Того же дела, о Таванском походе прошлого 1697 г. и о проекте нового похода в текущем 1698 г., подробно касался в своем письме и начальствовавший над Разрядом Т.Н. Стрешнев. Петр спрашивал его, «каким злым порядком отступили от Таванска белгородский воевода и гетман, оставя неприятеля близко?» Стрешнев объясняет, что, насколько он мог уведомиться через письма от белгородского воеводы (князя Я.Ф. Долгорукого) и через расспросы лиц, приехавших из тех мест, что «будто отступили за скудостью запасов», а «запасами оскудали» оттого, что промешкали многое время при переправе через днепровские пороги, испытывая при том «пущую докуку» от черкас. Впрочем, Стрешнев давал это объяснение с оговоркой: «О запасех толко я то пишу, сколка мог ведать, а подлинно о том Бог весть».
Для оберегания Таванска и иных мест принимаются меры. Белгородскому воеводе посылаются подкрепления: «людьми их доволим». Гетману предписано, спустившись по Днепру «плавным ходом», занять этот город ранее прихода туда неприятелей. Город будет укреплен: к тому инженеру, который находится уже в Таванске, посылается еще другой инженер Индрик Голцман. Кроме того, в Киеве находится еще инженер барон, имя которого в письме стерлось. С такими предосторожностями Таванск можно будет удержать за собой, в этом Стрешнев успокаивает Петра: «И о сем вашей милости доношу: чаять, мошно тот город Тованской и гораздо уберечь от неприятеля; и сумневатца много не изволь, потому людей не мало с нашими будет, и притить мошно к городу рано, и неприятель каков то видели летось: мочно им отпор дать». У наших есть мнение, продолжает Стрешнев, что у неприятеля хороши суда и есть люди «заобычные» к «плавному ходу». Наш плавный поход будет устраиваться в зависимости от того, «каково время будет», т. е., вероятно, когда вскроются реки. Белгородский воевода писал, чтобы в Брянске сделать 200 стругов по образцу того судна, которое в прошлом году строилось в Преображенском и послано в Брянск, только мерою побольше прошлогоднего; такие суда велено делать в Брянске. Он же, воевода, просит прислать тех иноземцев, которые в прошлом году были в Брянске и с ним в Таванском походе, а именно: корабельного плотника Ивана Рейса, матросов Ларонса Эверса, Курта Крестьяна, парусного дела мастера Генкеля Хорторха; они уже высланы в Брянск и опять пойдут с ним в поход в Таванск. Просьбу же воеводы о присылке сверх этих еще других иноземцев нельзя было исполнить: таких иноземцев более в Москве нет; если можно, хорошо бы нанять их там, за границей, и прислать к Москве, такие надобны будут в плавном походе. В особой записке «цыдулке», приложенной при письме царя к Стрешневу, передавалось ему какое-то для нас не совсем теперь понятное приказание о кирпиче: «кто станет бить челом о кирпиче и об ином о чем, чтоб дать немедленно». В ответ на это приказание Стрешнев сообщает, что «и челобитье, и указ был Федору Алексеевичу о даче кирпича и извести, и то дано, а иного челобитья о кирпиче, и об извести, и об ином по се число нет»[90].
Письмо Г.И. Головкина касалось личных и семейных дел. Петр, по-видимому, высказывал ему в своем письме от 24 декабря из Амстердама какие-то жалобы на пищу в Голландии, говоря, что в Голландии лучше русского только масло да сыр. «А что вспоминаешь, пишет ему в ответ Головкин, о недостатке пищи лутчае масло да сыр, и естли бы не ты писал, истинно бы я никому не поверил, и в мысли моей николи о том попечения не было, и чаели, что во всем удоволство, а у нас за за милостию божию всего того с ызбытком». Головкин пишет далее, что Петру пора уже возвращаться домой, так как он свое намерение выучиться кораблестроению осуществил: «только намерение свое исправил, пора к нам возвращатца». Следуют далее семейные подробности, обычные в письмах Головкина: «а Павлюк и сват, хотя и неволею, только учатца, и сват учением Павлюка упредил и малчик у рук смирен». Заканчивая письмо, Головкин говорит о том удивлении, которое вызвали присланные Петром Кревету из-за границы английские инструменты. «Крефт показывал мне сундук, который прислан с ынструментами из Англии; вещи изрядные и дивные; и где делали, и те де дивились (англичане, т. е. в настоящем случае Кревет), потому что у них таких инструментов обрасцами нет. А которые лимоны с тем сундуком вывезены, и мы к ним коснулись; о том просим прощения. Ганка челом бью. Генваря в 27 день»[91].
