И теперь я понимаю, чего они боялись. Сегодня мы и правда, живём в разобщённом мире. Не только каждый город сам по себе. Каждая улица. Каждый дом. Каждая семья.
Мир больше никогда не будет прежним! бывало, в летнюю пору ранним утром заставала я бабушку в раздумьях у окна в сад. По молодости мы жаловались, что плохо живём. А теперь что, лучше? Мы хоть, худо-бедно по́жили, а дети наши, внуки? Эх, нет у них будущего
Повздыхав, она всегда шла на кухню, гремела чашками, мисками, кастрюльками, звенела универсальной печкой, а потом выставляла на стол то пирог, то шарлотку, а то и графин с удивительным по вкусу напитком с не менее чудным названием лимонад. И как у неё он получался таким ароматным и вкусным, если лимонов в доме не водилось?
Отправляя в сумку заработанные на репетиторстве стики, я всегда почему-то вспоминала её, мою бабушку.
Казалось, она понимала меня без слов. Всегда и во всём поддерживала, даже, когда родителям это не нравилось. И как бы странным это ни казалось, поощряла мою манию:
Иди, мышка-норушка! У меня для тебя подарок, смеялась она, выкладывая передо мной чётное количество конфет или печенюшек. Неси! Неси в свою норку!
Я закрыла хозяйственный контейнер и открыла другой, с продуктами. Сверху лежала две упаковки брусничного и облепихового джема по четыре штучки в каждой. Того самого, что так любил папа. Хотела же достать ему на день рождения и забыла. Никогда себе не прощу!..
Этот джем отличался от того, что выдавали в пайкомате. Ароматный, терпкий, вкусный. Больше я подобного не встречала. Две упаковки, последние из тех, что мне достались ещё в школе, принесла девочка из общего класса. Как её звали? Лина, кажется.
Как-то раз я уже доедала обед, когда ко мне подошла худенькая девочка с лицом, усыпанным конопушками. За эту особенность с младших классов вся школа дразнила её «курочкой ря́бой». А когда Лина подросла, стали звать просто «ря́бой».
В день нашего знакомства она попросила растолковать ей теорему. Математика не была моим любимым предметом, но эту теорему я хорошо знала и понимала, потому и согласилась помочь.
У меня больше ничего нет, Лина сжалась и оглядывалась по сторонам, ставя передо мной на стол упаковку джема.
Отчего-то мне стало её особенно жалко:
Это не страшно отодвигая от себя маленькие пластиковые баночки, сказала я. Просто так помогу.
Нет! Я за «так» не хочу! зашептала Лина. На нас смотрят, возьми, пожалуйста.
Ну, и пусть смотрят, не понимала я. Убери.
Лина присела рядом и наклонилась ко мне совсем близко:
Твои одноклассники и так тебя ненормальной считают. А если ещё бесплатно помогать станешь, мало ли что они сделают? Знаешь, как тебя «за глаза» зовут?
И как?
Это не стало для меня новостью. О том, что в школе у меня есть прозвище, я слышала не впервые.
Мышка-норушка! прошептала Лина.
Я улыбнулась. Обижаться на это прозвище не было причины.
Возьми, пожалуйста, повторила Лина.
Хорошо, я покосилась на хихикавших одноклассниц. Жди меня после занятий у ограды. Я возьму, но только после того, как ты сможешь объяснить теорему сама. Договорились?
Лина кивнула, и, сунув в сумку джем, вышла из столовой.
Помню, я посмотрела ей вслед и неожиданно поймала себя на мысли, что нашему обществу не нужны умные люди. Иначе, зачем это странное разделение по классам, зачем с детства учат заботиться о социальном статусе и рейтинге гражданского доверия, но не дают возможности его повышать? Даже правило по которому за золото можно увеличить рейтинг составлено так, что простому трудяге столько не накопить. Почему сообразительных детей насильно удерживают в общих классах, не давая возможности учиться?
Когда рассказала об этом случае папе, он в который раз напомнил мне об осторожности.
