Вареным сигом, Вася, с яйцами и маслом, отвечала Малкова.
Шесть лет я не был в Петербурге и шесть лет сига не ел. Ах да! В Москве раз ел зимой. Зимой туда их привозят.
Лагорский рад был, что разговор с его жены перешел на рыбу, но Малкова опять начала:
Мне кажется, Васька, что ты все врешь! Мне кажется, что ты опять сошелся с женой. Простил ее и сошелся. Иначе с какой стати тебе было переезжать к ней на квартиру?
Уверяю тебя, Веруша, что нет! отвечал Лагорский.
Странно. Четыре года ты с ней не жил, рассказывал мне о ее невозможном характере, о тех скандалах, которые она тебе делала в труппе, и вдруг опять с ней. Нет, тут что-то неладно.
Некуда было деться. Ведь здесь, на окраинах, гостиниц нет, а она предложила квартиру и стол. Ну, вижу, что под боком недалеко от театра я и взял Приезжай ты, Веруша, раньше, предложи ты я взял бы у тебя квартиру. Да ведь и дешево я плачу.
А сколько? вдруг спросила Малкова.
Лагорский замялся. Он не знал, что и сказать. Он соображал, что сказать, и не сообразил.
Я рыбу люблю ужасно, проговорил он. И у себя дома я сегодня просил, чтоб мне была сделана жареная корюшка. Жареная корюшка со свежим огурцом прелесть.
Он жался и старался высвободить свою руку из-под руки Малковой. Они подходили к даче, где он жил с женой, миновать которую им было нельзя, ибо она стояла им по пути, а ему показалось, что на балконе мелькает красная кофточка его жены.
Что ты? спросила его Малкова.
Хочется покурить. Дай мне свернуть папироску, отвечал он, освобождая свою руку, и стал доставать порттабак из кармана.
Для скручивания папиросы он приостановился и, щурясь, стал смотреть вдаль на балкон, на красное пятно. Дело в том, что ему ужасно было неловко проходить мимо своей дачи под руку с Малковой, ежели жена увидит его. Еще если бы он вернулся потом к обеду, то он сказал бы, что провожал товарища по сцене такую-то, но ведь он не явится к обеду, жена его будет ждать и потом выйдет ссора, скандал. Свернув папиросу, он сделал несколько шагов вперед и на ходу стал закуривать ее. Шел он медленно и молчал. Пятно продолжало краснеть. Он опять остановился и был как на иголках.
Малкова пристально посмотрела на него и спросила:
Что с тобой, Василий?
Вот, видишь ли, милочка, я замечаю красную кофточку жены моей на балконе, сказал он. То есть Копровской поправился он. И хотя она мне теперь вовсе не жена, но все-таки квартирная хозяйка, которой я заказал к обеду корюшку.
Понимаю.
Малкова надулась.
Понимай или не понимай, а все-таки чрезвычайно неловко проходить мимо нее с дамой, не заговорить с ней, то есть с Копровской, и в конце концов не прийти даже к обеду, сказал Лагорский. Пойдем шаг за шагом и повременим подходить. Может быть, красная кофточка скроется.
Ну, теперь мне все ясно, сказала Малкова. Ты даже боишься своей жены, так какая же она тебе квартирная хозяйка!
Вовсе не боюсь. Но если бы я ей еще не заказывал корюшки
Ты, Васька, изолгался. Ты подлец.
Ничуть Но согласись сама
Ты где живешь?
Да вот через две дачи. Видишь, что-то краснеется на балконе? Это кофточка Копровской. Она сегодня в красной кофточке.
Малкова посмотрела вперед.
Господи, как у страха-то глаза велики! сказала она, засмеявшись. На балконе это даже не кофточка и не женщина, а просто через перила перекинуто что-то красное. Одеяло, что ли?
Да так ли?
Лагорский прибавил шагу.
О, как жена твоя взяла тебя в руки! продолжала Малкова. Ты даже красного одеяла боишься.
У Лагорского отлегло от сердца, и он сам рассмеялся.
Действительно, красное одеяло, проговорил он. Но если бы это была Копровская, которая ждет меня к обеду, было бы чрезвычайно неловко проходить мимо нее, особенно с дамой под руку.
