Сестричка, можно мне таблеточку? Послышался хрипловатый голос где-то рядом. Что-то тяжко мне, ноги не ходят.
Андрей Андреевич, если ноги не ходят, лягте на койку, да отдохните. Вам же уже не тридцать конечно ножкам тяжело. И сестра пошла укладывать на соседнюю койку старичка в очках, смутно знакомого. Хотя, быть может, просто показалось, в моём возрасте уже все люди кажутся смутно знакомыми.
Ну, хотя бы водички, капризно произнёс Андрей Андреевич, ложась на аккуратно заправленную кровать.
Водички принесу, подождите. И, поглядев в окно, с какой-то женскою тоской, вышла из палаты.
И я посмотрел в окошко, там был свет. Такого яркого света не бывает, по крайней мере в этом городе, по крайней мере в это время года, по крайней мере не в моей серой жизни. Я наслаждался светом, глядя в то окно.
Простите, вы же ведь не спите, услышал я голос и, меня тихонько кто-то потрогал за плечо. Я лишь буркнул, что не сплю. Тогда разрешите представиться Андрей Андреевич Власов. И в этот миг меня словно пронзило электрическим током! Я вскочил, насколько может это сделать человек моего возраста и почувствовал страшную боль в левом бедре, в глазах, я чувствовал, как появились слёзы. Я зажмурился, сосчитал десяток вспышек, боль отступила, я открыл глаза, а надо мной был потолок. Я повернул голову направо, я всмотрелся в лицо старичка, что сидел рядом и улыбался, а на линзах его круглых очков играли блики солнечных лучей. Неожиданно, правда? сказал старик и с лица его сошла улыбка. Наверное, он увидел в глазах моих слёзы. Он вдруг помрачнел и лег обратно, в койку, скинув тапки с ног, укрывшись тонким больничным одеялом, с головой. А я сидел и судорожно складывал года, и вспоминал историю и, кажется, по спине моей пробежал холодок.
Жизнь несправедливая сука услышал я голос из-под одеяла, кто-то гадит, а кто-то разгребает дерьмо и, как правило, не за собой. Всю жизнь я жил под гнётом своей фамилии, и всё пытался сбросить эти незаметные покровы предателя. И что вышло? Каждый встречный, кто хоть сколько-нибудь помнит о прошлом, тычет в меня пальцем и плюёт под ноги, или в спину.
Где я? Мне вдруг стало чудовищно страшно!
Ты здесь, это всё что я знаю о тебе, послышался ответ из-под одеяла, а это гораздо меньше, чем ты знаешь обо мне.
Я в каком-то странном страхе, граничащем с трепетной радостью об облегчении, оглядываю стены и потолок, я гляжу в окно, а там только свет. И тут заходит она, несёт стакан с водой, улыбаясь, как Джоконда.
Андрей Андреевич, вот, попейте. Сестричка посмотрела на его койку и вздохнула, что, опять Вас в измене обвиняют? сказала она и с немым укором, но с улыбкой, посмотрела на меня.
Как видите, проворчал старичок, откидывая одеяло и, недобро глядя на меня. Он сел, взял стакан с водой и начал жадно пить, издавая гортанные, квакающие звуки, что было довольно противно. Я смотрел на это дело и морщился. Точно так же пил воду один из старших мастеров на заводе. В конце месяца я всегда собирал их в своём кабинете и показывал статистику выбраковки тех или иных узлов тракторов. Мы обсуждали причины, которые могли привести к наиболее массовым дефектам и искали пути решения для их исправления. И только тот чудак всегда был уверен, что брак, выявленный в сфере его ответственности, являлся моей ошибкой. Мерзкий был тип, его потом упрятали за решётку, за хищения.
А ведь мне тогда, было-то всего пять лет, кого я мог предать, я спрашиваю! и вновь он пронзил меня взглядом.
Простите, сказал я и, мне было действительно стыдно. Просто память сильнее нас и, соответственно, злее. Порой мы даже не хотим кого-то обидеть или задеть, но наша память делает это исподтишка. Я уверен, с Вами, Андрей Андреевич, происходит то же самое. Зачем Вы помните все те укоры и насмешки в Ваш адрес, зачем напоминаете их людям? Я думаю, что в Вас внутри сидит огромная обида, тяжёлым камнем тянущая Вас в пучину зла и ненависти к миру. А может быть, Вы так оправдываете свои неудачи? Оставьте, Андрей Андреевич, мир гораздо добрее, просто Вам не повезло с эпохой или с окружением, или с самим собой. И не надо заставлять людей чувствовать себя виноватыми из-за Ваших комплексов.
И медсестричка глядит на меня с уважением, и мнимый предатель, красный от какого-то чувства, смотрит мне в глаза, пытаясь, видимо, прожечь меня насквозь. Напрасно, мне уже не страшно, мне даже это нравится, я чувствую себя живым и правым, я чувствую, что в жизни пока ещё есть интерес, пока ещё я чувствую боль и радость, пусть даже и от этих пустяков. И вот, наверное, Андрей Андреевич тоже это понял и его лицу вернулся прежний цвет, а в глазах потухли ненависти огоньки. Он отдал стакан милой девушке и лёг обратно, головой на подушку, а мыслями в себя.
Зачем же вы так сурово? Спросила меня медсестра, он же не виноват, что собирал пол жизни упрёки за чужого человека.
Не виноват, но ведь и возводить в культ упрекаемого, такое совпадение, не нужно! Достаточно пару раз дать отпор, достаточно пропускать это не через себя, а мимо. В конце концов, дурак не поймёт, а умный не скажет.
Но ведь говорили! Воскликнул вдруг Андрей Андреевич, и часто говорили! Говорили все, от мала до велика и смеялись, показывая пальцем, и не брали на работу, нервно постукивая пальцами по папке с личным делом! И даже, пару раз, проверяя документы, везли в отделение милиции, якобы для уточнения деталей. Каких таких деталей? он кричал, а в глазах сверкали слёзы. Дурацкое имя, дурацкая фамилия, дурацкая страна! злобно завершил он свой пассаж. Сестричка попыталась успокоить старичка, который покраснел и, сидя плакал. Она гладила его по голове, взъерошивая седину оставшихся волос и тихо шептала «успокойтесь», переводя взгляд то на меня, то на него.
Да, просто очень немногие люди вырастая становятся взрослыми, большая часть так и остаются детьми, которые глупо и однообразно шутят или боятся, что их за что-нибудь накажут, в том числе, за собственную же мнительность. И, кстати, Андрей Андреевич, сейчас Вы ведёте себя точно так же обижаетесь на родителей, которые наверняка называли своего малыша не просто так, а вкладывали в имя какой-то смысл или историю и, уж никак не историю с предательством. О которой они и знать не могли в то время.
Он метнул в меня резкий взгляд и как-то зловеще улыбнулся.
Хотите знать, почему меня так назвали? Сказал Андрей Андреевич, вытирая ладонями слёзы.
Не особо, ответил я.
Очень интересно, ответила медсестра, убрав, наконец руку от седой головы старика. Расскажите, Андрей Андреевич.
В конце концов, подумал я, похоже, ничего не остаётся, и времени у меня, как кажется вагон.
Мне с детства говорили, что так меня назвали в честь Андрея Первозванного, мол, это была бабушкина воля, а в общем-то никто и не сопротивлялся. Потом, как-то прижилась история о том, что дескать, мать так сильно любит отца, что хотела видеть такого же мужественного сына, борца за мировую революцию. Наверное, чтоб я не болтал про апостолов
Тут приоткрылась дверь и появилась физиономия какого-то дедка.
Вера Павловна, казалось, выстрадал слова старик, там у Юрия Алексеевича перегрузки начались, подойдите пожалуйста.
Я чувствовал шевеление в затылке, я прямо знал, что по спине бегут мурашки, куда-то в область пяток, вслед за притихшим сердцем.
Медсестра ойкнула и вышла за дверь. Я всмотрелся в глаза старика на соседней койке и с мольбой спросил его:
Мы где?
Андрей Андреевич хихикнул, как-то гаденько. А зачем вам, быть может лучше и не знать где мы, кто мы и зачем всё это?
Я в психушке?
Это ведь смотря как посмотреть. Я вот, всю жизнь как в психушке, то предатель, то апостол, то вообще кто-то третий, будто бы не человек, а пластилин или глиняный голем, которого вылепили, но забыли зачем.