Рита, послушай, усадив меня напротив себя, папа заглянул в лицо и зашептал. Ты не по годам умная девочка. Если бы учителя знали, какие книги ты читаешь, то давно бы перевели в общий класс. В нашем обществе нельзя выделяться. Это раньше в цене были сообразительные, смекалистые и изобретательные специалисты. Теперь всё не так. Общество сегодня это малограмотные, безынициативные, покорные люди, не желающие проявлять себя, неспособные видеть дальше своего жилища, своих потребностей.
Но ведь вы с мамой не такие. И бабушка с дедом такими не были. Вон, какую библиотеку собрали. Дед говорил, они с бабушкой все до единой книги прочли, а некоторые и не по одному разу.
Я искренне не понимала папиных слов. Ведь если он говорит так обо всех, значит, и о нас тоже. А папа только покосился в сторону видеостены, ухватил меня за руку и потащил в кладовку. И там, усадив на табуретку, продолжил:
Дочка! Я хочу, чтобы ты запомнила! Никогда ни при каких обстоятельствах не заговаривай ни с кем на эту тему, хорошо? Это очень опасные разговоры. Власти агломерации, и я полагаю те, кто над ними стоят, не желают, чтобы общество размышляло. Им нужна рабочая сила не умеющая думать, неспособная анализировать, послушная во всех отношениях. Ты всегда была сообразительной девочкой, видела и понимала больше остальных. Но повторяю ещё раз: никогда ни с кем об этом не говори.
Если услышат, это навлечёт на нас беду?
Да, родная! Страшную беду. В оцифрованном обществе нет места, таким как мы. И очень важно, чтобы ты держала свои мысли при себе.
Оцифрованное общество! Помнится, когда услышала это выражение впервые, мне представились биороботы. А потом я увидела уборщиков в школьном дворе. Старшеклассники издевались над ними, разбрасывали только что собранный мусор. А они покорно собирали его опять. Безмолвные люди безропотно выполняли работу по социальному распределению. Не поднимая головы. Глядя сквозь толпу. Не смея дать отпор зарвавшимся подросткам, чей социальный рейтинг выше их собственного. Бесправные. С отрешёнными пустыми взглядами. Люди, страшащиеся потерять то немногое, что у них ещё осталось. И вот это хотят сделать со всеми нами?
Такое будущее меня пугало. Что может быть страшнее, чем потерять индивидуальность? Что может быть ужаснее не иметь воли сделать то, что хочешь? А ведь большинство приняло этот путь, и стройными рядами идёт вслед за теми, кто ведёт их по дороге «в никуда».
Мама часто любила повторять:
Только сильные личности склонны к здравомыслию. Но и они порой не доверяют здравому смыслу.
Её слова мне тогда казались чем-то странным и нелогичным. Но только став взрослой, я поняла их истинный смысл.
Одно дело знать и понимать, что происходит в обществе, в котором мы живём. И совсем другое, высказывать свои и чужие догадки окружающим, рискуя нарваться на слухача4 и понизить социальный статус.
Раз система играет по э́тим правилам нужно приспосабливаться. А дальше видно будет, кто останется в выигрыше, говорил папа.
И они оказались правы. Ох, как правы!
Это в книгах герои могли постучаться в любую дверь и получить помощь. В реальной жизни, где человек человеку волк, людей интересует только их микромир. Мог ли кто лет сто назад подумать, что людей захлестнёт безразличие друг к другу. Никто никем и ничем не интересуется. Всем наплевать, что происходит у соседей. Даже если нападут мародёры кричать бесполезно, на помощь никто не придёт.
Вот такая она теперь, наша жизнь. От той, что описана в книжках, не осталось и следа, как и от счастливого детства о котором бабушка рассказывала, и от самой лучшей в мире школы. Ни о чём таком я и мечтать не могла.
Моя школа была иной. И дети совсем не такие, как в книгах. Они не бегали на переменах по коридорам, не играли в догонялки, не распевали весёлые песенки. Из класса в класс строем. В столовую строем. Домой через биометрическую рамку в колонну по одному. Но всё же для некоторых шалостей они находили и время, и возможности.
