С другой стороны, и в англиканской церкви, может быть, уже в то время появляется стремление познакомиться ближе с восточным православием. Возможно, что этими именно побуждениями был вызван визит к Петру английских епископов, отмеченный в «Юрнале» под 15 февраля: «были у нас аглинские епископы и, быв с полчаса, поехали». Епископы должны были найти в московском царе готового вести с ними речь собеседника; поэтому, конечно, они и были приняты. Среди посетивших Петра английских иерархов был и знаменитый епископ Солсберийский Бёрнет, принимавший такое видное участие в церковных и государственных делах в царствование Вильгельма III, сановник церкви, принадлежавший к направлению низкоцерковников и потому непопулярный в кругах строгого англиканского духовенства. «Что бы ни думали о мнениях Бёрнета, говорит о нем Маколей, относительно гражданского и церковного управления или о характере и уме, выказанных им в защите этих мнений, крайняя неприязнь партий не осмеливалась отрицать, что рвение, деятельность и бескорыстие этого пастыря были достойны самых чистых веков церкви. Его ведению подлежали Вильтшир и Беркшир. Эти графства он разделил на округи, которые посещал прилежно. Каждое лето он около двух месяцев объезжал церкви, проповедуя, катехизируя и конфирмуя. Когда он умер, в его епархии не было уголка, население которого семь или восемь раз не имело бы случая слушать его поучения и спросить его совета. Худшая погода, худшие дороги не препятствовали ему исполнять этот долг. Однажды во время водополья он подверг свою жизнь явной опасности, чтобы только не обмануть сельского прихода, ожидавшего речи епископа. Бедность низшего духовенства постоянно беспокоила его доброе и великодушное сердце. Он хлопотал неутомимо и, наконец, успел исходатайствовать низшему духовенству у короны назначение, известное под названием дара королевы Анны. Во время объездов своей епархии он особенно заботился о том, чтобы не обременять низшего духовенства. Вместо того чтобы требовать от них содержания, он сам их продовольствовал. Бёрнет всегда останавливался в городе с рынком, держал стол, скромным гостеприимством и великодушной щедростью старался примирить людей, предубежденных против его учения. Когда он назначал бедный приход, а ему часто приходилось раздавать такие приходы, то обыкновенно прибавлял к доходу из собственного кошелька двадцать фунтов в год.
Десять способных молодых людей, которым он назначил в содержание каждому по тридцати фунтов в год, изучали богословие под его собственным надзором в Солсберийской обители»[72].
Еще осенью 1697 г. Лейбниц в письме к епископу от 24 августа обратил внимание Бёрнета на московского царя, путешествующего по Европе. В письме Лейбниц высказывает мысль, что союз императора, царя и курфюрста Саксонского, избранного на польский престол, может оказаться гибельным для турок, и варварство может быть изгнано из Европы:
«По поводу московитов, продолжает, приведя это двустишие, Лейбниц, надо сообщить вам о Великом посольстве, при котором сам монарх находится инкогнито. Мы их видели, когда они проезжали по соседству. Хотя у этого государя и не наши манеры, но у него очень много ума. Он находится инкогнито при своем посольстве Царь, говорящий немного по-голландски или по-немецки, сказал курфюрстинам, которые с ним ужинали в замке Коппенбрюгге, принадлежащем курфюрсту Ганноверскому, где угощали царя, что он намерен построить 75 военных кораблей, чтобы действовать с ними на Черном море. В настоящее время он думает только о войне с турками. Главное удовольствие его морское дело, которое он изучил хорошо и хочет изучать в совершенстве, так как он имеет намерение овладеть Черным морем. Теперь он, вероятно, в Голландии, где намерен лично познакомиться со всем, что касается мореплавания. Полагают, что он проедет до Венеции, чтобы посмотреть там на галеры и на знаменитый арсенал. Впрочем, он желает остаться в совершенном инкогнито и требует, чтобы все притворялись, как будто не знают его. Только в присутствии курфюрстин он хотел быть тем, что он есть»[73].
