Нет, отмахнулся Яков. Чулки не считаются. А он может?
Говорят, что может. Ты красивый, а он не разбирает к кому Та прекрасная дама, что боялась ехать с горки тоже, говорят, от него брюхата.
«И не только», вспомнил Яков и спросил, тихо, чтобы не подслушал кучер:
Как думаешь ты, Петичка, как уживаются у одной особы сразу столько галантов и Корф, и Бюрены, и оба брата Левенвольда? Неужели не грызутся?
Корф баловство одно, так, на разочек, пояснил Петер. Супруги Бюрены наемные конфиденты, креатуры, они скорее такая нанятая семья, чтобы скрашивать вдовье одиночество. У Бюренов трое детей, они с Анной и жили все вместе на Митаве в одних покоях, как мухи в кулачке, и с тех пор не могут расстаться. Бюрен управлял имением Вюрцау, а теперь он обер-камергер, заведует всем хозяйством в Лефортовском дворце, и ремонтом, и, главное, всеми закупками. Это ее семья, Яков. А ландрат сосед по имению, приятель, советчик и старый друг. Прежде они были на равных, хоть сейчас ландрат и примчался искать милостей, но больше не для себя самого, для своей маленькой бедной родины. Сам он стоит столь высоко, что лично для себя ничего и не просит. Ландрат несметно богат и всевластный хозяин на собственных землях, притом избранный хозяин. Это, Яшечка, друг и ставит он себя с государыней как друг, а вовсе не ниже. Они с Бюренами обитают на разных этажах.
А церемониймейстер?
Младший, Рейнгольд? Этот Рейнгольд вселенский женский заговор, великий дамский секрет, завистливо вздохнул Петер. Женщины отчего-то условились считать его неотразимым и гоняются за ним, словно он переходящий приз. Кронпринцесса Шарлотта, матушка Екатерина, цесаревна Елисавет государыне нашей лестно было, наверное, побывать в подобной компании, а заодно проверить, что там такого особенного. Так он остался тобою доволен?
Быть может, пожал плечами Яков. Я не хотел бы служить столь надменному говнюку. Кривляка, трусишка, шпынял меня, словно слугу. А сам испугался, как девчонка, собственной крови Я привык к более достойному обращению, возможно, мой де Лион меня разбаловал.
Так наймись в лекари к барону Корфу, он добряк, и жена его в тяжести. Дядюшка рад будет рекомендовать тебя, он все мечтает сбыть тебя с рук, как невесту-перестарка.
«Вовсе нет, с обидой подумал Яков, я ему дорог, это ты у нас бесполезный бездельник». А вслух сказал:
Ты сам говоришь, что Корфа скоро отставят. Не хочу играть в проигранную игру.
А игра выигрышная кто? Лифляндский ландрат? тут же понял Петичка.
Покойная матушка учила меня всегда выбирай самое лучшее, ответил Яков. Ты угадал. Я попрошу дядюшку о рекомендации к ландрату если место это свободно.
Вельможа, дипломат, миллионер, chevalier sans crainte et sans reproche, галант высокой особы. Живой его де Лион Темный шрам от настоящей дуэли, пересекающий лик благородного льва от подбородка до скулы, скорее украшение, чем отметина Все бы хорошо, если бы не единственная встреча, давняя, почти сошедшая с памяти, как старая кожа с ожога, и с ним ли встреча, или с кем другим, но ведь со столь похожим Город Ревель, тихая заводь, размеренная жизнь, привычные шпионские заботы и хлопоты и вдруг явление того господина, словно царапнувшая по лицу оплеуха
Может, и не запомнил бы Яков ту ревельскую встречу, если бы не совпала она с его единственным, но весьма обидным акушерским фиаско.
Три с половиною года назад, на самой заре их с де Лионом совместных путешествий, кисли они которую неделю в скучной эстляндской столице, правда, в лучшей городской гостинице. Де Лион ожидал прибытия некой персоны, инкогнито, персона в дороге задерживалась, господа скучали. Таращились в окна, считали проезжающие экипажи, Яков упражнялся в новом для себя шпионском умении чтении по губам. Вскоре весь потолок в номере сделался в плевках реактивов молодой Ван Геделе учился составлять эликсиры и яды. Напротив лучшей в городе гостиницы размещался и лучший в городе бардак, и два молодых бездельника скоро протоптали туда дорожку.
