«Форма для летнего путешествия?»
Совсем не похоже на разумный аргумент, который можно было бы применить в нашем споре. Таким образом с темы Сары мы соскочили, что дало мне понять между ними творится какая-то ерунда. Опять.
И даже теперь, когда я сидела в тесном и душном самолете, выруливающим в сторону Лос-Анджелеса, и пыталась прийти в себя после детских криков, одна мысль об их с Сарой возобновившихся отношениях вызывала у меня легкую тошноту. Мы с ней никогда не были друг от друга в восторге. Я сомневалась, что, если они встречаются, она одобрила бы наш с Алексом совместный отпуск. А вот если они только собираются снова начать встречаться, тогда, вполне возможно, это наше последнее летнее путешествие.
Они поженятся, заведут детишек, начнут возить их в Диснейленд, и никогда мы с Сарой не станем достаточно хорошими подругами, чтобы мне позволили быть частью жизни Алекса.
Я засунула эту мысль куда подальше и принялась набирать сообщение Дэвиду:
«Я ТАК СЧАСТЛИВА И БЛАГОДАРНА ЗА ТО, ЧТО ВЫ МЕНЯ ПОЗВАЛИ!»
Он в ответ прислал мне гифку с танцующим медведем, и я перешла к диалогу с мамой.
«Обними и поцелуй за меня Алекса:)», написала она, привосокупив в конце напечатанный смайлик. Ей так и не удалось научиться пользоваться эмодзи, а когда я пыталась ей объяснить, она выходила из себя. «Зачем, если я просто могу напечатать то, что мне нужно?» каждый раз повторяла мама.
Мои родители никогда не были любителями перемен.
«Хочешь, я заодно его еще и за задницу ухвачу?» поинтересовалась я.
«Если думаешь, что это поможет, вперед, незамедлительно ответила она. Я уже устала ждать внуков».
Я только закатила глаза и закрыла диалог. Мама всегда восхищалась Алексом, и частично из-за того, что он вернулся в родной Линфилд. В глубине сердца мама лелеяла надежду, что в один прекрасный день мы внезапно осознаем, что все это время были влюблены в друг друга, после чего я тут же перееду в Огайо и немедленно начну рожать детей. Что касается моего отца, то он человек во всех отношениях заботливый и любящий, но крайне устрашающий. Алекс его всегда побаивался, и как только тот появлялся с ним в одной комнате, немедленно закрывался.
Папа человек крупный и со звучным, как труба, голосом. Еще он, как и многие мужчины его возраста, человек крайне рукастый, а еще имеет особенность задавать множество грубых вопросов, граничащих с невежливостью. Не то чтобы он надеется на какой-то определенный ответ, просто он очень любопытный и не очень отдает себе отчет в том, как он выглядит со стороны.
И, как и все члены семьи Райтер, он крайне плохо контролирует голос. Скажем, когда незнакомец вдруг слышит, как моя матушка орет: «А ты уже пробовал этот виноград? Он на вкус как сахарная вата! Просто пальчики оближешь! Дай-ка я тебе его помою Ой, сначала нужно вымыть миску. О нет! Все тарелки в холодильнике мы их как крышки для остатков ужина используем! Вот, держи прямо в руки!» в общем, это уже может быть немного чересчур. Но потом в дело вступает мой отец и, нахмурив брови, громогласно произносит вопрос вроде: «А ты голосовал на прошлых выборах?» и вот ты уже чувствуешь, что тебя запихнули на допрос к офицеру полиции, которому агент ФБР только что дал на лапу и попросил быть построже.
Первый раз Алекс появился на пороге моего дома в лето нашего настоящего знакомства он пришел отвезти меня в караоке. Тогда я пыталась оградить его от родителей как могла и для его спокойствия, и, что немаловажно, для моего.
К концу нашего путешествия из Чикаго в Линфилд я уже знала Алекса достаточно, чтобы понимать: для него войти в наш крохотный домишко, до предела набитый всякими безделушками, пыльными фоторамками и собачьей перхотью, это как вегетарианцу оказаться на экскурсии по скотобойне.