Может быть, личные качества епископа Солсберийского содействовали возникновению той привязанности, которую стал испытывать к Бёрнету, познакомившись с ним, Петр. О сношениях царя с английскими иерархами и о знакомстве его с Бёрнетом доносил в Вену австрийский резидент Гофман: «Здешнее духовенство сочло себя обязанным поставить его (т. е. Петра) в известность и ознакомить со здешним богослужением и ритуалом и для этого отправило к нему знаменитого доктора Бёрнета, теперешнего епископа Солсберийского, предложило ему, не угодно ли ему будет посетить их богослужение, на что он охотно согласился, но поставил им на вид, что он никуда не может отправиться, чтобы не сбегался весь народ, что для него невыносимо. Он оказал особенное и с его стороны совершенно необычное уважение к епископам, так откровенно и благосклонно держал себя с ними, как ни с кем еще не делал, из чего заключают, что он должен иметь большое почтение к духовенству»[74].
Неизвестно точно, о чем шла беседа царя с епископами во время их визита 15 февраля. Гюйсеновская редакция «Юрнала» говорит, что «разговаривали о разных материях, а больше о греческой вере». О содержании этой и других подобных же бесед можно составить представление по несколько более позднему письму Бёрнета. 27 февраля Петр, вероятно отдавая визит, посетил примаса английской церкви архиепископа Кентерберийского Тенисона в его резиденции Ламбетском дворце: «После обеда ездил десятник к архиепископу Контебехскому (Кёнтерберийскому)», читаем в «Юрнале» под этим днем[75]. «Царь оказал честь здешнему духовенству, сообщал Гофман в депеше в Вену от 1/11 марта. Третьего дня, в воскресенье, он присутствовал инкогнито в капелле архиепископа Кёнтерберийского, а затем завтракал с означенным архиепископом stante pede (стоя)»[76]. Лондонское предание добавляет, что при этом визите на царя особенно сильное впечатление произвела громадная библиотека Ламбетского дворца, и он будто бы сказал, увидев ее, что никак не думал, чтобы на свете было столько печатных книг[77].
О посещении Петром резиденции архиепископа упоминает и Бёрнет в письме от 9/19 марта к доктору Фаллю, начальнику певческой капеллы в Йорке, говоря в этом письме вкратце о содержании своих разговоров с царем. «Дорогой сэр! пишет Бёрнет. После вашего отъезда царь приезжал однажды в Лам-бет, видел таинство причащения и рукоположения и остался очень доволен. Я часто бываю с ним. В прошлый понедельник я провел у него четыре часа. Мы рассуждали о многих вещах;
он обладает такой степенью знания, какой я не ожидал видеть в нем. Он тщательно изучил Св. Писание. Из всего, что я говорил ему, он всего внимательнее слушал мои объяснения об авторитете христианских императоров в делах религии и о верховной власти наших королей. Я убедил его, что вопрос о происхождении Св. Духа есть тонкость, которая не должна была бы вносить раскола в церковь. Он допускает, что иконам не следует молиться, и стоит лишь за сохранение образа Христа, но этот образ должен служить лишь как воспоминание, а не как предмет поклонения. Я старался указать ему великие цели христианства в деле усовершенствования сердца человеческого и человеческой жизни, и он уверил меня, что намерен применить эти принципы к самому себе. Он начинает так сильно привязываться ко мне, что я едва могу от него оторваться Царь или погибнет, или станет великим человеком»[78]. Как известно, впоследствии в своих воспоминаниях Бёрнет дал довольно невыгодную характеристику Петра. «Я упомянул, читаем мы в его «History of his own time» под 1699 г., в рассказе о прошлом годе о прибытии царя из его страны; об этом я скажу теперь подробнее. Он приехал в ту зиму в Англию и пробыл у нас несколько месяцев. Я часто его посещал, и мне было поручено как королем, так, с другой стороны, архиепископом и епископами быть к его услугам и давать ему те объяснения относительно нашей религии и конституции, которых он пожелает. У меня были хорошие переводчики, так что я мог рассуждать с ним вполне свободно. Он человек весьма горячего нрава, очень вспыльчивый и крайне жестокий в своей страстности; свою природную горячность он возбуждает еще тем, что пьет много водки, которую с большим прилежанием сам приготовляет; он подвержен конвульсивным движениям во всем теле, и его голова также поражена этим; у него нет недостатка в способностях, и он обладает даже более широкой мерой познаний, чем можно было бы ожидать по его воспитанию, которое было очень недостаточным; недостаток суждения с непостоянством нрава проявляются в нем слишком часто и слишком очевидно;