В декабре 1697 г., как припомним, Петр из Амстердама писал Ромодановскому о переводе одного корабля переславской флотилии с Переславского озера в Волгу[92]. Ромодановский от 28 января отвечает, что он посылал в Переславль Ивана Инехова, генерального писаря Преображенского полка, а с ним голландского плотника Яна Ренса, который строил этот корабль вместе с Класом, и велел им корабль осмотреть, можно ли его везти водой. Тот плотник пишет из Переславля, что «никакими мерами везти его нельзя», но весь сгнил, а также и кривули, и дно; разве что царь укажет новый такой же сделать, а этого починить никоим образом невозможно. Подлинное письмо плотника на голландском языке Ромодановский прилагает при своем письме. В письмах Петра к Ромодановскому в ноябре и декабре 1697 г.[93] шла речь о посылке в Курляндию капитана Преображенского полка Рихмана за женой полковника того же полка Блюмберга. Теперь князь Федор Юрьевич уведомляет царя, что полковник послал не Рихмана, а своих людей. В письме от 22 декабря Петр делал Ромодановскому выговоры по поводу задержки в выдаче жалованья полковнику Преображенского полка фон Менгдену и за пытку, которой Ромодановский, слишком знаясь с «Ивашкой Хмельницким», подверг Я. Брюса. В ответе князь дает объяснения по этим делам и оправдывается. Фамендину жалованье не выдано потому, что неизвестно, какой оклад ему давать, полковничий или генеральский. Полковничий оклад ему посылали, но он его не принял: просил генеральского оклада. «А о присылке окладу генералского, продолжает Ромодановский, как бы ты был на Москве, я тебя докладывал, какой ему оклад давать, а ты мне приказал полков-ничей оклад давать, а не генералской; и ты ко мне, пожалуй, отпиши: генералской ли оклад ему давать или полковничей. А на нынешней 206-й год посылал я х князь Петру Ивановичу[94] по оклад ево полковничей, и он сказывает, что денег нет. Толко прошу, пожалуй, отпиши ко мне, какой ему оклад давать, а денги сыщем. В твоем же писме написано ко мне, будто я знаюся с Ывашком Хмелницким и то, господине, неправда; некто к вам приехал прямой московской пьяной да сказал в беспаметстве своем. Неколи мне с Ывашкою знатца: всегда в кровях омываемся; ваше то дело на досуге стало знакомство держать с Ывашкою, а нам недосуг. А что Яков Брис донес, будто от меня руку обжог, и то зделалось пьянством ево, а не от меня»[95].
В тот же день, 1 марта, Петр получил письмо из Амстердама от Ф.А. Головина с донесением в особо приложенных к письму статьях о всем, что ему приказано было сделать. Статьи эти не сохранились, но «Расходная книга» посольства за февраль содержит несколько указаний на те предметы, которых, надо думать, касались и статьи. Продолжали приниматься люди на службу. «Расходная книга» упоминает о выдаче принятым и отпущенным в Москву штурманам Аристу Федорову и Лаврентью Кою жалованья на три месяца вперед и денег на проезд; о приеме отряда из 28 человек матросов греков с боцманом Яном Анфендополем во главе;
далее о поступлении на русскую службу венецианца Александра Малины, о выдаче денег двум лекарям, которых подрядил на русскую службу капитан Крюйс; о приеме поляков Давида Лидерта и Станислава Войцеховского, взятых для толмачества; о пожаловании кормовых денег черкашенину Ивану Петрову, приехавшему из Венеции вместе с вернувшимся оттуда Григорием Островским. Куплена была корка к корабельным припасам. Железный мастер, подданный курфюрста Кельнского, Антоний Аренс поставил 96 больших и 95 малых железных пил, которым производилась экспертиза плотниками. Уплачена была на этот раз значительная сумма за заказанное оружие, для чего волонтер Иван Гумор, через которого производилась эта уплата, должен был реализовать полученный из Москвы переводный вексель в 13 723 ефимка[96]. Итак, осада Таванска в 1697 г. и отступление от него белгородского воеводы и гетмана, предположения о новом походе против турок вниз по Днепру в текущем 1698 г., постройка для этой цели флотилии в Брянске, постройка гавани на Миусе, перевод корабля из Переславского озера в Волгу, корм датскому посланнику, дела преображенских офицеров, наем мастеров, требуемых Виниусом, отпуск какого-то кирпича и извести, семейные дела Г.И. Головкина, какие-то диковинные золотые китайские чашечки, которыми хотел удивить Западную Европу Виниус, наконец, «статьи» Ф.А. Головина вот вереница разнообразных представлений, крупных и мелких, важных и неважных, мелькавших в мысли Петра при писании и чтении им писем 1 марта.