Я не хотела, чтобы ему было неудобно, и так же горячо я не желала, чтобы он плохо отнесся к моей семье. Пусть мои родители странные, неаккуратные, шумные и невоспитанные они были чудесными людьми, и я на собственном горьком опыте научилась, что, впервые придя в наш дом, замечают это немногие.
Так что я сказала Алексу, что встречусь с ним у дороги, но, поскольку я не запретила ему строго-настрого приближаться к дому, Алекс будучи Алексом Нильсеном все равно позвонил во входную дверь. Воспитанный в духе хороших мальчиков прямиком из пятидесятых годов, он решительно был настроен представиться моим родителям, чтобы они «не волновались» из-за того, что их дочь уезжает в ночи с незнакомым молодым человеком.
Заслышав дверной звонок, я со всех ног побежала к эпицентру разгорающегося хаоса. К сожалению, я уже успела обуться в свои винтажные туфли, украшенные розовыми перьями, а в них я ковыляла недостаточно быстро. К тому времени, как я спустилась с лестницы, Алекс уже стоял посреди коридора, что значило: по бокам от него возвышались шаткие колонны, сложенные из коробок со всякой ненужной всячиной; вокруг прыгали наши собаки две очень старые и очень плохо воспитанные хаски; а множество развешанных по стенам семейных фотографий пялились на него немигающим взглядом.
В тот самый момент, как я стремительно обогнула лестницу и уже мчалась по коридору, раздался трубный глас моего папы.
С чего ты вообще решил, что мы будем волноваться из-за того, что вы идете куда-то вместе посидеть? спросил он. Хм. А когда ты сказал, что вы идете куда-то вместе посидеть, ты, случайно, не имел в виду, что вы
Нет! встряла я, оттаскивая за ошейник самого похотливого нашего пса, Руперта, пока он не успел оседлать ногу Алекса. Ничего подобного. Точно не в этом смысле. И тебе точно не нужно ни о чем волноваться. Алекс очень медленно водит машину.
Я это и пытался сказать, промямлил Алекс. Про скорость. Я вожу, соблюдая скоростное движение. Я просто хотел сказать, что вам не о чем беспокоиться.
Папа нахмурился, и лицо Алекса побелело как мел. Не знаю, что тогда испугало его больше мой отец или слой пыли, густо покрывающий все плинтусы в коридоре. Что интересно, до этого самого момента я ни разу не обращала на это никакого внимания.
Пап, ты видел машину Алекса? быстро проговорила я, пытаясь его отвлечь. Она жутко старая. И телефон у него тоже старый. Алекс им пользуется, наверное, лет семь уже.
Его лицо быстро сменило цвет с пепельно-белого на красный, но для отца моя маленькая ложь сработала отлично: теперь он смотрел на Алекса с выражением заинтересованности и легкого одобрения.
Правда? спросил он.
Даже спустя столько лет я помню, как Алекс перевел взгляд на меня, пытаясь получить хоть какую-то подсказку, что ему следует делать дальше. Я едва заметно кивнула.
Да? ответил он. Папа обрадованно сжал его плечо, да с такой силой, что Алекс болезненно поморщился.
Всегда лучше починить, чем купить новое! радостно возвестил папа, улыбаясь во все зубы.
Что купить? закричала из кухни мама. Что-то сломалось? С кем ты говоришь? Поппи? Кто-нибудь хочет шоколадных крендельков? Сейчас, только найду чистую тарелку
Прощание растянулось на двадцать минут минимальное количество времени, которое требуется для того, чтобы покинуть наш дом, но в конце концов мы смогли вырваться на свободу.
Твои родители, кажется, милые, только и сказал Алекс, пока мы шли до машины.
Еще бы, ответила я чуть более агрессивно, чем стоило бы. Я словно подначивала его: давай-давай, скажи все, что ты думаешь о метровом слое пыли, и о напрыгивающих на тебя хаски, и о двух миллиардах детских рисунков, висящих по всей кухне, и о всех остальных жутких вещах, которыми славен наш дом. Алекс, конечно, ничего не сказал. В конце концов, он был Алексом хотя тогда я еще и не понимала, что это значит.
