Ландрат и церемониймейстер
Царская горка была устроена просто, как и все гениальное. Из окон второго этажа во двор спускался дощатый скат, огражденный резными бортами. Скат залит был в несколько слоев водой и сверкал, как зеркало. Последние весенние морозы отступали, солнце растопило свисающие с крыш длинные сосули, и толстая, прозрачная ледяная корка на горе потихонечку подтаивала санки оставляли на ней все более отчетливые следы.
Скатившиеся с горки саночки красивые, точеные, с лебедиными шеями их лакеи тут же затаскивали под скат, и уже в доме поднимали наверх. Сами же катальщики возносились на второй этаж на хитроумном подобии фуникулера или канатной дороги, устроенном снаружи дворца. Высокие веселящиеся особы полукругом толпились на специальном широком балконе, и лакеи только успевали подносить новые чаши с дымящимся глинтвейном.
Приглашенные доктора разбились на пары, оставаясь на грешной земле, на финише пологого горочного ската. Вокруг докторов на разные лады дули в трубы и колотили в барабан армейские музыканты, приглашенные для создания праздничного настроения. По одну сторону горки профессор Бидлоу перешучивался с другим знаменитым доктором, Лестоком, или Лестенцио, как звали здесь его почему-то, с личным хирургом цесаревны Елисавет. Оба доктора были неуловимо друг с другом схожи, словно профессия наложила на их физиономии свой несмываемый отпечаток оба осанистые, с совиными лицами и с такой экспрессивной жестикуляцией, что казалось, вот-вот их беседа перерастет в потасовку. Доктора по очереди прикладывались к фляге, стараясь делать это незаметно, но притом не особо и скрываясь.
Яков с Петрушей дежурили по другую сторону горки, флягой с горячительным запастись не сумели, но у молодого Ван Геделе щеки горели и так от впечатлений. Русский двор оказался роскошнее и пышнее прежде виденных им европейских дворов и саксонского, и испанского, разве что с цесарским двором был бы счет у русского один-один.
Яков кутался в одолженную у Петера волчью шубку и смотрел снизу вверх на монаршую особу, императрикс Анну Ивановну, и, что скрывать новая императрикс ему несомненно нравилась. Может, и не каноническая красавица, но высокий рост и сочетание черных волос с голубыми глазами выигрышные карты при любой внешности. А привычка часто улыбаться и грациозная простота в обращении доктор Ван Геделе теперь понимал, отчего не редеет очередь в императорские галанты. Пара фон Бюренов, муж и жена, стояли возле хозяйки, будто две вороны, повернувшие клювы в одну сторону к цели, ну в точности как профили на парной античной гемме. Вид оба супруга имели надменный и потерянный. Императрица уговаривала ехать с горки красивую даму, дама, потупясь, отказывалась.
Обер-гофмейстрина Лопухина, прошептал Петер Якову на ухо и прибавил интимно: Нати боится ехать.
Возле государыни возник, словно из-под земли, нарядный господинчик в пушистых мехах и что-то беззвучно проговорил ей в самое ухо. Анна рассмеялась, внезапно расцеловала смущенную даму и повелительно отстранила ее от ската.
Она не может ехать, она брюхата, машинально повторил Яков беззвучные слова пушистого щеголя. Он как-то забыл, что рядом с ним не де Лион его, а всего лишь кузен Петичка.
Ты что, читаешь по губам? восторженно изумился Петер. Говорят, Нати и в самом деле в тяжести
Мой де Лион успел научить меня, смущенно признался Яков. Это бывает полезно.
Наверху, на горке, щеголь в шубе обошел кругом пустующие санки и кокетливо и невинно пригласил с балетным полупоклоном саму императрикс мол, садитесь. Та зарделась смуглым, почти терракотовым румянцем, ласково поманила искусителя к себе и что-то такое прошептала ему лицо щеголя не изменилось, но накрашенные его глаза приоткрылись чуть шире.
Что такое она ему сказала? тут же пристал любопытный Петер.
Не понял, не видно было, соврал Яков. Пусть и разобрал он слова передавать их Петеру было бы подло, довольно того, что по глупости он уже выдал красавицу-гофмейстрину. А кто он?
Этот малый тут главный, это церемониймейстер, обер-гофмаршал, Петер поднял брови и закатил многозначительно глаза мол, посчитай и этого галанта. Рейнгольд фон Левенвольде.
Ничего себе, Якову весьма понравилось сложносочиненное галантское имя. О, глянь, какой лев! Тут можешь и не закатывать глаза, я сам обо всем догадался.
На балкон ступил и в самом деле настоящий светский лев, и все мгновенно оборотились к нему, и сама императрикс, и свита, и два бюренских синхронных супружеских клюва.
Господин сей стоил и внимания, и восхищения тонкий в талии, с гордой осанкой военного и с головой, занесенной высоко будто у принца крови. У него и профиль был из тех, что бьют на монетах, и усмешка змеи, и глаза змеи узкие, длинные, злые. Он поцеловал царскую ручку и сама императрикс, прежде державшаяся с ясной веселостью, вдруг затрепетала от его поцелуя. Так солнце, выходя, гасит звезды, нет, так затмение вдруг гасит солнце
Ландрат приехал, прошептал с придыханием Петер. Все, теперь все подвинутся, а нашего Корфа и вовсе зашлют далеко и надолго, дай бог, если обратно на Митаву. Солнышко наше взошло
А он ландрат чего? уточнил Яков.
Лифляндии, чего же еще. Прибыл на коронацию, подтвердить вольности для своих дворян, да только вот увидишь останется насовсем. Брат грел ему место и наконец-то дождался вернулся волк в собачью стаю.
Яков не успел расспросить поподробнее про брата. Двое саночек собрались ехать наперегонки и стояли рядом, и четыре дамы парами усаживались на сиденья, обмениваясь французскими колкостями. Доктор Лесток по ту сторону ската заволновался одна из катальщиц была его питомица, божественная Елисавет.
Давай с нами, Ренешка! поманила плутовка-цесаревна красивого церемониймейстера, и тот, пожеманничав для виду, стремительной птицей взлетел на запятки, оттолкнулся от резного борта легкой ножкой и санки понеслись.
Центровка нарушится, предрек Петер.
Ландрат, даром что лев и змий, вдруг вознесся на другие запятки, и вторые саночки сорвались вдогонку за первыми. То ли ландрат был тяжелее, то ли сильнее оттолкнулся посреди горки оба экипажа зацепились друг за друга, завертелись на льду, опасно забились о борта, дамы верещали, а кавалеры гортанно смеялись, переглядываясь, словно перелаивались молодые псы. Импровизированный поезд достиг земли почти без разрушений разве что с Лисавет слетел ее соболиный малахай, а ландрат ободрал о резные борта свои драгоценные ботфорты. Дамы поднялись с санок, и санки, отныне единые, как собаки в греховной сцепке, тут же утащены были лакеями.
Яков глаз не мог отвести от красавицы Лисавет, румяной и белой, и та поймала его взгляд, и незаметно подмигнула симпатяге доктору, пока взволнованный Лесток реял над нею своими совиными крылами.
Пс-ст, раздалось за спиною Якова, словно подманивали кошку. Петер, дубина, тем временем во все глаза таращился как дамы отряхивают друг друга от снега.
Яков обернулся его подзывал из-под горки церемониймейстер с дивным именем Рейнгольд. Другой соперник, ландрат, только что вознесся к балкону на фуникулере, к своей венценосной добыче, а этот отчего-то все прятался под горкой.
Пойдем со мной, коко, ты мне нужен, загадочно промолвил щеголь и красноречиво опустил ресницы, Яков проследил за его взглядом, вниз до теплых шерстяных гетр одна гетра была темной от крови. Яков понял вот он, звездный час для молодого хирурга. Не зря умельцы снабдили борта горки узорчатой резьбой
Рад служить вашей милости, доктор подхватил саквояж с инструментами и уже бежал следом за своим драгоценным пациентом, под скат, в дверку для слуг, и дальше по хитросплетениям коридоров.
Вашему сиятельству, поправил, полуобернувшись, пациент. Перед тобою граф, дубина.
Нижайше прошу прощения, сладко повинился Яков, ваше сиятельство.