он имеет наклонность к механическим работам, и, кажется, природа скорее предназначила его быть корабельным плотником, чем великим государем. Это было его главным занятием и упражнением, пока он был здесь; он много работал собственными руками и заставлял всех окружавших его изготовлять модели кораблей. Он рассказывал мне, что он имеет намерение завести большой флот в Азове и с ним напасть на Турецкую империю; но он не казался способным провести такое большое предприятие, хотя с тех пор его образ действий в его войнах обнаружил в нем больший гений, чем казалось в то время. Он выражал желание уразуметь наше учение, но не казался расположенным исправить положение в Московии. Он действительно решил поощрять учение и дать внешний лоск своему народу, посылая некоторых из своих подданных в чужие страны и приглашая иностранцев приезжать и жить среди них. Он все еще опасался замыслов своей сестры. В его характере была смесь страсти и жестокости. Он решителен, но мало смыслит в военном деле и, кажется, вовсе не любознателен в этом отношении. Часто с ним видаясь и много с ним беседуя, я не мог не преклониться перед глубиной провидения Господа, что оно возложило на такого свирепого человека такую неограниченную власть на весьма большой частью мира.
Давид, созерцая великие дела, какие Господь сотворил на пользу человека, восклицает в размышлении: «Что есть человек, что ты помнишь его?..»[79] Но здесь и там бывает случай опровержения этих слов, и человек кажется очень ничтожным в видах Господних, когда такое лицо, как царь, может держать у себя как бы под ногами такое множество народа, подвергая его своей ненасытной подозрительности и дикому нраву. Отсюда он отправился к венскому двору, где предполагал остаться некоторое время, но был вызван домой скорее, чем думал, по поводу открытия замыслов или по подозрению о замыслах его сестры. Иностранцы, которым он очень доверял, были так верны ему, что эти замыслы потерпели крушение раньше, чем он вернулся; но по этому случаю он дал волю своей ярости по отношению ко всем, кого подозревал: несколько сот их было повешено вокруг Москвы; говорили, что несколько голов он отрубил собственной рукой, и он так далек был от раскаяния или проявления какой-либо мягкости, что, казалось, даже услаждался этим. Как долго будет он бичом этой нации или своих соседей, один только Господь знает»[80].
Эта суровая оценка личности Петра, как видим, несколько расходится с тем суждением о нем, которое высказано было Бёрнетом в приведенном выше его письме к Фаллю. Она составлена много позже его личных сношений с Петром; очевидно, что на благодушного епископа-христианина произвели тяжелое впечатление известия о кровавой расправе царя с мятежными стрельцами по возвращении его в Москву. Под этим впечатлением и написан им отзыв о Петре.
VII. Переписка из Дептфорда с Москвой
16 февраля Петр писал в Москву к Виниусу, князю Б.А. Голицыну, Т.Н. Стрешневу и, вероятно, к другим лицам. Сохранилось только письмо к Виниусу, в котором речь шла по обыкновению о неизбежных железных мастерах. Виниус неправильно понял письмо к нему Витзена, где тот сообщал об их найме. Наняты оружейные мастера, а не мастера для железных заводов. Царь не раз говорил о железных мастерах бургомистру; он каждый раз отвечал, что «тотчас» наймет, но этот его «тотчас» оказывался очень растяжимым «московским» часом. Однако Петр не теряет надежды исполнить желание Виниуса. В заключение письма сообщаются Виниусу известия о дурной погоде: холод, снег и сильные ветры; за противными ветрами задерживается уже четвертая очередная почта. «Min Her Vinius, пишет царь, письмо твое, писанное генваря 14, мне отдано февраля в 14, в котором пишешь, что писал к вам Витцын, бутто железные мастеры приговорены. И то неправда: приговорены оружейные, а не те, которым завод заводить, о которых многожды я ему говорил, но он всегда отходил московским часом; только где-нибудь сыщем и пришлем. Здесь с первых дней сего месяца зело была погода хорошая; а ныне зело стало холодно, и выпал снех, и ветры великие, за которых противностию уже сия четвертая почта стоит. И того для, хотя замешкаетца, изволте рассудить. Piter. Из Детфорта, февраля в 16 1698»[81].