Одноклассники и ребята из других профильных классов частенько посмеивались надо мной. А однажды и вовсе решили подшутить принесли одинаковые стики. Как ни в чём ни бывало, выложили всё это богатство передо мной и, заглядывая в лицо, наперебой стали спрашивать:
Тебе это нужно, да?
У тебя же такого нет, правда?
Мне было стыдно сознаться, что именно таких стиков у меня уже десятка три набралось. Оно и понятно, продукты фасовались на двух-трёх фабриках в нашей агломерации и в соседней. Откуда взяться разнообразию? Хотя иногда попадались интересные экземпляры, скорее всего, из очень старых запасов. Но это случалось крайне редко. В основном упаковка была совершенно одинаковой.
Что мне оставалось? Отказываться я не хотела. Смущалась. Брала. Благодарила. И снова смущалась.
Как-то ненароком девочка из общего класса шепнула:
А ты бери всё, что дают. Даже то, что у тебя есть. Раз ты собираешь, вдруг ещё кто-то тоже увлекается? Вот и будет тебе на обмен.
Я так и делала. И говорила:
Беру на обмен.
Странно, но вскоре одноклассники мне поверили.
Как-то ранней весной, я тогда училась в седьмом классе, после занятий собралась на остров. Погода стояла отвратительная: моросил мелкий дождь. С каждым порывом ветра он осыпал замерзающими на лету каплями и словно крошечными осколками тонкого стекла, царапал лицо и руки. Я продрогла. Чтобы укрыться от непогоды и подождать автобус в тепле, заскочила в работающую кофейню неподалёку, согреться ароматным чаем и маленькими сдобными булочками, которые здесь выпекали к полудню.
Увы, булочек мне не досталось. Разобрали. Пришлось довольствоваться куском пирога с яблочным джемом, правда, не такого вкусного, как пекла бабушка. Она добавляла в начинку колотые орехи и коричневый порошок с приятным запахом и болезненным названием. Как же бабушка называла эту специю? Вспомнила! Корица.
Когда я уселась за столик, в кофейню вбежали продрогшие девчонки из лингвистического класса. Они прятали лица в ворот курток, а руки в манжеты рукавов, и никак не могли решить, чья же очередь расплачиваться.
Завидев меня, они стали шептаться. Купили чай, пирог и уселись через проход у окна. Всё время оборачивались, хихикали. Но долго за тем столиком не задержались. Разделавшись с пирогом и залпом проглотив чай, они вскочили с мест и ринулись ко мне.
Увидав, как я прячу в сумку лежавшие передо сахар и дезинфицирующие салфетки, девчонки, смеясь, вывалили из карманов гору стиков: соль, перец, соус.
Согреться зашла, да?
Автобус ждёшь?
Далеко собралась, мышка-норушка?
На вот тебе!
Тащи в свою норку, ненормальная! наперебой затараторили они.
Слушай, Ритка! У тебя же предки обеспеченные. Чего ты сахар таскаешь?
Угу! Всем бы получать по 4-5 коробок в неделю!
Ничего себе! Мои родители 2 большие коробки только на мамин юбилей получили. А на день рождения папы одну стандартную и одну маленькую.
Вот и я говорю Ритка у нас не голодает, потому, что всё в норку тащит, поглядывая на меня с высока, девчонки болтали без умолку.
Я не желала делиться с ними навязчивым предчувствием. Да и вряд ли бы они меня поняли. Вовремя вспомнив папины предостережения, я соврала первое, что пришло в голову:
Это для коллекции.
Девчонки стали расспрашивать, что еще собираю. Очень хотели, чтобы принесла показать. Я удачно «отболталась», сказав, что для показа коллекция не готова. В ней ещё нет тысячи экземпляров. К тому же нужна машинка для сварки специального материала, чтобы изготовить чехол для переноски, а её-то как раз нет
И тут в начале улицы показался долгожданный автобус. Я сгребла со стола «подарки» и встала:
Спасибо, девочки! Вы щедро одарили меня ценными экземплярами, поблагодарила я и выбежала из кофейни.
Заскочив в автобус, уселась у окна и покосилась на стоявших у входа школьниц. Они заговорщицки шушукались, хотя, я прекрасно понимала говорили обо мне.
Автобус тронулся. Девчонки громко рассмеялись и повернули в сторону заброшенного городского парка, от которого осталась ограда и куча ржавого железа, некогда бывшего каруселями. Папа рассказывал, что в детстве родители часто водили его туда. Даже парочка пожелтевших фотографий сохранилась.
Размышляя о том, что девчонки, видимо, следили за мной от самой школы, я прижалась к запотевшему окну автобуса. Было неловко от того, что соврала им. Дважды. Машинка у бабушки в кладовке была. Даже две и обе рабочие. И материал для чехла со странным названием «двойной полиэтилен» лежал там же, свёрнутый в рулон. Просто мне очень не хотелось никому показывать коллекцию. Какой смысл нарываться?
Позже узнала, что девчонки о такой машинке никогда не слышали, и, решив, что это что-то очень сложное и дорогое, отстали и больше не напрашивались.
Когда добралась к дому бабушки и деда, обнаружила, что на двери моей комнаты висела табличка «мышка-норушка». Бабушка сказала, дед целую неделю вырезал из цельного куска дерева и украшал резьбой. Выглядела она грубовато, да и поверхность местами оказалась шершавой, но мне нравилось. Нет, не прозвище к нему я относилась спокойно. Дедов подарок! Необычный. Особенный. Только для меня!..
Я невольно посмотрела вверх. Кладовка с припасами располагалась как раз под моей комнатой. Правда, нас разъединяла ещё бабушкина комната, бывшая дедова, но это ничего. Табличка, которую с такой любовью вырезал дед, всё ещё висела на двери. И хотя, экономя ресурсы, я перебралась на первый этаж, её я ни при каких обстоятельствах в переработку не отправлю. Табличка останется на двери навсегда.
Легкая прохлада окутала плечи. Обхватив себя, поёжилась, потёрла руки и вздохнула. Нет, в кладовке не холодно. Это воспоминания Та бесконечно долгая и холодная весна, в которую на моей двери появилась табличка с прозвищем, стала для деда последней.
И опять память вернула меня к смерти близких. Как же тяжело её принимать! Я видела, как трудно было папе смириться со смертью деда, как болезненно он переживал кончину бабушки. Родителей терять ох, как тяжело. Теперь знаю каково это.
Осознание, что теперь он главный в доме, папе далось не легко. Главный! Значит вся ответственность за маму, за меня лежит на нём. Теперь нет и его. И мамы нет. И вся ответственность за меня и наш дом на мне. Как это принять?
Я тряхнула головой, прогоняя тяжёлые воспоминания, и дала себе слово, что не буду думать о родителях. Не буду горевать. Воспользуюсь своим же правилом: не видела значит, не было. Мне нужно выжить! А если буду скорбеть по невосполнимой утрате, то скорее умру от горя, чем от голода.
Глава 5
Последующие пять дней выдались длинными и тяжёлыми. Все имеющиеся продукты по несколько раз доставались из контейнеров и коробок, сортировались, складывались, делились сперва на месяцы, потом на недели и затем на дни. Мне, то казалось, что отложенного на день слишком много, то чересчур мало. В конце концов удалось найти идеальный вариант, и я принялась упаковывать порции в пакеты. Если съедать всю суточную норму, хватит до начала лета. О том, что будет дальше, я старалась не думать.
Пока занималась планированием жизни, лишённой обеспечения, размышлять о последних событиях было некогда. Нет, о потере родителей я не забыла. Но монотонная работа позволила переключить внимание. Сожаление и скорбь отошли на второй план, а их место заняли математические подсчёты.
За эти дни я ела очень мало, много двигалась, но притом чувствовала себя вполне сносно. Из сэкономленных продуктов получилось собрать пару дополнительных пакетов. Если смогу каждый день что-то откладывать, мне хватить на дольше.
Обрадовавшись такой перспективе, методом простых расчётов выяснила, что могу протянуть где-то до конца лета. А это значит, есть ещё время придумать, что делать после того, как продукты всё-таки закончатся. У меня в запасе почти десять месяцев. А это немало!