Из этого самого борделя и прибежала рано утром растрепанная девица:
Доктор, пойдемте скорее! Марта рожает
Иди, Яси, разрешил де Лион, не отрываясь от сложного трехколодного пасьянса, которому посвятил он всю ночь, хоть какое-то событие
Яков собрал саквояж, накинул плащ. В саквояже прятался предмет его гордости акушерские щипцы, собранные по чертежу, якобы краденному в Британии у самих господ Чемберленов. Молодому доктору не терпелось пустить их в дело. Прежде как-то не доводилось бабы словно сговорились, рожали легко и быстро.
Отчего вы не перенесли ее в комнату? доктор подивился, что бедняга Марта рожает внизу, в прихожей, на диванчике перед самой лестницей. Рядом с роженицей хлопотали две девки и русская акушерка старуха с отпечатавшимся на лице многолетним алкоголизмом.
Как воды отошли побоялись наверх тащить, а теперь и поздно уже, призналась хозяйка, тощая, как спица, фрау Глюк, наверняка мерзавка сама запретила тащить роженицу наверх чтоб не пачкать комнат, да и утро раннее, клиент всего один, и он не против, даже платит чтобы смотреть.
Яков краем глаза глянул наверх на галерее, облокотясь на перила, и в самом деле стоял какой-то господин, но времени не было любоваться на этого идиота, пришла самая пора для щипцов.
Полотенце, воду! приказал молодой доктор, и девицы метнулись на кухню. Давно началось? Почему прежде меня не вызвали?
Так шло все как надо, только видите головка застряла, начала оправдываться фрау Глюк, акушерка же молчала с тупым выражением лица, видно, не понимала по-немецки.
Что за говно в родовых путях? Яков посветил между раздвинутых ног там, в глубине, кроме черной застрявшей головки, насыпано было что-то желтое. Что за кристаллы, ведьма? грозно по-русски спросил он акушерку, и та проблеяла почтительно:
То сахарочек, батюшка, ребеночка на свет выманивали
У-у, идолище! Яков со злости даже замахнулся на дуру щипцами, потом спросил роженицу: Марта, есть у тебя венера какая, чтоб я знал?
Марта ему не отвечала, только орала охрипшим от натуги голосом, но ответила фрау Глюк:
У Марты сифилис, доктор. Год или полгода она не признается.
«Хорошо, что мы к ней не ходили», подумал Яков и сказал вслух:
Бережно придется тянуть, кости плода при сифилисе крайне хрупки.
И сглазил. Все случилось как и рассказывал он потом профессору Бидлоу: и голову раздавил, и вытаскивал младенца из материнского чрева по кускам. Был младенец, на самом деле, не жилец на белом свете при таком-то сифилисе, но Яков все равно не любил те роды вспоминать. И орущую Марту, и дуру акушерку с ее «сахарочком», и паршивку Глюк. И, главное, любопытного зрителя с галереи.
Доктор заставил роженицу выпить лауданума, водки с опием, крики поутихли, и Яков круглым ножом вычистил в медный таз все, что осталось. Девки стояли около него с открытыми ртами, акушерка, дрянь пьяная, уже храпела в кресле, а фрау Глюк растворилась где-то в недрах своих бордельных владений.
Вот и все, Марта, сказал роженице доктор. Можешь поспать, и неделю хотя бы не работай. И уж постарайся вперед не беременеть, а то видишь, что выходит.
Доктор прикрыл роженицу пледом и принялся собирать потихоньку добро свое обратно в саквояж, и тут с галереи тихим лепетом послышались аплодисменты. Яков поднял голову и глянул наверх безумными глазами. На этого идиота.