К Т.Н. Стрешневу Петр писал о корпусе князя М.Г. Ромодановского на литовской границе: если польский король скажет резиденту, что ему русская помощь более уже не нужна, то войска Ромодановского распустить, а на их место передвинуть четыре стрелецких полка, зимовавших в Азове. В письмо к Стрешневу была вложена особая записка («цыдулка»), в которой Петр сообщал о подарке ему английским королем яхты, а затем, на втором месте, судя, по крайней мере, по последовательности в ответе Стрешнева, касался интимного, занимавшего его тогда дела: просил Стрешнева уговорить царицу Евдокию к разводу, о чем он одновременно со Стрешневым писал также дяде Л.К. Нарышкину и духовнику царицы[82].
18 февраля Петр писал к П.М. Апраксину в Новгород, что им наняты в Англии двое «балберов» (barber брадобрей; из этого видно, что тогда уже у Петра сложилась мысль о бритье бород в России), которые по окончании войны в Европе искали себе службы. Они высылаются морем через Нарву и Новгород в Москву, и самое письмо отправлено с ними. «Min Her, пишет Петр. Понеже сии балберы (которые тебе вручат сие письмо) искали себе службы ради учиненного мира Европы, того ради приняты суть в службу московскую будущих ради потреб, которые отсель путь свой возприяли на Нарву, и оттоль чрез Новград к Москве. Но понеже в приеме и в иных поведениях имеют должность до твоей милости, того для просили себе письма сего, дабы по обычаю в службу едущих приняты и провождены были. Корму по десяти рублев на месяц с того числа, как приедут на рубеж. Имена тем балберам: Матеус Белендорф, Ян Бекман. Piter. Из Детфорта, февраля в 18 день 1698»[83].
Вероятно, к 19 февраля дурная погода, о которой Петр уведомлял Виниуса, изменилась к лучшему. В этот день, как отмечает «Юрнал», «ходили на маленькой яхте с Кармартеном», т. е. предпринимали прогулку по Темзе. 23 февраля «были у Стельса и у Кармартена ночевали»[84]. «С тех пор как Темза освободилась ото льда, доносил своему правительству от 25 февраля / 7 марта австрийский резидент Гофман, царь здесь развлекается, плавая вверх и вниз по реке, для чего он пользуется маленьким судном и заставляет своих придворных служителей грести вместо английских матросов»[85]. 27 февраля, как нам уже известно, Петр был у архиепископа Кентерберийского в Ламбетском дворце.
1 марта некоторую часть дня пришлось посвятить почте. Петр писал в Амстердам к посольству[86] и в Москву. Из этих писем сохранилось только письмо к Виниусу в ответ на письмо последнего от 21 января. Виниус как начальник Сибирского приказа доносил царю о том, что прекратились злоупотребления сибирских воевод, которыми они отличались прежде, шла затем неизбежная речь о найме железных мастеров и, наконец, о посылке Петру каких-то золотых китайских чашечек, которые будут за границей в диковину. «Min Her Vinius, отвечает Петр. Писмо твое, писанное генваря 21, мне отдано февраля 24 д., в котором пишешь о Сибирском поведении, что от воевод чинитца лутче, нежели прежде, и то слава Богу. О мастерах, чаю, добьюся здесь: в Галанской земле не мог добитца. А что пишешь ваша милость, что чашечки золотые, посланные от вас, будут здесь в диковинку, и то не чаю, потому что от роду таких я на Москве китайских вещей не видал, как здесь. Piter. Из Детфорта, марта 1 д. 1698[87]».
Получен был в этот день ряд писем от московских друзей, и из них Петр узнал, что делали, о чем говорили и думали в Москве 28 января число, которым датированы все эти письма. Боярин А.С. Шеин уведомлял о получении от царя «статей» с распоряжениями его «о Миюсе», т. е. о гавани в Азовском море при впадении в него реки Миус[88]. Л.К. Нарышкин сообщал, что царский приказ о выдаче корма датскому посланнику исполняется. Об укреплении городка Тавани и о походе гетмана вниз по Днепру соответствующие указы посланы. Почта, полученная в Посольском приказе, представлена будет царю через великих послов[89].