Чёрт побери! Неужели нельзя просто и односложно ответить, неужели нужно обязательно жалобы вплетать в любой ответ, в любую фразу! И даже если здесь совсем другое место, ему уж точно место именно в психушке, там есть кому послушать, там есть кому ответить, даже дать совет. Моё негодование волной накатывало за волной, скатываясь снежным комом в ярость и злобу. И тут я подумал, а за что я, собственно, так зол на этого несчастного, что так меня в нём бесит? Да, он зациклен на своей проблеме и слишком акцентирует на ней себя, но может быть, она и есть тот панцирь, который служит и защитой от более страшных проблем? Наверное, он просто не знает, что такое быть собой, вот так и прячется за маской обиженного, обделённого мальчишки.
Вернулась медсестра, вошла улыбаясь в палату и села на краешек кровати Андрея Андреевича, погладив того по коленке.
Так что там за история с вашим именем? Спросила она. Андрей Андреевич встрепенулся, бросил на меня какой-то презрительный взгляд, сел удобнее и продолжил свой рассказ.
Так вот, тогда я уже стал смутно понимать, что где-то скрыт подвох и, наверное, стал тайно ненавидеть своё имя. Знаете, так бывает, ну, что что-то тебя коробит, но ты не понимаешь, что именно, а это не даёт тебе покоя и внутреннего порядка. И я ходил, как зверь по клетке, с годами вырастая, но клетка-то при этом не становилась больше! И к старшим классам я осознал, что безнадежно потерял сам себя и, что хуже, я не знаю, как мне быть. А эти все упоминания о совпадении фамилии и имени, и отчества. Я реально стал чувствовать себя виновным в подлостях чужих. И вот, я кончил школу, пошёл устраиваться на работу и, от гангрены умирает отец. Мать при этом холодна и, даже безразлична. Она конечно, хлопотала, какие-то там собирала справки и бумаги, похоронила, проводила в путь последний, и даже памятник установила на могиле, но как-то всё на автомате, отрешённо, без слёз и чувств. А после наступила осень, и мы под листопадом пили чай. И тут вдруг мать внезапно разрыдалась, кусала пальцы и мешала бесконечно ложкой в чае сахар, которого там не было в помине. А я не понимал, что происходит и гладил по седеющей, ещё недавно рыжей, голове и говорил ей «успокойся». Она схватила меня за руку и вдруг решила вывалить мне историю об имени моём.
«Чёрт побери, подумал я, а это только ведь начало».
Наверное, Андрей Андреевич почувствовал моё недовольство, потому что он метнул в меня недобрый взгляд и, чуть запнувшись, всё-таки продолжил.
Она сказала, что была когда-то влюблена в красавца парня, что учился на год старше, косая сажень в плечах, кудрявый, да ещё и красный командир. И звали его Андрей, тут старичок сделал паузу, обвёл нас взглядом и продолжил. Они любили друг друга якобы, без памяти, но вот до свадьбы дело всё никак не доходило. И он сказал, что он уходит, сказал, что воевать, сказал, что скоро он вернётся. Из стога встал и вечером с дивизией умчался бить белогвардейцев. Она ждала его, ждала. Писала письма и не отправляла, не знала просто, их куда отправить. И складывала стопочкой в свой шифоньер, и перечитывала, и вновь писала, всё надеясь на новую встречу, желая любить и любимою быть, но, спустя целый год от командира не было вестей, а мамина семья уехала с нижегородской губернии в Петроград. Она собрала все письма в свой чемодан и, в нём почти не осталось места для вещей. А там она устроилась работать в булочную, продавала хлеб рабочим с завода, морякам и старушкам, которые никак не привыкли к новой власти, а ведь на дворе был двадцать первый год. И каждый матрос считал нужным высказать ей свою симпатию, кто-то брал её за руки и долго не отпускал, кто-то сально шутил, кто-то угрюмо оценивал её стан, а кто-то ждал после работы у дверей, пытаясь проводить домой или прижать в неосвещённой подворотне. Она решительный отпор давала, а после, вечером её встречал отец, уставший и немытый и вместе шли они домой, молчали, думая каждый своё. А как-то раз, когда они вот так, под розовым тюлем заката возвращались домой, к ним подошёл милиционер, представился и вдруг сказал: «Я в вас влюблён, Анна, будьте моей женой». Отец встал между ними моментально и угрожающе взглянул в лицо человеку в форме. Он сказал, чтобы паренёк шёл мимо и больше не мешал его дочери жить, что она сама найдёт кому своё отдать сердце. А пока, он считает своим долгом предупредить молодого человека, что тот сейчас может получить по лицу, если не перестанет оказывать дочери чересчур много внимания. Милиционер спокойно выслушал отца, выдержав его рабочий взгляд и, сняв фуражку и пригладив волосы, ответил, что его намерения не просто так, чтоб найти себе развлекушки на пару ночей, он давно наблюдает за Анной и успел в неё весьма влюбиться. А если девушка не будет против, то вскорости они сыграют свадьбу и будут строить вместе новый мир. А пусть вы даже и отец, не остановит и это, если Анне будет угрожать хоть какая-то опасность, шею сверну даже отцу. И тогда её папа снова всмотрелся в глаза человека в форме, протянул ему руку и представился. «Андрей», ответил милиционер, пожимая руку отцу Анны, а та в этот миг растаяла, как лёд в стакане горячего чая и разрыдалась от нахлынувших откуда-то вдруг, чувств. Они встречались несколько месяцев, прежде чем Анна окончательно сказала: «Да», а после назначили день их свадьбы. А иногда она ночами ревела в подушку, а иногда сидела на табурете у окна и глядя на луну шептала что-то небесам, вымаливая будто бы прощения, неведомо, правда, кому. Она бывало, не могла уснуть и думала, что любовь это какая-то ловушка, любим мы идеалы, а замуж выходим за их поддельные копии.