2 марта царь со спутниками предпринял поездку на двух яхтах вниз по Темзе в соседний Вулич, который и тогда был центром английской артиллерии: там находились артиллерийские заводы и арсенал. Царь был принят там начальником артиллерийского ведомства Сиднеем графом Ромни, личным другом короля Вильгельма III, в 1690 г. занимавшим должность статс-секретаря, в 1693-м вице-короля Ирландии, а затем назначенным фельдцейхмейстером. При посещении Петром сооружений Вулича он угостил его пальбой из пушек. «Ездили на двух яхтах в Улвич, читаем за этот день в «Юрнале», и были у графа Ромни и у него веселились, из пушек стреляли»[97]. Ромни, «человек добродушный и любезный»[98], мог занять царя еще одним интересным для страстного любителя пиротехники, каким был Петр, предметом. Несколько ранее описываемых событий, в 1695 г., Ромни по случаю возвращения в Лондон Вильгельма III, одержавшего в этом году блестящую победу над французами и отнявшего у них обратно Намюр, удивил столицу новым и необычным для англичан зрелищем, чудом пиротехники, роскошным фейерверком, изготовленным его артиллеристами. «При возвращении в столицу, говорит об этом эпизоде Маколей, Вильгельм III был встречен блистательным приемом, приготовленным в его отсутствие. Сидней, теперь граф Ромни, управляющий артиллерийским ведомством, вздумал удивить Лондон зрелищем, какого Англия еще не видывала в подобном размере. Пиротехники его ведомства истощили все свое искусство на то, чтобы устроить фейерверк и иллюминацию, которые бы не уступали бывавшим в Версале или на большом пруду в Гааге. Местом для этого была выбрана Сент-Джеймсская площадь. Все величественные домы с северной, восточной и западной сторон были наполнены аристократическим обществом. Король стал у окна в зале Ромни. Принцесса датская со своим мужем и двором занимала соседний дом. Весь дипломатический корпус собрался в доме посланника Генеральных штатов. Громадная пирамида огня среди площади лила бриллиантовые каскады, на которые смотрели сотни тысяч людей, наполнявших соседние улицы и парки»[99]. Понятно, как привлекательно было для Петра знакомство с таким искусником в устройстве фейерверков, как граф Ромни. Привлекала к себе внимание страстного «бомбардира», конечно, и вульвичская артиллерия. Недаром посещение артиллерийского городка не раз возобновлялось.
В тот же день, 2 марта, царю официально был передан подарок короля яхта «The Transport Royal». Передавал по королевскому поручению адмирал Митчель. «И отдали Транспорт, продолжает под этим же числом «Юрнал», а приезжал от королевского величества к его царскому величеству ради того вице-адмирал Мичель». Получив, наконец, в свои руки желанный подарок, Петр на следующий же день, 3 марта, отдался занятию им, как ребенок, радующийся новой игрушке, и плавал на подаренной яхте три часа: «ходил с Кармартеном на Транспорте на парусах часа с три», говорится в «Юрнале». Но к ночи на 4-е опять отправился в Вулич, где и ночевал: «Марта в 3 день. Поехали к ночи в Улич для отведания метания бомб и ночевали»[100].
4 марта, надо полагать по возвращении из Вулича, Петр занимается корреспонденцией, пишет в Москву и в Амстердам. Отвечая князю Ф.Ю. Ромодановскому на его письмо, полученное 1 марта, он писал: «Min Her Kenich. Писмо ваше, государское, писанное генваря 28, мне отдано марта 1, в котором изволишь писать о карабле, что згнил и что разве новой делать. И мы не толко что новой делать, мы и о старом тужили, что так зделано»; и далее собственноручно: «Ѳамендину прикажи давать старай окъладъ, по чему была у нашего полку. Тутъ же писано, что Якоѳъ Брюсъ с пъянства съвоего то здѣлалъ; i то правъда, толко на чьемъ дворе i при комъ? А что в кравяхъ, i отъ того чаю i болше пъете для страху. А намъ подлино нелзя, потому что непърестанно в ученье. Piter. Из Детѳорта, марта 4 дня 1698»[101].