За все те годы, что я с ним знакома, он ни разу не сказал ни о ком дурного слова. А когда Руперт умер, Алекс даже отправил букет цветов в мою общажную комнату. В сопроводительной открытке значилось: «После всего, что между нами было, я чувствовал с Рупертом особенную связь, пошутил он тогда. Нам будет его не хватать. И если тебе что-нибудь нужно, Поп, то я здесь. Всегда».
Не то чтобы, конечно, я запомнила этот текст наизусть.
И не то чтобы, конечно, я до сих пор храню эту открытку в обувной коробке, полной самых важных для меня открыток и бумажных писем.
И когда в нашей с Алексом дружбе настал вынужденный перерыв, я совершенно точно не мучила себя мыслью, что эту открытку стоит выбросить, потому что, как оказалось, «всегда» рано или поздно подходит к концу.
В это мгновение снова начал вопить младенец, выдергивая меня из мыслей. К счастью, мы уже почти прибыли на место, так что скоро это все закончится, подумала я.
А потом я увижу Алекса.
По моему позвоночнику пробежала дрожь, и желудок снова болезненно сжался.
Я открыла последнее непрочитанное сообщение в моем списке входящих то, которое прислал Алекс.
«Только что приземлились», написал он.
«Я тоже», ответила я.
А что сказать еще, я не знала. Мы переписывались уже больше недели, ни разу так и не заговорив о той богами проклятой поездке в Хорватию, и в конце концов мне даже начало казаться, что все нормально. А теперь я вспомнила я не видела Алекса вживую уже больше двух лет.
Я не дотрагивалась до него, не слышала его голоса. Не разговаривала с ним. Нам обоим наверняка будет очень неловко, в этом я была почти уверена.
И я, конечно, невероятно рада, что скоро с ним увижусь но сейчас я поняла, что эта мысль также приводит меня в ужас.
Нужно выбрать, где мы встретимся. Кому-то нужно предложить место. Я попыталась вспомнить планировку местного аэропорта, покопавшись в туманных воспоминаниях, все эти переплетения эскалаторов и дорожек, которых за четыре с половиной года работы в «О + П» я перевидала великое множество.
Если предложить ему встретиться у пункта выдачи багажа, то значит ли это, что мы, как полные идиоты, будем долго-долго идти навстречу друг другу, пока наконец не окажемся достаточно близко, чтобы заговорить? А потом что? Мне нужно его обнять?
В отличие от Райтов, Нильсены не слишком-то любят обниматься. Это наша семья славится тем, что нам обязательно нужно схватить любого человека, или взять его под локоть, или шлепнуть по плечу, или стукнуть, или как следует стиснуть в объятиях, или пихнуть в общем, подкрепить слова действием. Трогать других людей это мое естественное состояние. Однажды я машинально обняла на прощание сантехника. Он любезно сообщил мне, что женат, а я в ответ немедленно его поздравила.
Когда мы с Алексом еще были близкими друзьями, то обнимались постоянно. Но это было тогда, давно. Когда ему было со мной комфортно.
Я стащила с верхней полки чемодан на колесиках и поставила его прямо перед собой. Несмотря на тонкий свитер, подмышки были уже мокрыми от пота, потной была и шея. Волосы я завязала в хвост и убрала повыше, но это совсем не помогло.
И все же полет, занявший, казалось, целую вечность, наконец закончился.
Это странно пока мы летели, я постоянно смотрела на часы, и каждый раз оказывалось, что прошла всего минута или две, хотя по ощущениям целый час. А теперь время словно решило отыграться за то, как медленно оно тянулось, пока я ютилась в своем слишком маленьком кресле экономкласса, трясясь на воздушных ямах, теперь минуты пролетают слишком быстро, так быстро, что я даже не успеваю собраться с мыслями.
В глотке совсем пересохло, а голова невыносимо ныла. Я вышла из самолета, спустилась по рукаву в аэропорт, отступила в сторонку, чтобы не стоять на дороге у других людей, и потянулась в карман за телефоном. Мокрыми от волнения руками начала печатать:
«Встречаемся у пункта выдачи»
Привет.
Я стремительно обернулась на голос.
Алекс улыбался. Веки у него были как всегда сонно прикрыты, с плеча свисала сумка с ноутбуком, а на шее висели наушники. Волосы его были в полнейшем беспорядке в отличие от отутюженных, без складочки темно-серых брюк, застегнутой на все пуговички рубашки и идеально чистых кожаных ботинок.
Алекс сделал навстречу мне последний шаг, уронил на пол сумку и заключил меня в объятия.
Это было так абсолютно естественно привстать на цыпочки, обхватить его талию руками, уткнуться лицом ему в грудь, вдохнуть его запах. Кедр, мускус, лайм. Алекс Нильсен настоящий раб своих привычек.
Та же невероятная прическа, тот же чистый, теплый аромат, тот же гардероб (разве что со временем его одежда стала выглядеть немного качественнее, чем во времена студенчества). И он точно так же, как и всегда, сцепил свои руки у меня за спиной и притянул в объятия, чуть не оторвав от пола; и точно так же, как и всегда, объятия Алекса крепкие, но аккуратные. Не такие, от которых кости трещат.
Сейчас мы словно скульптура, приходит мне в голову. Нежное давление со всех сторон, которое превращает нас в единое живое существо только с двумя бьющимися сердцами.
Привет, проговорила я ему в грудь. Руки Алекса медленно опускались к моей пояснице, сжимаясь все крепче.
Привет.
Я надеялась, что он услышал улыбку в моем голосе, потому что я точно услышала улыбку в голосе Алекса. И несмотря на то, что он ненавидит публичную демонстрацию собственных чувств, в этот раз никто из нас не пытался как можно быстрее отдалиться. Думаю, Алекс думал то же самое, что и я: это нормально обниматься неприлично долго, если ты не делал этого уже два года.
Я крепко зажмурила глаза, борясь с подступающими эмоциями, и еще сильнее прижалась лбом к его груди, Алекс же опустил руки мне на талию и сжал ладони.
Как долетела? спросил он, и я подалась назад ровно настолько, чтобы видеть его лицо.
Судя по всему, летела я с будущими великими оперными певцами. А ты?
На секунду Алекс потерял контроль над своими мимическими мышцами, и его губы растянулись в улыбке.
По-моему, я чуть не довел до инфаркта женщину, сидящую рядом. Я случайно схватил ее за руку, когда началась турбулентность.
Я не смогла сдержать смех, и Алекс улыбнулся еще шире, крепче прижимая меня к себе.
Алекс Обнаженный, мелькнуло у меня в голове. Я побыстрее постаралась отбросить эту мысль. Давно уже следовало дать этой части его личности какое-нибудь вменяемое имя.
Алекс, казалось, прочитал мои порочные мысли. Улыбка его медленно увяла, он разжал руки и отступил назад, на приличествующее расстояние.
Тебе нужно забрать багаж? спросил он, поднимая с пола свою сумку и хватая за ручку мой чемодан.
Я и сама могу понести, сказала я.
Мне несложно, ответил он.
Так что я последовала вслед за Алексом через толпу, не в состоянии отвести от него взгляд. Благоговейный трепет охватывал меня при мысли о том, что он здесь. Что он точно такой же, как и всегда. Что я вижу его вживую.
Алекс бросил на меня взгляд из-за плеча, и уголок его рта дернулся. Меня всегда восхищало, что лицо Алекса способно отобразить сразу две совершенно противоречивые эмоции, и я гордилась тем, как ловко научилась их разбирать.
Прямо сейчас изгиб его рта говорил о том, что он одновременно доволен и смутно насторожен.
Что? спросил он с интонацией, в точности передающей эти две эмоции.
Ты просто Такой высокий, смущенно ответила я.
И еще отлично сложен. Но этого я обычно не говорю, потому что комплименты Алекса всегда смущали. Словно иметь накачанное тело это что-то достойное порицания. Может, для него оно так и было: в семье Алекса тщеславие всегда было чем-то, чего следует всеми силами избегать. А вот моя мама часто писала на зеркале в моей ванной маленькие записки: «Доброе утро, прекрасная улыбка. Привет, сильные руки и ноги. Хорошего тебе дня, чудесный животик, который кормит мою дорогую дочурку». Я до сих пор иногда слышу ее голос, когда выхожу из душа и встаю перед зеркалом, чтобы причесаться: «Доброе утро, прекрасная улыбка. Привет, сильные руки и ноги. Хорошего тебе дня, чудесный животик, который кормит меня».