Я заметил, как на глаза медсестрички Веры Павловны, навернулись слёзки. Я чувствовал себя странно, с одной стороны совсем ненужная мне информация об истории имени какого-то старикана, хоть и моложе меня, с другой ведь я помню те времена и что-то комками подступающее к горлу не даёт мне права заткнуть ему рот, а ещё и эта сентиментальная барышня, которая даже родилась-то спустя целую эпоху. Жизнь штука неприятная, особенно, такая длинная жизнь. А память вдвое неприятнее, она сопоставляет времена и нравы, она ломает то, что не должно быть сломано и норовит отправить времени течение обратно.
И вот, до свадьбы десять ней, уже собирают с миру по нитке на стол, уже примерка свадебного платья, с неотъемлемой в то время частью кусочком кумача на левой чашечке лифа, уже плачет от радости мать и нервничает понемногу отец. И вдруг, к ней в булочную входит ОН! Худой, в очках и с погонами какими-то, она не понимала в этом ничего, и он подходит к ней, кладёт небрежно червонец и говорит, что ему нужен хлеб. А мама не чувствует ног и что-то клокочет в груди, будто рвётся наружу, стоит и смотрит на него, ресницами хлопая, будто крыльями бабочка. И тут он тоже понимает, что что-то здесь не так, что будущее как-то закольцевалось на прошлое и узнаёт её, застывая, как мраморный истукан. Он шепчет: «Анна», она не сдерживает слёзы: «Андрей» и, кажется, что время тогда остановилось и замолчали птицы, замерли в морях киты и пароходы, встали часы и смолкли пушки в этот миг, не опустилась сабля, что рубила чью-то голову. В тот вечер она вернулась домой много позже, объяснив ревизией внезапной, усталая прошла к своей кровати, в свой угол и сняв верхнюю одежду, легла под одеяло, сразу же уснув. А следующей ночью она не могла найти себе места, луна светила сквозь занавески в окно и с укором смотрела ей в лицо, куда бы мать не отвернулась. А жизнь наполнялась обманом, который как-то придётся хранить от других, как-то придётся всю жизнь с ним существовать, скрывать и прятать даже от себя. Она не понимала, спит она или ей это только кажется, она то просыпалась, глядя на луну, то снова просыпалась, а рядом с ней стоял Андрей и очень горько и сурово смотрел ей прямо внутрь, будто вынуждая всё сказать, будто вынуждая говорить одну лишь правду. А то вдруг снова просыпалась и к ней в окно заглядывал Андрей, поблёскивая линзами очков и ей лукаво улыбался, молчал и ничего не говорил. Ей было страшно, когда она проснулась снова, вокруг была какая-то серая тьма и рядом не было никого, только колыхалась занавеска под весенним ветерком, а рядом пустота и тумбочка с двумя чуть выдвинутыми ящичками из которых сумраками вылетали медленно кверху, какие-то пушистые комочки, взлетая к потолку и растворяясь в полуночной темноте. И тем комочкам не было числа, а страху не было предела, пока от недостатка воздуха мать вдруг не проснулась, уже по-настоящему, уже под утро, так тяжело дыша, что голова кружилась, а рядом в пёстром платке сидела мать и гладила её по волосам.