Они уже влетели вдвоем в парадную анфиладу, граф огляделся, что-то прикинул про себя и резво устремился в боковую комнату, узкую, но с высокими потолками и светлым окном. Здесь он сбросил с плеч пушистую шубу, упал с размаху на козетку и вытянул раненую ногу:
Смотри!
Под шубой обнаружился его придворный кафтан затканный золотом так, что не видно было бархата, блестящий и шуршащий, словно фольга. Нарядный пациент тряхнул белокурыми завитыми волосами, столь экзальтированно, что ударили по щекам его длинные серьги и рассыпались из локонов державшие высокий начес бриллиантовые шпильки:
Ну же!
Яков присел на корточки перед козеткой, снял с пациента туфлю, и гетру, и разорванный чулок.
Что же там такое, коко? Я умру?
Это его «коко» означало по-французски «котеночек», «киса». Яков взял в ладони изящную, как у балетного танцовщика, белую ножку пациент задушенно хихикнул:
Щекотно же, коко
Вдоль тончайшей щиколотки тянулась длинная кровоточащая царапина, глубокая и уже чуть запекшаяся, слава богу, что без грязи и без заноз. Яков раскрыл саквояж, достал спирт и повязки и начал промывать рану:
Вы будете жить, ваше сиятельство, долго и счастливо. Рана пустячная
Пациент прерывисто вздохнул и теперь смотрел на доктора, следил за его руками с испуганным ожиданием, словно кролик за удавом. Даже брови его, подчеркнутые золотистой тушью, подняты были трагически. Пахло от графа помадой, и пудрой, и особенно недавним пряным глинтвейном. Яков наложил мазь, перебинтовал рану, собрал с пола рассыпанные бриллиантовые шпильки как звезды с темного неба:
Вы их потеряли, ваше сиятельство.
Оставь себе, коко, заработал
О, Рейнгольд! на пороге стояла взволнованная и перепуганная дама, та самая красавица с горки, что вдруг оказалась брюхата, обер-гофмейстрина. Что с вами такое?
Пустое, Нати, отмахнулся лениво ее Рейнгольд. Уж точно не стоит ваших слез. Я дам тебе записку, коко, повернулся пациент к своему доктору. Возьми в гардеробной для меня чулки. Смотритель гардеробной знает мой почерк, он карандашом в блокноте начирикал что-то по-французски, вырвал лист и подал Якову с небрежной, нет, с пренебрежительной грацией. Нельзя же мне возвращаться к ЕИВэ с голыми ногами, правда, Нати?
Нати кивнула она явно ждала, когда Яков уйдет. Яков взял записку с тихой обидой ведь можно же было послать лакея. Но все лакеи были на горке или возле горки, где-то там. Поэтому, наверное, все же нельзя.
Из дверей направо, прямо, по лесенке вверх и там он сидит на своем стуле, напутствовал сиятельный пациент, и Яков, скрепя сердце, устремился в гардеробную.
Возле двери в гардеробную на стульях сидели целых два смотрителя, очень похожие друг на друга. Оба в тревожном сиреневом и в темных блондах, но один под вороным аллонжем, а другой под лазоревым. Из львиных аллонжевых кудрей глядели два сморщенных набеленных личика с подведенными глазами и карминными полулуниями дежурных улыбок. Один смотритель держал в руках алую пряжу, второй сматывал нить из этой пряжи в клубок. Клубок-колобок танцевал в морщинистых цепких лапках, и перстни играли капризными бликами.
Господа, кто из вас двоих смотритель гардеробной? У меня записка от Ренг Рейн Яков от волнения позабыл, как зовут его драгоценного пациента, от его сиятельства графа. От обер-гофмаршала.
Рене, хором подсказали смотрители и переглянулись. Но это пока он вас не слышит.
Господин в лазоревом аллонже поднялся со стула:
Я смотритель гардеробной. Давайте ваш высокий агреман. И подержите-ка пряжу пока я буду искать для Рене его бебехи.
Слово «бебехи» одно прозвучало по-русски в его французском журчащем прононсе. Яков отдал записку и доверчиво принял в руки пряжу. Господин смотритель поднес записку к самым глазам, сморщил напудренный нос и нырнул за дверь. Товарищ его невозмутимо продолжил мотать кроваво-алую нить на клубок.
Вы не слуга, произнес он утвердительно.
Доктор, признался Яков. Лекарь Яков Ван Геделе. Племянник профессора Бидлоу.
А, Быдлин одобрительно кивнул господин, не отрывая глаз от клубка. Вы Ренешкин лекарь?
Нет, отвечал Яков и тут же прибавил с надеждой: Пока нет.
Позовет не отказывайтесь, собеседник вскинул на Якова пронзительные зеленые глаза. Лицо его покрывали бархатистые пудреные морщины, словно ловчая сеть. Глаза в лучах морщин казались добрыми, но были на самом-то деле лед. Я смотритель оранжереи, виконт де Тремуй. Как устроитесь у графа забегайте ко мне в оранжерею, я сорву для вас персик.
Смотритель гардеробной вернулся со сложенными чулками, которые он вынес на руках, как мать младенца.
Это его предпоследние, имейте в виду, предупредил он сурово.
Премного благодарен.
Яков отдал ему пряжу, цапнул чулки и быстрым шагом направился обратно. Ему было до чертиков интересно что успели за это время драгоценный пациент и его беременная красавица.
От двери слышались голоса и оба мужские.
Я оставил тебя, чтобы ты грел мое место, братишка, и ты нагрел его превосходно. Даже с избытком о, будущий наш счастливый папи
Говоривший, судя по всему, очень старался не орать и голос его, гулкий и звучный, гремел лишь вполсилы. Яков решил было, что речь идет о беременной обер-гофмейстрине, но потом внезапно догадался. Не только гофмейстрина не желала сегодня ехать с горки вниз
Я подменял вас, как умел, послышался тихий, с отчетливой иронией, голос церемониймейстера. Вы знали, каков я. И вы могли бы просить об услуге кого-нибудь другого.
Кого же? с веселым гневом вопросил собеседник.
Хотя бы Казика, превосходный мой господин ландрат
«Я же не должен стоять так с чулками до морковкиных заговинок», подумал Яков и поскребся в дверь.
Заходи, коко, милостиво разрешили ему.
Яков толкнул дверь и вошел.
Чулки, ваше сиятельство, предъявил он свою добычу и поднял глаза от собственных протянутых рук на высокого гостя. Вблизи превосходный ландрат оказался еще лучше бледный от ярости, глаза его были серыми, ясными и злыми, как у большого зверя. Он отшатнулся от козетки так стремительно, что звякнула перевязь, и выпрямился, словно позируя для портрета статный и гордый, с отброшенными будто шквальным порывом волосами, с развернутыми по-военному плечами и волевым подбородком, пересеченным очень уместно! настоящим! шрамом с настоящей же дуэли. Яков сразу же вспомнил веселенький дядюшкин рассказ
Прощай же, Mulier amicta sole, простился с братишкой ландрат, делая вид, что совсем никакого лекаря с чулками в комнате нет и в помине, и стремительно вышел.
Тоже мне, звэр, прошипел ему в спину церемониймейстер с польским выговором.
Чулки, ваше сиятельство, смиренно повторил Яков.
И чего ты ждешь? пациент недоуменно поднял подведенные золотом брови. Ты совсем дурачок, коко? он призывно качнул сахарно-белой ножкой. Надевай же их. И прибавил на всякий случай: На меня, конечно же.
«Вот ведь кошкина отрыжка», припомнил Яков меткое определение своего дорожного товарища: для церемониймейстера оно годилось в самый раз.
Напомни-ка мне, как медик медику, что такое Mulier amicta sole, попросил Яков братца Петера. В карете возвращались они вдвоем, доктор Бидлоу соединил свое одиночество с одиночеством доктора Лестока и оба почтенных доктора продолжили возлияния, то ли в трактире, то ли в гостеприимном доме цесаревны.
Жена, одетая в солнце, отвечал тут же Петер. Это не медицинское, это из Иоанна Богослова.
А, тогда понятно, почему я не знаю
Что говорил тебе обер-гофмаршал? любопытствовал Петер. Он к тебе приставал? Пытался подкатить?