Он был в маске, тот любопытный идиот, и навряд ли Яков мог бы потом утверждать, что видел в ревельском борделе именно лифляндского ландрата. Тот зритель был очень дорого одет, с драгоценной перевязью, и темные кудри вились над его головой словно отброшенные шквальным ветром. И этот шрам, от подбородка до скулы, и глаза, серые, змеиные, злые Он стоял так высоко, это мог быть просто похожий человек, мало ли дуэлянтов со шрамами
А потом из двери за спиною любопытствующего зрителя вышел еще один. В такой же маске, но полуодетый, в расстегнутой рубашке, очень белый и тонкий, как молочный серп луны. Этот, новый подошел сзади, и обнял своего друга ли, любовника? за плечи белой, в блестящих перстнях и браслетах, рукой, и чуть толкнул назад, к себе, и что-то прошептал ему на ухо. И тот улыбнулся, словно услышал забавную шутку. Но то не была забавная шутка Яков выучился читать по губам, он понял.
Волосы и кожа как сам солнечный свет, готически переломленная талия это мог быть братишка Рейнгольд. А мог и не быть все-таки маска. Мог оказаться и просто похожий на него человек.
Вот так же, кусок за куском, ты и вытягиваешь из меня мою душу
У тебя нет никакой души, господин со шрамом сбросил с плеча молочную, браслетами звякнувшую руку, и повернулся, и медленно побрел по галерее прочь.
Дядя и племянник приходили в себя в профессорском кабинете, после долгой и сложной операции по извлечению рогатого камня из мочевого пузыря, дядя на операции блистал, племянник достойно ассистировал, а симулянт Петруша отбыл домой с притворной кишечной коликой.
Постучался в кабинет давешний румяный Михаил, объявил:
К вашей милости господин Тремуй!
Не объяви его секретарь-санитар, Яков и не признал бы смотрителя оранжереи. Без пышного вороного аллонжа и без краски Тремуй имел невзрачный вид. Сивые редкие волосы и морщинистое кирпичное личико, в отсутствие пудры оказавшееся обветренным, с темными морщинами, в сетке лопнувших сосудов. Даже изумрудные лучистые глаза его поблекли и отсвечивали болотом
Доктор! посетитель прянул к профессору на тонких дрожащих ногах, комкая в пальцах платок совсем как оперная певица амплуа «добродетельная супруга». Умоляю вас! Карета внизу! Вы не можете не поехать Месье Мордашов очень, очень плох Он в отчаянии, и только вы, доктор
Не поеду, тихо, но твердо отрезал доктор Бидлоу. После сегодняшнего пузыря я вашего Мордашова попросту покалечу руки дрожат, глаза закрываются. Да и годы не те козлом скакать по вызовам. Вот, берите Ван Геделе, он молодой хирург, многое обещает. Поедешь с ним, Яси?
А что у вас свищ, грыжа? на всякий случай уточнил Яков и под конец назвал самое страшное: Или ущемление?
Побои у нас, признался, потупясь, де Тремуй и со стыда порвал-таки платок.
Поехали, легко согласился Яков, побои ничуть его не пугали. Вы же не против, виконт, если я заменю дядюшку?
О да, только скорее, пропел де Тремуй, как показалось Якову, совсем уж наигранно страдающим голосом.
Вдвоем вышли они на улицу уже стемнело, весна наконец-то вошла в свое право, снег растаял, и кареты переобулись с полозьев на колеса.
Господин Мордашов это смотритель гардероба? спросил Яков, забираясь в карету вслед за своим Вергилием. При той нашей встрече мы не успели друг другу представиться.
О да, мой бедный Анри он смотрит за гардеробной в императорских покоях, в пространство сомнамбулически проговорил де Тремуй, и Якову все сильнее стало казаться, что он придуривается и вовсе не убит горем, а себе на уме. Такая жестокая судьба Бедный мой сосед
Даром что француз де Тремуй говорил по-русски ровно и гладко, без привычной французам картавости.
Вы вместе живете? спросил Яков, чтобы как-то поддержать беседу.
Анри приютил меня, пояснил его визави, разведя сухие ладошки, словно богоматерь на иконе. Я ведь иностранец, своего дома у меня нет, а русская казна человеку на моей должности дает недостаточно чтобы и поддерживать подобающий вид, и содержать дом, и содержать выезд. Эти наши с Анри придворные наряды копия нарядов нашего патрона и начальника, обер-камергера фон Бюрена, Тремуй почтительно возвысил глаза. Мы все обязаны носить его цвета, а это так дорого стоит
А как вышло, что его вдруг побили? спросил Яков, и де Тремуй от ужаса подпрыгнул:
Кого? Фон Бюрена?!