VIII. Переговоры о табачном откупе с Кармартеном. Продолжение переписки
Противные ветры во второй половине февраля расстроили почтовые сношения между Англией и Голландией; царь и посольство оставались на некоторое время разобщенными. Каждое из писем Лефорта за это время начинается жалобами на неполучение писем от Петра. «Давно ад твоя милось письма нету, пишет он 11 февраля. Не дивно; ветра из Англеска земля противна». 18 февраля: «Дай Бог нам весте добре ад твоя милось, сто ты веселит и послы велики радусь к нам прешол». То же в следующих письмах: «Письме из Лонден не бевали. Мы дожидаём ветра счеслива, воистене день и ноча» (25 февраля); «давно с твоя милось письма не бевал: ветер противна из Англески земли» (25 февраля). Vir sain ongluclich Das vir nit ein briff fan hem noch nit ompfangen haben, de vent ist ons Contrarie» (4 марта н. ст.); «Давно ад твоя милось письме не бевали. Бог знать, как мои сердце кручин» (5 марта н. ст.)[102]. Неизвестно, когда Петром были получены и читались эти письма друга. Они по-прежнему столь же чувствительны, сколь и бедны содержанием. В них в тех же выражениях, что и ранее, высказывается кручина разлуки, радость будущего свидания, желание слышать о Петре добрые вести: «воистене без милось твоя не думу веселить, сам ты изволись знать, сердц моё. Хоть и с велики кручину живу, я потерплю. Ты изволил мене покидать; поволения твоя! А я рад тебе слушеть да смерть своя. Тольк милось твоя бью чалом: не забувай мене. Прости надёже моё!» Вкратце Лефорт сообщал и кое-что реальное, но в очень незначительных дозах, например, о перемене султана на турецком престоле: «Весте есть таки: переменили турецкой султан и брат яво на яво месту коронель»[103]. В первом письме от 25 февраля он пишет, что виделся с неким голландцем Борелем, сыном сенатора, приехавшим из Англии через Кале и сообщившим, что видел Петра в добром здоровье: «прешол галанской соловеку, имен яво Боррель, батка ява сенатар бул, из Кале-город прешол, и он у мене он бул и обедил: сказал, сто он видал милось твоя здоровой. Дай Богу впреду также». В этом же письме сообщается, что пришла из Москвы почта, пишет князь Яков Федорович (Долгорукий, белгородский воевода). По этому поводу Лефорт просит указа от Петра: время готовить войска против басурман: «потста из Москва прешла; князь Якоб Федорович писал. Изволишь нам указ послать проти яво письма: время будет пригатовитьсь войско проти бесурманы»[104]. Шведский король прислал большую грамоту; она еще не переведена, по переводе будет послана в Англию[105].
Наконец, после этих долгих ожиданий 26 февраля пришла в Голландию английская почта и послам было доставлено сразу по нескольку писем от Петра за февраль: Лефорту два, Головину три письма[106].
Ответы членов посольства, датированные 1 марта, получены были Петром и читались 5 марта. В них выражались тревога, вызванная большим перерывом в известиях о Петре, и радость по поводу получения, наконец, таких известий. «Господин Коммандёр! пишет Лефорт. Славе Богу, письме из Англески земля пришли. Ад твоя милось два дастал, и вижу с велики радусь, сто ты здоровой. Дай Богу в преду на многи леты. А про нас: мы по старой живем, по малинка»[107]. Письмо Ф.А. Головина начинается словами: «Милостивой государь. Здравие твое, милостивого государя, и всех купно с тобою приналежащих воле твоей, всесодержащая десница Божия на веки счастливо да соблюдет. Сего, государь, февраля в 26 день писма мы от милости твоей, государя, из Лондона приняли, писанные одне 11 февраля, другие 18, третьие написаны в 23 день, ис которых выразумев, что ты, милостивой государь, здравствуешь, зело благодарен был Всемогущему, прося сердечными, ей, слезами, дабы и впредь счастливо тя охранити изволил»[108]. Чувство тревоги за Петра вследствие отсутствия известий о нем особенно пространно выражено в письме П.Б. Возницына. Тревога усиливалась от распространения вредных слухов врагами. Если бы отсутствие известий продолжалось дольше, то члены посольства были бы как бы в темном гробу от печали. «По долгопечальном ожидании, витиевато пишет Возницын, восприяли мы, рабы твои, священное ваше писание, на розных почтах посланное, которое почетчи, паче многоценного сокровища, воздав Вышнему хвалу, обрадовались, и тебе, государю нашему, премного челом бьем. О всемилостивейший государю, аще бы еще то безвестие продолжилось, подлинно б причастницы были (как я сам о себе разумею) темному гробу, понеже от зде сущих злобных врагов многие вредителные ведомости к нам доходили, и то да будет им на свою погибель»[109].