Отчего же непременно с дамой под руку? При чем тут дама? допытывалась Малкова. Сам же ты говоришь, что с женой своей теперь ничем не связан.
Ничем, кроме квартиры и стола. Но все-таки
Они поравнялись с дачей, где на балконе висело красное одеяло. Лагорский прибавил шагу и старался пройти мимо дачи как можно скорее. Но Малкова остановилась и стала смотреть в палисадник перед дачей.
Здесь ты живешь? спрашивала она.
Здесь. Только, пожалуйста, не кричи.
Лагорский пробежал от Малковой вперед. Она догнала его.
Дабы узнать истину, я, Васька, завтра или послезавтра зайду к тебе чаю напиться, сказала она. Должна же я знать, в каких ты отношениях с женой. Иначе с какой же стати я буду расточать тебе свои ласки! Я делиться ни с кем не люблю.
Уверяю тебя, что с Копровской я в самых обыкновенных отношениях. Как добрый знакомый, как старый знакомый, пожалуй, и больше ничего старался уверить Лагорский Малкову.
Ну, я зайду, и мы посмотрим.
Заходи. Только, пожалуйста, без скандала
Зачем же я буду скандалить, если жена твоя первая не сделает мне скандала?
О, она не такая! Ведь ты придешь ко мне, как знакомая к знакомому, заискивающе проговорил Лагорский.
Ну, мы там посмотрим. А только на днях я к тебе зайду. Непременно зайду, подчеркнула Малкова.
Они подошли к даче Малковой и стали входить в палисадник.
Глава IV
Малкова помещалась в верхнем этаже маленькой дачи, ветхой, с покосившимися полами, со скрипучей лестницей, но три ее крошечные комнатки имели симпатичный вид. Она успела придать им некоторую уютность. В гостиной, она же и столовая, лежал на полу персидский ковер. Лагорский помнил его еще в Казани. Она всегда возила его с собой и завертывала в него во время пути разные вещи. На убогой хозяйской мягкой мебели лежали белые чистые ажурные покрышки ее работы. Стоял диван, и на нем лежала вышитая шерстями подушка с изображением красной птицы на черном фоне. И подушку эту Лагорский помнил с Казани. Стены гостиной были увешаны венками из искусственных цветов с лентами это были подношения от публики в дни бенефисов Малковой. Был тут и маленький серебряный венок. На двух окнах висели белые коленкоровые занавески, хотя прибитые прямо к стене гвоздями, но гвозди эти были задрапированы также лентами от бенефисных венков. В спальной Малковой помещался туалетный стол, покрытый кисеей на розовом подбое, со складным зеркалом на нем, с туалетными принадлежностями, со свесившейся со стены такой же кисейной драпировкой, подхваченной розовыми лентами. У другой стены стояла опрятная постель с белым ажурным покрывалом, также на розовом подбое, с подушками в прошивках и кружевцах. Третья комнатка была занята сундуками с гардеробом Малковой и в ней помещалась ее горничная Груша. И тут стояла чистая постель с тканёвым одеялом и нарядными подушками.
Лагорский был уже у Малковой тотчас после ее приезда, но тогда Малкова не была еще устроившись в квартире и жила на бивуаках, как Марий на развалинах Карфагена, как она выражалась. Теперь же квартира была прибрана и вовсе не походила на квартиру по несколько раз в году переезжающей актрисы, которые, привыкши жить по номерам, обыкновенно вовсе не заботятся об убранстве своих жилищ. Нигде не было видно ни юбок, висящих по стенам, ни разбросанной на полу обуви, ни корсета, валяющегося на стуле, ни тарелок с остатками еды, стоящих на подоконниках, как это бывает зачастую у актрис и как это именно было у жены Лагорского Копровской.
Лагорский любовался комнатками Малковой и сравнивал их с комнатами своей дачи, где он жил с женой, не отличающимися не только убранством, но даже и необходимой чистотой, где сундук очень часто заменял стул, где постели оставались по целым дням с утра не постланными, где окна вместо занавесок завешивались на ночь суконным платком, простыней и женскими юбками.
Хорошо ты, Веруша, устроилась, сказал Лагорский, рассматривая в гостиной фотографии Малковой в ее лучших ролях, повешенные на стене между венками и лентами. У меня дома нет ничего подобного. Мы до сих пор живем, как цыгане в стане, как кочевники.
Так вот и переезжай ко мне, заговорила Малкова. Здесь в гостиной и поселишься. Смотри, я нарочно для тебя велела вот этот хозяйский диван новым ситцем обить. Очень уж он был грязен и залит чем-то, так что даже противно было садиться. Явился странствующий по дачам обойщик, я купила ситцу и вот он обил диван.
Знаю, знаю. Ты, Веруша, у меня насчет чистоты молодец. Я помню, как ты в Казани следила за моим бельем, как пушила прислугу, когда комнаты были плохо прибраны. У тебя что-то врожденное к чистоте и порядку. Ты любишь украшать свое гнездышко.
И милости просим в это гнездышко.
Не могу, родная. Слово дано. Хотя Копровская дефакто теперь мне и не жена, но она все-таки товарищ, а товарища подводить неблагородно. Зачем же я буду наносить ей убытки? Она рассчитывает, что я весь сезон проживу у нее.
Если любишь меня, то убытки эти можешь ей возместить, продолжала Малкова. Ну, заплати ей за комнату за целое лето. Ведь всего-то, я думаю, рублей пятьдесят. Что тебе значит? Будто в карты проиграл. Впрочем, я приду к тебе чай пить и посмотрю, в каких ты отношениях с женой. Мне сдается, что ты все врешь. Если ты сошелся с женой, то тогда я тебя тревожить не стану. Скатертью дорога. Но тогда уж и ко мне прошу ни ногой
Лагорский нежно обнял Малкову и сказал:
Веруша, я тебя люблю, я не могу не видеться с тобой. Я должен быть около тебя и целовать эти глазки, эти щечки, этот лобик.
И он поцеловал ее в слегка подведенные глазки, в лобик и щечки. Она улыбнулась.
Однако ты два года не целовал их. Не целовал, когда служил в Симбирске, не целовал в Нижнем, проговорила она. И где ты был еще? В Вологде, что ли?
В Вологде и в Архангельске два летних сезона, отвечал он. Но это ничего не значит. Ты два года была у меня в сердце.
Два года в сердце, а сам даже не писал мне. Хороша любовь!
Неправда. Из Симбирска я тебе послал три письма.
А из Нижнего ничего и из других городов ничего.
Из Нижнего я тебе послал 17 сентября поздравление с днем ангела в Ростов-на-Дону. Да ведь и ты не писала.
Не писала, потому что знала, что ты был с этой связавшись Как ее? С горничной, которая полезла в актрисы. Ведь Кардеев приезжал к нам из Симбирска и рассказывал.
Ну, какая же это была связь! Мимолетная. Без таких связей ни один здоровый мужчина быть не может, сказал в ответ Лагорский.
А знаешь, она здесь Эта Настина сказала Малкова. Я видела ее в Петербурге.
Не знаю, не видал и не слыхал, соврал Лагорский.
Вот и к ней я буду тебя ревновать, Васька. Она в труппе «Карфагена» с твоей женой служит. О, она тонкая бестия! Она завлечет тебя, Васька.
В первый раз слышу, что Настина в «Карфагене» служит, врал Лагорский. Странно, что я ее не видел. Но ты, друг Веруша, ничего не бойся. Для тебя нет соперниц. Я весь твой. Не буду лгать, во время нашей разлуки я не страдал по тебе, не убивался, но, когда здесь увидал тебя снова, ты опять зажгла мое сердце и любовь моя к тебе возгорелась с новой силой.
Лагорский опять обнял Малкову и посадил ее рядом с собой на диван. Она засмеялась и, принимая от него поцелуй, бормотала:
Как ты это говоришь Какими словами Будто на сцене, будто из какой-то роли
Актер Ничего не поделаешь. Такая уж наша привычка к красивым словам, ответил он, поднялся и сказал: Ну что ж Давай обедать. Есть я чертовски хочу.
Малкова сняла со стола альбом с серебряной доской бенефисное подношение, два подсвечника со свечами и стала накрывать ковровую скатерть белою скатертью, крича своей прислуге:
Груша! Тащи сюда посуду. Я накрываю стол. Подавай обедать! Да прежде редиску и селедку для Василия Севастьяныча! Бутылочка с водкой у меня в спальне.
В дверях показалась опрятно одетая в ситцевое платье пожилая уже горничная, Груша, в белом переднике с кружевами и прошивками, кланяясь Лагорскому, и держала в руках две тарелки с редиской и селедкой, сильно обсыпанной зеленым луком.
Глава V
Пообедав и выпив кофе, Лагорский стал прощаться с Малковой. Та не отпускала.
Посиди еще упрашивала она. Куда торопиться? Вот мы подышим легким воздухом на балконе Посмотрим на проходящих У меня апельсины есть. Поговорим Напьемся чаю. Я, Вася, с самоваром Я самовар купила. Полное хозяйство Что ж, уезжать на зимний сезон, так продать можно.
Ты у меня запасливая Ты умница, ты хозяйка хвалил он ее и, как ребенка погладив по голове, взял шляпу и все-таки уходил.
Она удерживала его за руку, любовно смотрела ему в глаза и продолжала просить:
Не уходи Останься еще со мной.
Нельзя Роль учить надо. Уж и так седьмой час, отвечал он. Здесь не провинция. Роль надо знать хорошо.
Вздор Ты боишься своей жены И дернуло тебя опять с ней связаться!
Уверяю тебя еще раз, Веруша, что моя связь ограничивается только квартирой и столом.
Ну, хочешь, я за тебя внесу ей за квартиру и стол? спросила Малкова, все еще держа Лагорского за руку.
Что ты!.. Зачем же это? Но все-таки прощай. Уверяю, что у тебя мне и сидеть приятнее, и уютнее, и веселее, я даже дышу как-то свободнее у тебя, но идти домой все-таки надо. Идти и заняться ролью Ты знаешь, я не ремесленник. К искусству отношусь серьезно.
Так ведь у тебя роль с собой. Учи здесь Поставят самовар, будем пить чай, а ты учи роль. И я буду роль учить. Помнишь, как в Казани, когда мы жили в «Европе».
В другой раз с удовольствием, но сегодня надо дома, стоял на своем Лагорский.
У тебя есть ли самовар? спросила Малкова.
Ничего подобного. Копровская моя не такова. Она кипятит воду для чаю и кофею на бензинке. Разве она хозяйка? Разве она запаслива? У ней и десятой доли нет твоих милых качеств. Прощай.
Лагорский обнял и нежно поцеловал ее, уходя кивнул на венки, висевшие на стене и сказал:
Как сохранились цветы и ленты. Их опять в бенефис подносить можно.
Зачем же это? С какой стати? Что за фальсификация! Я никогда этого не делаю, отвечала Малкова.
Отчего же Для коллекции, для комплекта Ведь эти венки все равно тобой заслужены. У меня есть хороший серебряный портсигар с эмалью, и я всякий раз его себе подношу от публики. Для коллекции, для счета подношу.
Лагорский ушел. Она проводила его до лестницы, обвила его шею руками и шепнула:
Приходи ночевать, Вася!.. Диван этот твой. Я нарочно обила его новым ситцем.
Когда он вышел на улицу, Малкова стояла на балконе и кивала ему, улыбаясь.
Всего хорошего! Завтра на репетиции увидимся! крикнул он и сделал жест рукой.
Сделав шагов сто по улице, Лагорский остановился. Он сообразил, что если он будет подходить к своему дому с улицы, то жена его, ожидая его на балконе дачи, может заметить, что он подходит к дому не со стороны театра, а с другой стороны, а он готовился рассказать ей в свое оправдание, что он не пришел к обеду, целую историю, как его задержали в театре.
«Пройду на заднюю улицу и оттуда проберусь к себе на дачу по задворкам», решил он и юркнул во двор какой-то дачи. Там он нашел калитку, выбрался на другую улицу и уж оттуда проник в свое жилище.
Лагорский не ошибся. Жена его сидела на балконе, ждала его и даже в бинокль смотрела на дорогу, где он должен был показаться. Но он вошел в свою дачу с черного хода, прошел на балкон, подкрался к жене и, шутливо взяв ее за голову, зажал ей руками глаза.