Да нет, вашего месье Анри.
Смотритель выдохнул с явным облегчением.
Богиня любви не была к нему благосклонна, а бог коварства и войны Арес как раз обратил на Анри свое пронзительное внимание, начал с недобрым энтузиазмом свой рассказ де Тремуй. Мой неосторожный друг назначил свидание трем дамам в один день. Но он не удержал язык за зубами дамы узнали друг о друге и рассказали мужьям, и на первом же свидании Анри поджидали в засаде все шестеро
И что же побили смотрителя императорской гардеробной? догадался Яков.
Гардеробная общая, поправил его пунктуальный де Тремуй. В ней хранятся наряды и гофмаршалов, и камергеров, и мундшенков, и шталмейстеров, и еще бог знает кого. А побито было частное лицо, без касательства к службе, но весьма унизительно розгами, словно семинарист
Приедем увижу. Яков не верил, что даже шестеро с розгами способны нанести смотрителю смертельный ущерб.
А вы так и не устроились в хирурги к обер-гофмаршалу Левенвольду? спросил де Тремуй, чуть склонив голову. Он столь многообещаюший пациент после каждого празднества по три дня лежит в своем доме, болеет. С таким вы без работы не останетесь.
Дядюшка не отпускает меня пока, я нужен ему в госпитале, признался Яков. А потом кто знает, как карта ляжет. А разве у обер-гофмаршала нет лекаря?
Де Тремуй отчего-то рассмеялся, помотал головой так, что затрясся жидкий его сивый хвост, и хлопнул в ладоши:
Мы приехали, доктор Ван Геделе. Прошу!
Страдающий Анри или, вернее, Андрей Нилович Мордашов не отнял у доктора Ван Геделе много времени. Яков осмотрел три розовых рубца, пролегавших поперек хребтины не по годам резвого селадона, наложил повязку, выписал для аптекаря рецепт на заживляющую мазь и собрался было прощаться.
Долго ли буду я прикован? вопросил болезный, отныне обреченный спать на животе и бог знает сколько.
Две недели, прикинул Яков, впрочем, через три дня вы сможете вставать. Но никакой придворной службы, ваш расшитый кафтан может повредить рубцам, да вы и не влезете в него будет больно.
Незадачливый любимец Амура охнул, застонал и уселся на скорбном ложе чтобы рассчитаться с доктором. Этот щеголь без своего бирюзового аллонжа оказался абсолютно, яично лыс, но хитрые глаза его не поблекли, горели прежней берлинской лазурью.
А шрамы останутся, доктор? спросил он весело.
Через год и видно не будет, пообещал Яков и подумал: «Неужели есть кому смотреть?» Впрочем, горе-любовник казался самоуверенным и обаятельным, так что кто знает?
Доктор Ван Геделе простился с пациентом, пообещал заехать денька через три и устремился вниз по скрипучей узкой лесенке, надеясь за полчаса добежать до дома по свежей весенней грязи.
Позволите отвезти вас домой? у выхода доктора караулил приживала де Тремуй. Вы спасли моего друга, и я просто обязан
Жизнь господина Мордашова была вне опасности, не стал врать доктор. Но все равно вы окажете мне неоценимую честь.
Де Тремуй первым влез в карету и любезно принял докторский саквояж. «Что тебе от меня надо?» подумал Яков, устраиваясь на подушках. Лошади ступали еле-еле, то ли из-за грязи, то ли Тремуй так велел кучеру помедленнее плестись.
Скажите, доктор, можно ли вставные от покойника зубы сделать снова белыми? заискивающе спросил де Тремуй. Столько денег потратил, поставил, а они все темнеют и темнеют
Конечно, я с оказией передам вам такой лак, как для церковных скульптур, пообещал Яков. Намажете зубы перед выходом будут белые. Правда, если пожелаете пищу принять все съестся.
Я равнодушен к еде, вздохнул де Тремуй. А дорог лак?
Рупь. Им при дворе многие пользуются, особенно дамы начал Яков и тут же прикусил язык, чтоб не проболтаться, какие именно дамы, это было бы непорядочно. Но собеседник его тут же развил эту широкую тему: