От чего бы ее не излечить, за такой долгий срок? Ведь рассудок ее потерян не окончательно. Она неплохо говорит, способна сама себя обслужить. От чего не облегчить ее состояние и не отпустить домой, путь даже к куклам?
Видишь ли, человеческий рассудок это очень сложный механизм, состоящий из тысяч деталей, и практически ничем не защищенный. Его можно повредить как ударом по голове, так и травмой, выводящей из строя одну или несколько деталей. И вот как только одна деталь из тысячи ломается, весь механизм либо прерывает свое движение, либо начинает работать не правильно. В первом случае человек закрывается, и он словно лоботомирован. Он не понимает очевидных вещей и практически перестает быть человеком, превращаясь в овощ. Во втором случае человек живет как и прежде, но свою травму переносит из подсознательного в реальность, и нарушает все понятия нормы, становится не таким как все. Он в своей травме проживает каждый день, и один день идентичен другому. Ксения уже и не помнит, что было вчера, но ее сегодня идентично каждому прошлому дню. И эту цепь не прервать. Наука еще не научилась без ущерба всему механизму извлекать сломанную деталь, чинить и ставить обратно. Может быть даже потому, что болезнь духовная и душевная не осязаема. Физически душу не вскроешь скальпелем и не вынешь опухоль. Поэтому душевную и духовную болезнь не всегда можно излечить. Иногда приходится просто обездвижить механизм, и запереть человека в пятой палате четвертого отделения. Ибо на большее человек и наука пока не способны.
Значит, она не излечима? И ей невозможно помочь?
Именно так. Эта клиника остров проклятых, пекло. Здесь многие обречены. Благодари Бога что ты не одна из них.
И как помочь ей, облегчить хоть немного ее боль?
Говори с ней. Выдумывай истории, сказки, касайся ее. Контактируй, насколько это возможно. Но помни ее игру, ее навязчивую идею не затрагивай. Пусть эта ее боль будет неприкосновенна. Пусть она с ней справляется сама. Ведь не будь она поистине сильной, она погибла бы лишь только похоронив последнего младенца.
Я осторожно, медленно поднялась и прошла к теплому месту Ксении, присела на белую простынь. Обняла ее, заглянула в безумные глаза. И даже взгляд ее, обезумевший, изменившийся от долгих душевных терзаний был материнским. По глазам ее видно она плодородная мать, рожденная чтобы рожать, кормить, учить и Любить своих детей. Детей, которых жестокий Бог отнял у нее четыре раза рожденными, и до десятка раз только зачатыми.
(с) Светлана Термер
***
Часть 1. Глава 8.
Старуха с длинной косой.
Оставив заснувшую Ксению я отошла от нее и хотела вернуться на прежнее место, но обратила взор на седьмую по счету от стены кровать, где сидела пожилая женщина с длинной, седой косой. Старые, иссохшие и костлявые руки дрожали словно избитые электричеством. Взгляд ее был вполне осмысленным, но огонек жизни в нем погас, и старуха была словно уже мертва, хоть тело ее и продолжало импульсивно функционировать. На вид она была так стара, словно ей уже лет 90. Худая, лицо изрезано морщинами, кожа сухая, ноги и руки костлявые, жесткие, и ими она двигала с большим трудом. Поднимаясь она кряхтела, и казалось вот-вот развалится, упадет, поломает сухие кости и испустит дух. Руками своими сухими и дрожащими она пыталась пить из горла пластиковой бутылки, но вода выливалась на простынь и обвисшую грудь. Я подошла и аккуратно взяла бутылку, поддерживая ее ровно, чтобы старуха напилась.
Спасибо, дочка. с почти беззубой улыбкой сказала старуха и указала на место рядом с собой.
Как Вас зовут?
Евдокия. А тебя как, красавица?
Светлана. А сколько вам лет?
Не помню, дочка. Видимо много, раз я уже похожа на бабу Ягу.
У вас есть дети?
Есть. Тринадцать лялек я родила за свою жизнь. Семеро сыновей, шестеро дочерей. Помню как муж мой покойный счастлив был тринадцать раз, забирая меня из родильного дома с деточками. И каждый раз был праздник. Любил он меня сильно, да помер двадцать лет назад. Вот сколько лет мне я забыла, а сколько деток, да когда муж погиб помню хорошо. Так это еще что. У меня и внуков то два десятка. Жаль только не приходят ко мне. Забыли, да может уже и похоронили.
Но почему вы здесь, если у вас такая большая семья?
Так ведь я старая, память плохая, физически себя с трудом могу обслужить. Вот меня на попечение санитарочек детки и отдали. Ведь работа, семьи. Некому за мной ухаживать. А без ухода должного я померла бы давно. Да я итак уже скоро. Не долго мучиться. А тебя как зовут, дочка?
Светлана. А они к вам ни разу не приехали навестить?
Так ведь далеко. Больница то эта на окраине города, сюда добираться тяжело. А внучков с кем оставить? Я жизнь подарила, выкормила, воспитала, на том мой путь и окончен. Теперь их черед своих лялек выкармливать да воспитывать.
Но ведь есть дома интернаты. Почему именно клиника Эрдмана? Ведь это Дом Скорби, а не приют.
Так ведь деньги нужны, чтобы интернат с обслугой оплатить. А тут я на попечении государства. Да и я сама не богатая. За всю жизнь так и копейки не скопила на старость. Пенсии и пособия не оформляла. Нас муж кормил. А как его не стало, так я с пустыми карманами осталась.
Касаюсь ее руки. От нее пахнет старостью, болью, отчаянием и ожиданием смерти. Заглядываю в ее бледные, обесцвеченные глаза и встречаюсь с ней взглядом. Мать героиня, родившая тринадцать детей, подарившая жизнь тринадцати новым людям осталась одна, в тесной, душной и зловонной палате четвертого отделения клиники Эрдмана. Тоска, отчаяние и безудержная жалость заполнили мою душу.
Как же страшно это, когда тело твое дряхлое уже тебя не выдерживает, разваливается еще не успев навеки заснуть. Как страшно стареть, слабеть и болеть, оставаясь при этом жестоко оставленной семьей и Богом, одинокой, несчастной. Как страшно отдаться чему-то всецело, загубить молодость и здоровье, чтобы окончить свой путь в Доме Скорби, где всем плевать на тебя, твою судьбу и твою слабость. Мочиться в постель, и не уметь убрать за собой. Мять костлявыми пальцами еду, потому что уже не можешь жевать беззубым ртом. Забыть себя, свое прошлое, и уйдя в себя ожидать смерти, по окончании которой тебя вполне вероятно не ждет ни Рай, ни Ад, и отдав жизнь в жертву последним, что ты получишь будет небытие. Зачем бы тогда и рождаться, зачем самой рожать? Зачем жертвовать собой, если в старости ты вспомнишь только бесконечную усталость, а заветного стакана воды не дождешься вовек? Да и пусть дождешься руки твои всю воду выльют на грудь, а запекшийся язык не получит живительной влаги. Для чего?
Я буду рядом с вами, Евдокия. Обращайтесь ко мне, если что-то нужно.
Спасибо, дочка. А тебя как зовут?
Светлана. Но вы если имя забудете, то зовите без имени. Я буду ждать и обязательно откликнусь.
Спасибо, дочка.
Старуха откинулась на подушку и стала свистеть носом. Наверное спит. Хорошо бы, если бы ее при столь мучительной судьбе настиг уже долгожданный покой. Пусть облегчится ее боль. Но все-таки, даже эта жизнь, старая, слабая, болезненная ценна и дорога. И уж эта-то старуха с длинной, седой косой знает это гораздо лучше чем любой из молодых, здоровых, полных сил.
(с) Светлана Термер
***
Часть 1. Глава 9.
Теряющая память.
Вполне адекватная, здравомыслящая женщина двадцати двух лет мирно сидит на койке, уставившись в стену. Она ясно и четко говорит, выражает свои желания, обслуживает потребности своего тела. Но она здесь уже второй год, и перевода из пятой палаты в шестую так и не дождалась. Я говорила с ней пару раз, и не заметила в ее разумном взгляде признаков душевной болезни. Почему она здесь? Ольга спит, накрывшись одеялом и я решила бродить по палате в одиночестве. Наконец я решила обратиться к девушке и узнать, что стало причиной ее пребывания здесь.
Прохожу меж рядом коек и достигаю цели.
Добрый день. Могу я узнать ваше имя и надеяться на короткий разговор?
Да. Кристина. Мне тоже бывает одиноко, но я не решаюсь к кому-то подойти.